Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке
Виктор негромко засмеялся.
В ту же секунду в поле его зрения попал вышедший из здания посольства высокий мужчина, одетый в тёмно-синий костюм. Он постоял возле двери, раздумывая о чём-то, и неторопливо направился к воротам. Это был Ганс Шторх, западногерманский разведчик, работавший в Москве «под крышей» обувной фирмы. Смеляков хорошо знал его лицо по фотографиям, которые изучал перед заступлением на дежурство. Ориентировка на Шторха поступила неделю назад, однако до сегодняшнего дня он не появлялся в финском посольстве ни разу. Пару часов назад Шторх прошёл в ворота посольства, придя пешком со стороны Метростроевской улицы. Теперь его надо было «выводить», то есть сообщить сотрудникам «Семёрки» о том, что он покидает территорию посольства, чтобы они могли взять его под наблюдение.
Как только Ганс Шторх повернул налево, выйдя из ворот, Смеляков коснулся рукой кнопки сигнализатора, лежавшего у него в нагрудном кармане, и нажал на неё дважды. Встретившись взглядом с Ворониным, он показал глазами на Шторха и кивком головы дал понять, что уже сообщил о нём.
Воронин сделал несколько шагов вперёд и развернулся, возвращаясь к своим воротам с такой скоростью, чтобы оказаться там одновременно с элегантной женщиной, которая прогулочным шагом шла по переулку. Женщина остановилась и что-то спросила у Воронина, сделав серьёзное лицо. Лейтенант ответил, и она пошла обратно.
Смеляков оглянулся, с его стороны не было никаких людей. Он подошёл к Воронину и с нескрываемой гордостью сообщил:
— Я вчера в театр прорвался.
— В какой? — спросил Воронин, глядя вдоль переулка.
— Большой! Представляешь, с контрамаркой повезло! — глаза Смелякова загорелись. — Я на авось к театру пошёл…
— Понравилось? Что смотрел?
— На «Спартака» попал! Это что-то потрясающее!
— Счастливчик. А я не разу не видел, — Воронин проследил глазами за выехавшим из ворот посольства автомобилем, сунул руку в карман и что-то записал. Виктор хорошо знал это движение руки лейтенанта.
— Максимова и Васильев танцевали. Я до этого никогда не смотрел балет, а тут сразу такое зрелище! Махина! Чудо! — Виктор, продолжая говорить, развернулся к своим воротам.
— Максимова красивая? — поинтересовался Воронин. — Говорят, у неё божественная фигура.
— Великолепная! И лицо удивительное. Я далеко сидел, наверху, но видел всё так ясно, так отчётливо! Не думал, что люди могут двигаться так красиво. Она, знаешь, почти плавала по воздуху…
— А что тебя вдруг на балет потянуло?
— Ирина Алексеевна много рассказывала о балете.
— Кто такая Ирина Алексеевна?
— Она этику и эстетику нам читала, — разъяснил Смеляков и едва заметно скосил глаза во двор, где фыркнул двигатель автомобиля. — И она рекомендовала нам прочитать, ну, для общего развития, статью Толстого «Об искусстве».
— Льва Толстого?
— Льва.
— А что он такого там наваял?
— Ужас что! — Смеляков переступил с ноги на ногу. Автомобиль на территории посольства дал задний ход и заехал за угол здания гостиницы. — Толстой написал, что балет, в котором полуобнажённые женщины делают сладострастные движения, это ни что иное как разврат. И что образованному человеку балет не может нравиться.
— Так и написал?
— Да, я был просто потрясён, — Виктор покачал головой и развёл руками. Со стороны Кропоткинской улицы[28] на большой скорости подъехала зелёная «тойота» и, резко затормозив, влетела в распахнувшиеся ворота. — Балет для Толстого — зрелище несносное и подходящее только для молодых лакеев. Это почти дословно… — Виктор успел разглядеть сидевшего за рулём человека, это был сотрудник безопасности посольства. Но пассажира справа от него Виктор не узнал, так как тот посмотрел в ту минуту в правое окно. Виктору бросились в глаза его массивные наручные золотые часы. — Не понимаю Льва Николаевича… Кажется, умный человек, классик, имя-то мирового масштаба, а с такой, знаешь, жёлчностью и нетерпимостью говорит… Такими словами может швыряться только крайне ограниченный или абсолютно несведущий человек.
— А почему ты думаешь, что Толстой не был ограниченным? Вот наше поколение изучало в школе «Войну и мир». И что? Я в литературе не очень разбираюсь, но лично мне было скучно. Я и после школы пытался перечитать «Войну и мир», но не потянул… Один мой знакомый журналист сказал, что Лев Толстой вообще не литератор и что если бы рукопись Толстого попала в руки современного редактора, то она не прошла бы, не выдержала бы никакой критики.
— Но ведь он известен во всём мире! — возразил Смеляков.
— Известен. Вот это-то мне и непонятно… Может, Витя, мы с тобой не доросли ещё до Толстого?
— Не знаю. Всё может быть… Только не люблю я, когда человек всё время навоз вытаскивает наружу, — послышался тонкий металлический звон, и Смеляков увидел, как у ворот школы на противоположной стороне переулка подросток опустился на корточки, собирая вывалившиеся из кармана монеты. — У меня такое впечатление, что вся гениальность Толстого заключается в том, что он лучше других в грязном белье копался. Да, в этом он мастер. Мастер выкапывать самое гнусное из глубин человека. Я перечитал «Воскресенье» и «Каренину» и, поверишь ли, всюду глаз резало постоянными толстовскими «стыдно», «гадко», «мерзко». Будто Толстой только это и подмечает в людях… А вот литературы в нём нет.
— Что ты имеешь в виду? Как же так? Вон какие книжищи насочинял!
— Книжищи-то книжищами, Ген, — задумчиво проговорил Смеляков, — но сухие они, от ума.
— А по-твоему, как надо?
— От сердца. От ума хорошо очерки писать, статьи философские, или для газет заметки. А художественную литературу нужно наполнять художественностью, поэтичностью… Это как фотография: она точно отображает то, что запечатлел фотограф, но не всегда она бывает произведением искусства, чаще — это просто хроника.
— Это кто тебе рассказал?
— Ира…
— Этика и эстетика? — улыбнулся Воронин.
— Ну да, — Виктор смущённо шмыгнул носом, — Ирина Алексеевна…
— Хорошенькая девушка?
— Обалденная! И столько знает! Вот таких бы людей побольше повстречать по жизни…
— Повстречаешь. Жизнь только начинается, Витя.
— Хотелось бы надеяться.
У ворот посольства хлопнула дверь грузовика. Поутру приехали две фуры с продовольствием из Финляндии, и на территории было весь день шумно: водители выпили после долгой дороги, собравшись в гостинице посольства вместе с горничными, громко смеялись и тянули какие-то песни, подпевая включённому магнитофону. Сейчас один из них залез в кабину грузовика и что-то искал там.
Краем глаза Виктор увидел, как во двор вышла женщина и остановилась возле машины. Она что-то спросила у водителя, показывая ему тёмно-синюю папку с бумагами. Водитель высунулся из кабины — белобрысый, взъерошенный, весёлый — и долго кивал, слушая женщину. Он был моложе и беззаботнее неё, громко похохатывал и время от времени поглаживал её по плечу, делая это очень легко, по-свойски, но женщина каждый раз напряжённо застывала и, одетая в строгий зелёный костюм, сразу становилась похожей на ответственного государственного чиновника.
Её звали Елена Самохина, она была советской гражданкой из УПДК[29]. В свои тридцать лет она оставалась незамужней. Лицо её не отличалась красотой, но работа в системе УПДК, подразумевавшая не только высокую зарплату, но и частые сувениры от работников посольства, позволяли Елене следить за своей внешностью, быть исключительно ухоженной и даже милой. Служащие УПДК разительно отличались от подавляющего числа рядовых советских граждан, они жили в своём особом пространстве: пользовались многими благами капиталистического мира, но при этом оставались людьми с советским менталитетом, страшились слежки и доносчиков и ужасно боялись потерять свою работу, в которой для большинства из них воплотилось высшее материальное благо…
Минут через десять шофёр выпрыгнул из кабины грузовика и, продолжая весело, но негромко говорить, потащил Елену за собой, решительно взяв её за руку. Смеляков видел, что она не слишком сопротивлялась: рабочий день подошёл к концу, её не должны были хватиться. И всё же она вела себя сдержанно, прекрасно зная, что от стоявших у ворот сотрудников ООДП редко что ускользало из внимания. Она прошла к двери подсобного помещения, постояла, поговорила о чём-то минут пять-десять, затем, когда Смеляков отвернулся, прошмыгнула внутрь.
«Ишь ты! Мышка какая!» — улыбнулся Виктор, входя в будку и усаживаясь на стул, чтобы сделать пометки в блокноте.
Возле ворот послышались шаги. По звуку Виктор определил мужскую походку. Бесшумно поднявшись со стула, Смеляков вышел из будки. Первое, что бросилось ему в глаза, были массивные золотые часы на запястье мужчины.
![Хью Пентикост - Убить,чтобы остаться [Город слухов. Дом на горе. Уберегите ее от злого глаза. Убить, чтобы остаться]](/uploads/posts/books/160154/160154.jpg)
