Александра Кравченко - Дарю вечную молодость / Ее последняя роль/
— Да ты, как я погляжу, не столько врач, сколько психолог и социолог, — улыбнулся Леонид. — Может, я еще буду просить тебя перейти на работу в «Стан». Не смотри так скептически, я не шучу. И не сокрушайся о том, чего все равно не можешь изменить. Лучше подумай, что, если бы не настали эти сумасшедшие новые времена, то мы с тобой, может, и не нашли бы друг друга.
Слова Леонида согревали Ксению целый день, помогая смягчить многие неприятные впечатления.
Алексей Голенищев согласился с ней побеседовать, но домой к себе не пригласил, назначил встречу на нейтральной территории — в небольшом кафе, что располагалось возле дома, в котором жила и погибла Марина. Алексею квартира матери досталась по наследству, и он останавливался в ней, когда приезжал в Москву.
Высокий молодой красавец, похожий одновременно и на Марину, и на Виктора, окинул Ксению надменным взглядом и сказал, лениво растягивая слова:
— Я согласился с вами встретиться, но учтите: времени у меня в обрез.
Она усмехнулась про себя и подумала: ну, а чего же еще могла ожидать провинциальная журналистка, никому не известная, немолодая, скромно одетая? Пусть скажет спасибо, что такой шикарный джентльмен вообще согласился уделить ей время. Наверное, Виктор каким-то образом его убедил.
И все-таки в глубине души Ксения ощутила холодок разочарования: сын Марины Потоцкой представлялся ей несколько другим, во всяком случае, не столь высокомерным.
Ксения сказала ему о себе все то, что уже говорила Чубаровой, и так же покрутила перед ним журналистским удостоверением. Алексей скользнул по собеседнице небрежным взглядом и заявил:
— Значит так. Ударяться в детские воспоминания я не буду. Это уже по вашей женской части — подбавить сиропчику. Если что-то конкретное интересует — спрашивайте.
Он положил ногу на ногу и закурил, пуская дым в сторону. «Хорошо, что хоть не мне в лицо», — мысленно усмехнулась Ксения и сказала:
— Я понимаю, что вы не любите журналистскую братию. Вам, как сыну знаменитых родителей, все эти беседы, интервью, наверное, до смерти надоели. Но я работаю не в какой-нибудь бульварной газетенке и за жареными фактами не гоняюсь. Мне хочется написать серьезное, добротное эссе о творчестве замечательной актрисы. Если хотите знать, я не меньше вашего презираю таких папарацци, как, например, Илья Щучинский. Помню, меня прямо взбесило, когда он написал, будто Марина Андреевна имела контакты с какой-то чеченской группировкой. У нас в Полтаве все так возмущались…
Ксения все-таки сумела войти в роль недалекой провинциалки: Алексей снова посмотрел на нее из-под презрительно опущенных век и сказал:
— Значит, Илья достиг своей цели. Главное — быть на слуху. Чтобы все повторяли: «Знаете, какую ерунду написал этот подлец Щучинский? Представляете, он пишет то-то и то-то». А надо не возмущаться, а игнорировать.
— Да мы ему не поверили ни на минуту, — горячо принялась убеждать Ксения. — Ни я, ни мои коллеги. Кому бы пришло в голову даже допустить,
будто Марина Потоцкая знакома с мафиозными кавказцами? Ваша мама всегда ассоциировалась у нас с образом возвышенной, благородной женщины, настоящей леди…
— Ну, это ей даже мешало в жизни, — слегка поморщился Алексей. — Наша суровая действительность такова, что надо порой и руки вымазать, и выразиться покрепче, и заключить сделку с не очень, мягко говоря, приятными людьми. А моей матушке этого не позволяла ее дворянская брезгливость.
— Но вы ведь, Алексей, тоже, получается, дворянин, — заметила Ксения.
— К счастью, я человек другого поколения, — ответил он с металлическими нотками в голосе. — А вот поколение моих родителей заражено комплексом показного приличия, привитого в 60–70 годы. Некоторые, правда, от этого комплекса освободились, но не моя матушка. Она признавала только чистое искусство и знать не хотела грязную подоплеку шоу-бизнеса. Потому-то ее и смогли отодвинуть в сторону такие оборотистые тети, как, скажем, Эльвира Бушуева.
— А вам разве не нравится, что ваша мама была такой? — удивилась Ксения.
— Вопрос не в том, нравится ли это мне, — нехотя возразил Алексей. — Тут главное, что ей самой ее непрактичность мешала как в работе, так и в личной жизни.
— Но, однако, она ведь сумела вырастить вас таким образованным, современным, энергичным, — заметила Ксения и чуть было не добавила: «А, когда понадобилось тебя, практичного, выручать из беды, то и это она сделала».
— Ну, обо мне говорить не будем. — Алексей усмехнулся уголками губ. — Меня воспитала паша суровая действительность. Но мама — она всегда была
как бы над реальной жизнью. Если ее что-то не устраивало — она тут же отворачивалась от этого явления. Ей было легче отвернуться, чем другим, потому что она могла с головой уйти в свое творчество.
— Ваши слова навели меня на одну мысль, — осторожно сказала Ксения. — Может, причина трагедии в том, что Марина Андреевна не пережила крушения своих идеалов? Помните, так же случилось и с известной поэтессой, которая лишила себя жизни в начале 90-х?
— Крушение идеалов? Каких? Партийно-советские мама никогда не признавала. А что касается нравственных идеалов, то она считала, что они заложены в самом человеке и не зависят от внешних факторов. Но если вы хотите узнать мое мнение о причине самоубийства, то я вам так отвечу: все случилось под влиянием минуты. В этом я почти не сомневаюсь. Мама была человеком очень впечатлительным и ревниво относилась к своему творчеству. А перед спектаклем она обычно находилась в нервном состоянии. И, если в тот момент ей кто-то позвонил и наговорил гадостей, обозвал бездарностью или еще как-то, она могла этого не пережить. Знаете, когда женщина находится на грани срыва, бывает достаточно малейшего толчка, чтобы случилась трагедия.
— А вы не догадываетесь, кто это мог сделать?
— Да кто угодно. Любая завистница. Любой отвергнутый поклонник. Или режиссер, о котором мама плохо отозвалась. Или бульварный журналист, которого она поставила на место.
— Но, если вы считаете, что ваша мама могла покончить с собой из-за какого-то звонка, то… — Ксения оборвала фразу, заметив нахмуренные брови и нетерпеливый жест Алексея, и тут же без перехода спросила: — Но откуда же у нее взялся пистолет?
— Ну, знаете ли, я не сыщик, — сказал он недовольно. — Я и сам бы хотел разобраться, кто подсунул маме этот злосчастный пистолет. И, вообще, вы пришли говорить со мной о ее творчестве или мусолить криминальные подробности?
— Простите. Это вышло случайно. — Ксения слегка опешила от его резкого тона. — Скажите, а это правда, что Марина Андреевна собиралась ехать во Францию по приглашению школы искусств?
— Конечно, правда. Вместе с мамой и бабушка собиралась. А теперь бабуля ни за что не хочет покидать Россию.
— Вы, наверное, приехали в Москву специально, чтобы навестить Евгению Константиновну?
— Конечно. Но и не только. У меня здесь дела по туристическому бизнесу.
— А вы остановились у Евгении Константиновны?
— Нет, я всегда останавливаюсь в этом доме, здесь удобней. Кстати, не пытайтесь брать интервью у бабушки, она не совсем душевно здорова. Горе ее надломило. От воспоминаний о маме ей может стать хуже.
В этот момент затренькал мобильник, и Алексей, оживившись, бросил в трубку несколько фраз, по которым Ксения поняла, что интервью пришел конец. Молодой человек пообещал кому-то явиться через 10–15 минут, а затем обратил свой взор на мнимую журналистку и, пожимая плечами с усталым видом изрек:
— Я уже должен быть в другом месте. Так что, извините, убегаю. Надеюсь, хоть чем-то я вам помог?
— Конечно, большое спасибо, — кивнула Ксения.
Алексей наскоро попрощался и, уже на ходу оглянувшись, бросил через плечо:
— Когда напишите свой опус, пришлите и мне экземпляр.
Общение с Алексеем Голенищевым почему-то произвело на Ксению удручающее впечатление. Чтобы успокоиться и разобраться в своих мыслях, она долго бродила по набережной Москвы-реки. Но, когда Ксения смотрела на холодную серую гладь воды, ей вспоминались глаза Алексея, презрительно блестевшие из-под полуопущенных век. Этот голубовато-серый цвет он унаследовал от Голенищева. А у Марины глаза были черные, жгучие, всегда широко открытые. Ксения вспомнила кадр из старого славного фильма «Княжна в Царьграде»: Марина стоит на обрывистом морском берегу и смотрит в сторону далекой родины. Ветер развевает ее золотистые волосы, а в огромных черных глазах непролитыми слезинками блестит печаль…
Внезапно Ксении пришло в голову, что, в сущности, Марина Потоцкая была очень одинока. Ни красота, ни ум, ни талант не спасли ее от непонимания и неуважения даже в глазах тех, кто был ей дороже всего на свете.
Вспомнив о своем сыне, Ксения с улыбкой отметила, что Димка, при всей его ершистости, очень даже неплохой парень. Заметив на углу междугородный телефон-автомат, она тут же кинулась звонить в Днепропетровск.
