Карина Тихонова - Я и мое отражение
Рядом с кроватью стояло глубокое кресло, в котором сидела горничная Рита. Ее голова была запрокинута на спинку, глаза закрыты.
На мгновение я испугалась, что она умерла, таким бесшумным было ее дыхание. Но тут Рита, словно почувствовав мой взгляд, открыла глаза и подняла голову.
Минуту мы смотрели друг на друга, не произнося ни звука.
Потом Рита завозилась, поднялась из глубокого кресла и направилась к двери. Открыла ее и скрылась в коридоре.
Я облизала сухие губы. Попить бы…
Дверь снова распахнулась. В комнату торопливым шагом вошла моя тетушка.
Даже невооруженным взглядом было заметно, что она ужасно нервничает. Оно и понятно. Видимо, сумма, которую Женя должна получить после своего тридцатилетия, огромна.
Кому ж приятно терять такие деньги?
Тетушка приблизилась к кровати и наклонилась к моему лицу. Я увидела морщинистую кожу и глаза, окруженные глубокими синими тенями.
– Слава богу! – пробормотала тетушка.
Села на край постели и положила руку мне на лоб. Рука была холодной.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила тетушка и убрала ладонь с моего лба.
Я снова облизала губы.
– Воды дайте…
Тетушка обернулась к Рите.
– Быстро!
Рита бесшумно унеслась в коридор.
– Давно я выключилась? – спросила я.
Тетушка поколебалась, прежде чем ответить.
– Два дня назад.
– Ого! – сказала я слабым голосом.
Подумала, осознала и снова повторила через минуту:
– Ого!
– Да, – подтвердила тетушка. – Ты нас здорово перепугала.
Вернулась Рита со стаканом, наполовину наполненным минералкой без газа. Тетушка отобрала у нее воду, помогла мне приподнять голову и осторожно напоила меня.
Сделала она это ловко и заботливо, как опытная сиделка. Аккуратно вытерла мои губы чистой салфеткой и уложила голову на подушку.
– Ну, как?
– Блеск! – ответила я. – Можете радоваться: до дня рождения я, вероятно, доживу.
Тетушка нахмурилась, повернулась к Рите и велела:
– Выйди.
Рита присела. Похоже, реверансики были ее фирменным блюдом.
– И дверь за собой не закрывай! – крикнула тетушка вслед.
Поднялась с кровати, подошла к открытой двери, проводила горничную долгим пристальным взглядом.
Затем вернулась обратно и села. Но уже не на кровать, а в кресло стоявшее рядом.
Минуту она молчала, собираясь с мыслями. А я с интересом разглядывала ее ненакрашенное лицо.
То, что тетушке шестьдесят лет, сейчас хорошо заметно. Она вообще как-то странно сдала за те два дня, что меня не было. Интересно, почему? За меня волновалась или что-то произошло в доме?
Впрочем, в доме ее интересует только один человек: мой холеный дядюшка.
– Что-то случилось? – спросила я, нарушая молчание.
Тетушка подняла голову и посмотрела на меня. Глаза были мрачные.
– С чего ты взяла?
– Ты как-то…
Я хотела сказать «постарела», но вовремя спохватилась.
– …осунулась, – закончила я неловко.
Тетушка усмехнулась. Разгадала мою оговорку.
– Я волновалась за тебя, – сказала она так же уклончиво.
– Большая честь! – не сдержалась я.
– Да ладно!
Тетушка махнула рукой.
– Ты сама все прекрасно понимаешь!
– Понимаю, – согласилась я. Немного подумала и спросила:
– А нельзя сделать так, чтобы я осталась в живых? После дня рождения, я имею в виду?
Глаза тетушки забегали по комнате.
– А кто тебе сказал, что ты умрешь? – удивилась она фальшиво.
– Здравый смысл, – ответила я мрачно.
– Глупости! – отмела тетушка очень и очень быстро.
– Ты сама себе не веришь, – уличила я.
– Глупости! – повторила тетушка с ожесточением.
Рывком выдернула себя из кресла и прошлась по комнате. Я следила за ней прищуренными глазами.
Тетушка немного постояла у окна, глядя через размытое дождем стекло на не видный мне пейзаж. Потом сунула руки в карманы теплого байкового халата (кстати, я первый раз видела тетушку в таком неприбранном виде!) и медленно вернулась обратно.
Уселась на мою постель, нашла мою руку и взяла в свою.
– Ты поэтому так сорвалась? – спросила она почти ласково. – Решила, что я собираюсь тебя убить? Дурочка!
Она сжала мою ладонь холодными, как у мертвеца, пальцами.
– Дурочка! – повторила тетушка почти убедительно. – С чего ты это выдумала?
Я молча смотрела ей в лицо.
– Да, конечно, – продолжала тетушка, – Я не скрываю, что заинтересована… В общем, ты сама о многом догадалась.
– В общем, догадалась, – подтвердила я.
– Но убивать тебя я не собиралась! – сказала тетушка так мягко и убедительно, что я ей почти поверила.
Почти. Если бы она не прятала от меня глаза.
– Мне нужно только одно.
Здесь тетушка подняла на меня взгляд и сделала выразительный жест бровями.
– Догадываюсь, – ответила я.
– Ну, вот! Отпляшешь день рождения, – и свободна как ветер!
– Здорово! – откликнулась я насмешливо.
– Не веришь?
Я усмехнулась.
Тетушка наклонилась ко мне.
– Что мне нужно сделать, чтобы ты мне поверила? – спросила она, шаря по моему лицу твердыми серыми глазами. – Дать гарантии? Каким образом?
– Верните мне паспорт, – сказала я.
Тетушка выпрямилась.
– Нет, – сказала она, глядя в стену надо мной.
– Вот видите!
– Пойми, глупая! – с досадой перебила тетушка. – Паспорт не должен быть на виду! Прислуга шарит во всех твоих шкафах! Рита, к примеру, далеко не глупая девушка! Если она догадается о том, кто ты… Мне не нужны потенциальные шантажисты. Неужели не ясно?
– Ясно.
– После дня рождения я отдам тебе документы, – повторила тетушка, понизив голос.
Я подумала.
– Ладно. Тогда дайте мне позвонить моим знакомым и сказать, где я нахожусь.
Тетушка молча покрутила пальцем у виска. Звонить я уже пробовала, но в доме не работала линия межгорода. Не было междугородней связи и в моем мобильнике. А просить шофера, который за мной «приглядывал», отвезти меня на почту было бы дохлым номером. Тем более сейчас, когда у меня есть еще парочка «телохранителей».
– Это невозможно, – выразила тетушка свое отношение к моей просьбе.
– Почему?
– Ты сама прекрасно понимаешь. Никто не должен знать, о чем мы договорились.
– Никто и не узнает!
– Я сказала, нет! – отрубила тетушка железным голосом и поднялась с кровати.
Вернулась к окну и застыла, скрестив руки на груди. Ее взгляд уперся в не видимую мне точку за горизонтом.
– Я не хочу назад, – произнесла тетушка вполголоса. Это было сказано не для меня, а для себя.
– Куда назад? – поинтересовалась я.
Тетушка, не отрываясь от окна, ответила:
– Назад в нищету…
Ее взгляд стал таким ожесточенным, что я даже испугалась. Таким взглядом можно было просверлить тоннель в горах, окружавших особняк со всех сторон.
– А вы там были? – спросила я.
Тетушка оторвалась от лицезрения точки за окном и мельком взглянула на меня.
– Милая моя! Всю сознательную жизнь!
– Странно, – пробормотала я.
– Что тут странного?
– Вы мне казались такой благополучной особой…
Тетушка запрокинула голову назад и расхохоталась отрывистым злым смехом. Я съежилась под одеялом.
– «Благополучной», – повторила тетушка, – как же…
И снова расхохоталась. Я молчала, не смея продолжить разговор.
– Благополучие пришло пятнадцать лет назад, – сказала тетушка, отсмеявшись. – И было мне тогда сорок пять лет, между прочим! Ты хоть представляешь, что такое сорок пять лет жизни в нищете?
– Мне тридцать пять, – напомнила я.
– Тридцать пять…
У тетушки возле рта обозначились глубокие горькие морщины.
– В тридцать пять я сделала последний аборт, – сказала она, глядя в окно.
– Почему последний? – робко спросила я.
Она повернула голову. Сумерки в комнате сгустились, но глаза тетушки сверкали, как антрациты, и прожигали темноту.
– Потому, что больше не смогла забеременеть, – отрезала она.
– Зачем же…
И я умолкла, не договорив.
– Зачем избавилась от ребенка? – догадалась тетушка. – Затем, что мужчина, от которого я забеременела, не пожелал вешать себе на шею незаконного отпрыска. У него было своих двое. А я побоялась…
И она умолкла. Некоторое время молчала и я.
– А ваши родители? – спросила я наконец. – Они не хотели вас поддержать?
– Отец был алкоголиком, – ответила тетушка равнодушно. – А мать настолько отупела от бесконечных побоев, что перестала быть человеком и стала ломовой лошадью. Мы с Веркой карабкались сами. Как могли.
– Вера – это ваша сестра? – догадалась я.
Тетушка медленно кивнула.
– Мать Жени?
Еще один медленный кивок.
– А Вера, значит, не побоялась родить без мужа…
– Там были совсем другие обстоятельства, – неохотно уронила тетушка. Но тут же спохватилась и умолкла.
Развернулась ко мне, спросила тоном заботливой родственницы:
– Есть хочешь?
– Нет.
– А пить?
