Дмитрий Щеглов - Сентиментальный детектив
– Чай, – говорю, – сейчас будем пить. Ой, пожалуй, я не успеваю. Я побежала на работу.
Я ее обняла и чмокнула в щеку, и еще сказала, чтобы она не переживала, он не посмеет ее обидеть.
Тут Лешка входит с подносом. Господи, ты бы видел, как потешно она хлопала ресницами. Не верит, что я ухожу, и объяснять не надо, зачем к мужику пришла. От порога, я еще так любовно погрозила пальцем Лешке.
– Смотри, не вздумай обидеть Клавочку. Она тебе доверилась.
Тебе рассказывать, что у них потом было или тебе неинтересно?
Ты, должно быть, унижен и зол. Прости, любимый».
Рюрик, очередной раз отбросил в сторону письмо, и решил, что не будет его дочитывать до конца. У него уже не было сил возмущаться. Но через минуту, снова взял его в руки.
«Ну, вот, раз читаешь, значит тебе интересно. Закрыла я дверь, спустилась вниз, и помахала им рукой. Они сверху, с балкона, смотрят, а я чувствую, что он ее обнял за талию. Или мне так снизу показалось. Ушла я, а они остались. Клавдия, естественно, не в своей тарелке, а у Лешки взрыв показной энергии. Он чудак, рукам волю дал, а каково женщине, на новом месте, да мало того, что в непривычной обстановке, а еще и днем, и вдруг, я вернусь. Она рвется уйти.
А я его предупредила, чтобы он ее не отпускал, без клятвенного обещания, вновь встретиться. В общем, уговорил, сели чинно чай попить. На это она согласилась. Знаешь, слишком много добродетели, тоже плохо. Она вдруг вспомнила про долг, что она замужняя женщина. Нет, нет, и нет, – говорит ему, – боюсь, у нас с тобой вообще ничего не получится. Давай расстанемся. Слова, может быть, были другие, но суть одна.
А у Лешки, был козырь в кармане, я сказала, чтобы он его достал, только в крайнем случае. Видит, он, что она собралась уходить, и достает его.
– А ты знаешь, он ей говорит, почему Арина, вдруг к тебе так расположена?
Лучше бы он этот козырь не доставал.
– Почему? – она спрашивает.
– А потому, что она сейчас пошла к твоему Рюрику.
И вот тут она закатила истерику. Ах, значит, ты в отместку своей жене и моему мужу встречаешься со мною, значит ты, не любишь меня. Все эти цветы, это твоя месть?
Пришлось ему давать задний ход.
– Какая, – говорит, – месть, если он до твоей свадьбы с Ариной встречался, и потом все годы. Сколько можно терпеть? Ну, насчет остальных лет он загнул, как всегда, зато проверке они не поддаются.
– Ты обманываешь меня. – оскорбилась Клавдия. – Чтобы с одной, столько лет?
– Не веришь? На, смотри!
И достает из альбома, припрятанного в дальний угол, фото, где мы с тобой Рюрь вдвоем.
– А тебя я еще вот с каких лет обожаю!
– И показывает ей ее свадебные фотографии, где она на ветлечебнице к дворцу бракосочетания подъехала. Он ее этими фотографиями окончательно добил. А я в это время к тебе поехала. И от тебя позвонила. Твой номер телефона Рюрь у них высветился, Клавдия его хорошо знает, оттуда мой голос она услышала.
– Ну, теперь убедилась?
Лешка, говорит, что они чай попили, он ее рукой не коснулся, а потом ее проводил до дому.
Мне бы надо потом на постельное белье в шкафу посмотреть, но я не опустилась до этого».
Правильно, и сделала, подумал Скударь. То я бы один раз испил горечь измены и постепенно успокоился, а теперь должен каждый день, поедом себя есть, и мучиться сомнениями, как Фрол Голопупенко до конца жизни, было у Лешки с Клавдией что, или не было.
Неожиданно он усмехнулся, вспомнив про свой бренный срок. Ничего, потерпи, казак, недолго осталось. Он, ковырнул кинжалом у себя в груди, представив, как два обманутых ими с Ариной человека, умываясь слезами, обнимают друг друга, и горькие обиды бесхитростно обращают в суровую справедливость, в праведное возмездие. Ох, сладостно, оно должно быть.
Дочитывал письмо, он уже спокойно.
«Еще Лешка сказал, что обиделась Клавдия на тебя кровно. Если ты не получишь отсюда из Москвы никакой весточки, так и знай, она тебя напрочь выбросила из головы».
Вот и подтверждение! – подумал Скударь и воткнул кинжал глубже.
«Я могла бы тебе об этом не писать, но лучше, чтобы ты знал.
Мы с Клавдией еще раз встречались. Только не дома у меня, а на нейтральной почве. Мы в кафе посидели. На этот раз она держалась уверенно. Она ведь не знала, что у нас Лешкой все было заранее оговорено. Вот она и думала, что знает больше меня, и что я перед нею, скрываю свою связь с тобою. Владеющий чужой тайной считает себя на коне. Лешка расплатился и вышел, собираясь нас подождать на улице. А мы заказали себе еще мороженного, и стали делить шкуру неубитого видмидя. В данном случае тебя. Прогресс наметился. Клавдия сама начала разговор, издалека. Я не ожидала от нее такой откровенности.
– Я эмансипированная женщина! – заявила твоя Клавдия. – Два дня я думала, и решила, что, пожалуй, не смогу дать вам повода для недовольства. С моей стороны не будет никаких упреков, хотя вы злоупотребили моей доверчивостью и даже робостью. Я не буду возвращаться к своим обидам и готова со своей стороны предать все забвению. Мы обе несчастные женщины. Мне стыдно глядеть вам в глаза, как должно быть, и вам, мне. Отнюдь, я не намерена умалять свою благодарность за оказанную мне любезность, но ваше предложение, я оценила по достоинству. Вы ничего не выигрываете и не проигрываете. Мы восстановили статус-кво и даже сможем обменяться впечатлениями.
Записала ее округлые фразы я дословно. Но смысл и так, думаю, понятен. Или не очень?»
Скударь взбесился. Он подпрыгнул на кровати. Эта дура предлагает обменяться впечатлениями. Они как у коней будут сравнивать наши достоинства. О Содом и Гоморра. О лахудра Клавка. Вот где оказывается, черти водились. Хоть бы подвела базу какую-нибудь научную базу в свое оправдание, кандидатша чертова. Залезла мужику в штаны, при живой жене. Где его глаза были? Сопли распустил. В ежовые рукавицы надо их всех. На костер! Приеду, убью стерву!
Читал Скударь дальше на одном дыхании.
«Рюрь, ты бы видел ее глаза. Это были счастливые, отчаянные, отрешенные от мира земного глаза. Такие, бывают только у влюбленных. Синеглазка вырвалась на волю. Ей было не до меня, не до тебя, и не до твоих проблем, о которых она еще не знает. Она купалась в нежданно дарованной свободе. С одной стороны ты дал ее, с другой стороны – я, а кузнец ее счастья, вон он там курит на улице. Но как красиво она облекла все это в ироничные и торжествующие слова. Оказывается, поделиться или совсем отдать своего мужчину, на которого ты имеешь законные права – это оказать ей любезность.
Я хотела ее немного осадить и сказать, что впредь для любезностей, у них с Лешкой есть место на Тишинке, но не стала портить им медовый месяц. Может правда ничего не было? Все равно скоро она окунется в житейскую прозу, и тогда придется ей быть крепкой натурой, чтобы самостоятельно плыть по океану соблазнов, и в первую очередь тяжелых, житейских забот.
А она у тебя, несмотря на выспренний слог и желание казаться умной женщиной, обладает всего лишь одним неоспоримым достоинством, она необычайно обольстительна и аппетитна. Пришлось, сказать ей, что мы обе умные женщины, а женский ум не каждый мужчина оценит.
– Это вы, милочка верно заметили. У мужчин только одно на уме. – подбила она баланс нашему разговору. Она меня милочкой называет.
В этот раз мы не стали касаться скользких тем, как быть нам дальше. Мне было не этого. Она, твоя белорыбица, похоже, заглотнула крючок вместе с грузилом. Я могла свободно вздохнуть.
Надо было расходиться по разным сторонам. Я спешила к тебе и вдруг услышала сзади ее шепот.
– Может быть, ее подвезем?
Я и не знала, что у нее есть своя машина. Грех ей на тебя обижаться. Но чтобы соблюсти все приличия, Лешка сказал, что они, мол, заедут на станцию техобслуживания, и если я хочу, чтобы меня подбросили …
Я отказалась. В тот момент я только тебя хотела видеть. Талант у тебя влюблять в себя женщин. Знай, что после получения телеграммы, к тебе приеду я. Приеду попозже. Я хочу с тобой побыть одна. А Клавдию свою не суди. Она живой человек. У тебя не Клавдия есть, а я. Была, есть и буду!»
«Не хочу я мешать прозу жизни, и ее поэтически минуты. Пишу с другим настроением, у тебя, ночью. Ты, мой любимый, спишь. Ровное дыхание у тебя. А я подперев щеку локотком, с грустью любуюсь тобою.
Пустынна, будет без тебя земля. Одиноко будет мне. Душа моя, обитель страха и печали, и плачет, и поет.
Любимый, ты уходишь, подарив мне тончайшее чувство любви. Как же я его боюсь расплескать, как благодарна тебе, любимый мой. Все мы гости в этом мире. Вот и подбит баланс недолгой жизни. Уходишь ты, уйду и я. Не родился еще тот борец, кто время положил на лопатки. Бороться с ним напрасный труд. Наши ночи отлетают, словно осенью птицы, скоро и последняя стая двинется к Югу. Ты тоже скажешь, пора…
Я не прощаюсь.
Жди меня, я приеду. Приду к тебе с букетиком цветов, и в память о нашей любви, скажу: здравствуй любимый, здравствуй мой единственный, мой дорогой. Букетик будет скромный, а дама, когда откинет вуаль, печальная. Ты хотел, чтобы я вуальку носила, приеду в вуальке. Пока жива я, верь мне, ты не будешь одинок. О господи, сейчас заплачу. Не могу больше.»
