Леонид Могилев - Созвездие мертвеца
Сойкин находился в доме, предположительно сакле. Это коробка с земляной крышей, поросшей травой. Две трубы выходили из двух половин сакли, состоявшей из двух комнат, разделенных сенями, где находились старые кожи, седло, разбитые кадушки. Входная дверь находилась в середине, со стороны двора. Посредине верхней потолочной рамы уложена была ведущая балка, на которую поперек укладывались жердочки. Стены побелены. Предположительно сплетены из хвороста и обмазаны глиной. На потолке четырехугольное отверстие, закрытое внутренней ставней. Под самой трубой на полу — глиняный настил со следами кострища. У трубы прикреплена цепь с крюком снизу, где, видимо, в свое время находился котел для пищи. На стенах сакли — полки-нары, застеленные войлоком.
Всего имеется десять страниц подробного описания заброшенного жилища в горах и описание местности. Несмотря на то что общался Сойкин только с лицами славянской национальности, видимо, сотрудниками эвакуируемого предприятия и обеспечивавшими безопасность оперативниками и военными, из анализа полученной информации следует, что Сойкин находился на территории Чечни, предположительно в районе Итум-Кале (следует из сравнения времени движение на всех направлениях и некоторых подробностей местности), где до последнего момента велись закрытые работы по выяснению природного феномена, (повышенный в несколько сот раз на замкнутом участке территории радиоактивный фон, без наличия в этом районе тяжелых и радиоактивных элементов). Более того, при работе со специалистами по идентификации внешности Сойкин назвал характерные приметы (следы двух ранений на лице, полученных в спецоперациях), предположительно относящиеся к офицеру ГРУ Старкову В. Л., пропавшему без вести за полтора года до срока командировки Сойкина на Кавказ. На лбу Старкова вырезан православный крест, который он скрывает или надвинутым козырьком кепки, или вязаной шапочкой.
В работе Сойкин находился несколько суток, и воспоминания о допросе у него в сознании заблокированы. Учитывая состояние его здоровья и возможность развития операции, отпущен и оставлен под наблюдением…
Русские
Патруль этот на дороге никакого страха у похитителей наших не вызвал. Говорили они на французском, косясь на меня, но все же это были не французы. Произношение подгуляло. Но для диверсионной группы из другой страны прилично. В машине, кроме меня, — сопровождающий справа, на переднем сиденье еще один «шкафчик». Водитель посматривает на меня в зеркальце. Глаза упрятаны глубоко, не простые, не шоферские. Какой-нибудь майор.
Следом, метрах в пятидесяти, везут Аньку. Там сопровождение попроще. Человек рядом и водитель. Бояться им нечего. Форма полицейских ладно скроена, ехать, как видно, недалеко. Радио на полицейской волне молчит. Слишком мало времени прошло. Тут-то все и случилось. Бугорок впереди, травой прикрытый, вдруг распрямился, и прямо из-под колес возник, как из воздуха, новый персонаж — в камуфляже, с коротким автоматом, с тонкой какой-то шеей и звериной грацией. Он вскочил на подножку, сквозь опущенное стекло вошла рука с ножом, и водитель наш захлебнулся кровью и тут же сквозь распахнутую дверку вылетел наружу. Я оглянулся назад и понял, что там все произошло еще быстрее. Машины рванули с места. Еще через двадцать минут меня пересадили в фургончик какой-то, вроде «рафика», и тот, что резал шофера, приставил к моему запястью пистолетик маленький. Это был спецшприц. Через пять секунд меня подхватили волны звездного ветра, и врата роковые распахнулись.
…Море было где-то близко, совсем рядом. Дверь в дом распахнута. Я один и не связан. Руки целы, ноги целы. В голове не то чтобы боль, а так, слякотно. Я встаю и иду себе спокойно наружу. Там действительно, метрах в ста, море. А дом этот и не дом вовсе, а так, сарай рыбацкий.
— Оклемался? — спрашивают по-русски отчетливо.
Я кручу головой и никого не вижу. Только ветер и слякоть в голове.
— В дом возвращайтесь.
Наконец песчаная дюна рассыпается, распадается, и, гордый собой, появляется один из «избавителей».
— Вы вроде бы русские?
— А вы думали, родное государство бросит вас на произвол судьбы?
— Но это же чужая территория.
— У меня работа такая. Экстерриториальная.
— Зачем в песок-то зарываться?
— Из принципа целесообразности. К тому же вертолеты летают.
Он был уже не в пятнистом страшильчике, а в спортивном костюме, на голове шапочка легкая и плотная, но пояс оттопыривался — «стечкин» какой-нибудь или «люгер».
Ждать нам, по словам Георгия, нужно было неопределенно малое время, чтобы со стороны моря подошел катер. Другой катер заберет Аню Сойкину — второго немаловажного секретоносителя, а там не наши проблемы. То ли на лайнер «Родина», то ли на подводную лодку. Может быть, нас повезут разными маршрутами. Приятным было, однако, то, что пока никто нас не пытался допросить, предполагая, что тонкую тропку к месту захоронения текстов мы не отдадим так вот, впопыхах.
— Знаешь ли ты, друг Георгий, по какой причине нас так трепетно ищут и сопровождают?
— Насколько я понимаю, у вас случайно оказались сведения особой государственной важности.
— Примерно так. А узнать-то не хочешь, что и зачем?
— Нам не велено.
— Я нисколько не сомневаюсь, что сейчас в дюнах этих возлежат по периметру участка не красивые блондинки, а твои коллеги, и что первая информация — самая горячая, и чин у тебя не меньше полковника, простите, у вас, и что основами психологии и допроса в полевых условиях вы владеете в совершенстве.
— Ну зачем же так конкретно? А где тексты, вы, конечно, не скажете?
— Не знаю. Может быть, и скажу, если будете себя хорошо вести.
На этом разговор прекратился. Он достал из рюкзачка баллон литровый воды «Виши».
— Есть хотите?
— Нет.
— У меня все из французского универсама. Паштет в баночках, сардины, хлеб.
— Благодарю вас. Оставьте на столе.
Однако пришла ночь, и за нами никто не прибыл.
Как там говорил старик Ошо? Что-то насчет долин и холмов. Или только холмов. А может быть, долин.
«Каждая долина окружена горами. Если вы в состоянии миновать долину, если вы не заплутаете в долине, если вы не потеряете путь, если соблазны долины не остановят вас, если вы будете сторонним и отрешенным, если этот дом не станет вашим домом, если вы поймете, что вы путник тут, и будете знать только одно желание — достичь вершины, то вы достигнете ее. И последняя вершина, седьмая, станет крайней, и вершин больше не будет, и вы вернетесь в истинный дом. Там не будет борьбы и страданий. Это состояние Будды. Это состояние Христа».
Но у русских все навыворот, все не так. Вместо долин мы нагородили себе холмов и испакостили тропы, чтобы подняться на эти холмы. Москва-то и есть на семи холмах. Но уж если преодолеть холмы, вязкие и лукавые, то на долину мы выйдем. И увидим рассвет. Только не черный. Три черных символа, три приметы сбылись. Наверное, этот рассвет случится зимой. Ясное тихое небо, белые снега, покой, и солнце вкатывается на вершины холмов.
Мне было позволено перед сном прогуляться по берегу. Метров триста в одну сторону и столько же — в другую. Вершитель судьбы моей держал с собой коробочку рации, где горели два огонька на панели, но слов желанных и обязывающих к действию он не услышал.
…Медный треножник над чашей, тоже медной, в нем кипит вода, настоянная на заповедных травах, пар острый и пряный поднимается вверх. Горит свеча, и в пламени ее рождается истина. Или иллюзия…
Я проснулся часа в три.
— Гоша!
Он, естественно, не спал. Накачался, наверное, какими-нибудь убойными таблетками.
— Что случилось?
— Вещи мои где?
— На Родине.
— Как?
— Спецрейсом улетели. Сейчас спецы рубашки твои распороли, а баночки с красками на стеклышках размазывают.
— Тогда есть ли у тебя карандаши?
— Что еще за фантазии? Если хочешь написать, где тексты, пиши. Суд зачтет.
— Скоро произойдет событие, которое заставит тебя поверить мне.
— Положим, я тебе поверю. Но я всего лишь конвоир.
— Гоша, не лукавь.
— Только Жорой меня не зови.
— Не буду.
— Дай мне листок бумаги, и нет ли у тебя фломастеров?
— Есть шесть тоненьких. Домой везу.
— У нас этого добра навалом.
— У нас всякий хлам. А эти — что за прелесть? А ты их не изрисуешь напрочь?
Я трудился всего час. До сего момента у меня получались пейзажи, а это был некоторым образом натюрморт. Человеческий плод-выкидыш, зрелого, впрочем, возраста, со связанными за спиной руками, висел на штанге перед бензозаправкой. Рядом угадывались толпа и контуры автомобилей. Главное же было — поймать то точнейшее сочетание неба, земли и света, которые не были небом, землей и воздухом этой страны. То было другое небо и другая земля.
