Фридрих Незнанский - Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова
— А теперь слушай сюда, Петр Васильевич, и постарайся напрячь свою память.
Видимо, понимая всю важность момента, но еще не понимая, что именно за этим последует, Сохатый дернулся, словно его прошило током, и на лице застыла маска внимания.
— Да, конечно… я постараюсь, — забормотал он, покосившись при этом на плотно закрытую дверь и, очевидно, думая, что ему предстоит какое-то очень важное для него опознание или же очная ставка.
Однако последовавший вопрос Мотченко заставил растерянно заморгать глазами.
— Ты сказал, что хорошо помнишь тот день, когда стреляли в Шаманина с Кричевским?
— Ну!
— И хорошо помнишь все последующие дни?
— Да что ж я, алкаш, что ли, распоследний, чтобы ничего не помнить?
— Значит, был в полном здравии и в полном сознании?
— Господи, да о чем вы говорите?! Конечно, в полном.
— И естественно, встречался в те дни со Шкворнем?
Очередное упоминание о хозяине вызвало на лице Сохатого страдальческую гримасу, и он утвердительно мотнул головой.
— Само собой. Куда ж я без его указаний мог деться? Склады-то его, Шкворня. А я там всего лишь коммерческий директор, а по-простому — кладовщик.
Он замолчал, и по его лицу пробежала тень ухмылки. Мол, что с меня взять? Маленький человечек, исполнитель.
— Вот и хорошо, — согласился с ним Мотченко. — В таком случае ты должен помнить тот синяк, что был на лице Шкворня.
Мотченко откровенно блефовал, сказав про возможный синяк, который мог остаться на лице убийцы, когда его, уже догнав в кедровнике, ударил Кричевский. Кулаком. Судя по всему, попав под глаз или прямо в сопатку, так как на костяшках его кулака остались следы крови. Возможно даже, что он успел ударить Шкворня два или три раза. И теперь Мотченко ждал, напряженно всматриваясь в глаза Сохатого.
Тот моргал, какое-то время молчал, насилуя свою память, и вдруг утвердительно кивнул.
— Ну!
— Что, «ну»? — подался к нему Мотченко.
— Синяк. Как вы говорите. Но синяк был маленький, а вот его сопатка…
— Что?
— Вроде как перелом был. Макарыч даже в больничку нашу наведывался. Помню, он еще тогда сказал, будто какой-то рулон в руках не удержал, когда на антресоль забрасывал, вот и досталось по сопатке.
Сохатый замолчал и уже более спокойно посмотрел на майора:
— А что?.. Этот синяк важный такой?
— Погоди, просто есть кое-какие соображения. И если все сойдется, тогда и поговорим.
Мотченко не договорил, но и без того было ясно, что у Сохатого появился еще один шанс обойти сто пятую Уголовного кодекса стороной.
В этот же день, но уже ближе к вечеру нарочный из Хабаровска доставил в Стожары пакет, адресованный «генералу Грязнову В.И.».
Догадываясь, что подобный адресат мог начертать своей рукой только его хабаровский коллега, зам. начальника краевого УВД полковник Юнисов, Вячеслав Иванович невольно хмыкнул и передал пакет Мотченко, с которым они уже завершали второй заход по кофе.
— Вскрывай!
— Да вы чего?! — изумился Мотченко. — Не имею права!
— Ладно, хрен с тобой, — хмыкнул Грязнов. — В таком случае бьем пари. Тюркин здесь или все-таки Шкворень?
— Думаешь, кто-то из них?
— Даже не сомневаюсь.
— Ну-у, ежели не сомневаешься… — задумался Мотченко. — Я бы предположил, что Тюркин.
— Почему?
— На тот момент он сопровождал почтовые вагоны на Москву и, судя по всему, мог являться основным перевозчиком той же икры в багажных вагонах, да и тот выстрел, который уложил директора вагона-ресторана, говорит о многом. Семь метров! Чтобы попасть с такого расстояния точно в лобешник?.. Короче говоря, большим докой в стрельбе из пистолета надо было быть.
— Что ж, логично, — согласился с ним Грязнов. — В таком случае, ставлю на пана Шкворня.
— На что бьем? — повеселел Мотченко.
— Как обычно, бутылка армянского.
Когда вскрыли пакет, Мотченко едва сдержался, чтобы не запустить трехэтажным матом.
Скуластое, словно по шаблону слепленное лицо, слегка скошенный и в то же время раздвоенный подбородок, нос «уточкой». Такие лица запоминаются раз и навсегда.
По реакции Мотченко можно было и не спрашивать, кого именно он признал в этом фотороботе, однако Грязнов не удержался, кивнул на лист бумаги:
— Шкворень?
— Да.
Пакет с фотороботом сопровождала коротенькая записка, подписанная Юнисовым.
«Вячеслав Иванович! Страшно рад вновь сотрудничать с Вами и, чем могу, помогу. Однако с вашим запросом относительно подарочной шкуры для президента — полный облом. Были подняты на ноги все промысловики и посредники, которые могли бы иметь к подобным заказам хоть маломальское отношение, однако никто ничего толком сказать не смог. К тому же выяснилось, что августовский телефонный звонок-предупреждение из Хабаровска, не считая «Гринписа», был дан всего лишь по двум районам: Стожаровскому да еще в твое Пятигорье. Предположительный вывод: тот телефонный звонок — чистой воды блеф, возможно даже провокация, расценивай его как угодно! Но его задача — настрополить милицию на предстоящее убийство тигра и, возможно, подобным иезуитским способом расправиться с кем-то из неугодных людей. Впрочем, окончательные выводы делать Вам».
Дочитав записку, Вячеслав Иванович передал ее Мотченко, и когда тот пробежался глазами, спросил:
— Ну и как?
Мотченко пожал плечами.
— Да как тебе сказать?.. Честно говоря, я тоже стал склоняться к этой мысли.
— Шкворень?
— Судя по всему, он. Правда, звонить мог любой из его людей.
— А цель?
— Ты же сам знаешь — Безносов. И не случись того пожара… — Мотченко махнул рукой и, поднявшись из-за стола, прошел к сейфу, достал из его нутра ополовиненную бутылку коньяка и две рюмки.
Подобные стрессы всегда решались самым доступным и в то же время самым надежным и действенным способом…
Эпилог
Прожив несколько лет в Пятигорье, Вячеслав Иванович имел полное право считать себя коренным таежником, однако на поверку оказалось, что он практически не знает психологию этих людей и так же далек от них, как и в те времена, когда возглавлял Московский уголовный розыск.
Для задержания стожаровского олигарха Шкворня прибыла группа оперативного реагирования краевого Управления внутренних дел, и когда следователь из Хабаровска предъявил обвинение сразу по четырем статьям Уголовного кодекса России, стожаровское «сарафанное радио» сразу же связало этот арест с тем заказом на шкуру уссурийского тигра, о котором, оказывается, не переставали шушукаться в поселке. И когда утром следующего дня Вячеслав Иванович проснулся от непонятного гула на улице, то поначалу даже не поверил своим глазам.
Окно его «люкса» выходило на центральную площадь, и то зрелище, которое открылось его глазам, не поддавалось описанию.
По обе стороны памятника Ленину, который показывал вскинутой рукой путь в коммунизм, точнее говоря, на окна самого пристойного в поселке административного здания, в котором разместилась районная управа и прочие близкие к ней структуры, стояло две колонны — одна поменьше, другая побольше, — из которых неслись крики, явно обращенные к стожаровским властям. Та, которая была поменьше, но зато более крикливая, состояла из каких-то полупьяных мужиков и женщин, надрывавшихся от криков в защиту «самого честного и порядочного человека на свете» Шкворня, и вторая — испуганно притихшая и смирная.
Случись подобное с кем-то и где-нибудь еще, Грязнов не поверил бы рассказчику. Но все это проходило перед его глазами, и сам он был в здравом рассудке и в памяти.
По другую сторону памятника «дедушки Ленина», сохранившегося с советских времен и весьма ухоженного, стойко держалась толпа мальчишек и девчонок, в руках которых шевелилось что-то живое и разношерстное.
Вячеслав Иванович сильно прижался лбом к стеклу.
Господи милостивый! Видимо, поддавшись какому-то единому порыву, вся эта ребятня вышла на площадь с самыми дорогими для них питомцами, готовая отдать их в подарок российскому президенту, лишь бы взрослые не убивали тех тигров, которые еще водились в их тайге и которыми они так гордились.
Щенки и разноцветные котята, кролики в клетках, огромная черепаха в руках крошечной девчушки, еще какая-то живность, которую невозможно было рассмотреть в толпе, но что более всего поразило Грязнова, так это тигр.
Огромный, в натуральный рост тигр из папье-маше стоял рядом с белобрысым вихрастым пацаном, и тот показывал крепко сжатый кулачок закрытым окнам стожаровской управы…
Грязнов с силой оттолкнулся руками от подоконника. Вот теперь уже можно было звонить Турецкому и возвращаться в Пятигорье. Или в Москву?..
Примечания
