Наталия Ломовская - Сердцевина граната
Владимир подскочил и чуть не выпал из гамака. С трудом занял прежнее положение и еще раз перечитал последние слова. Никакого ожерелья он в тайнике не обнаружил! Нет, обнаружил. Бриллиантовое ожерелье, но даже слепой не назвал бы его «грубой работой»!
«Найдя его, я был потрясен… Нет, это не украшение. Это что-то большее. Я не верю в магические свойства ожерелья. Но надо признать – оно представляет собой нечто совершенно исключительное. Три огромных камня впаяны в металл. К ювелирам я обращаться не рискнул. Но моих познаний хватило, чтобы распознать эти камни.
В центре – несомненно алмаз. Алмаз «сырой», то есть необработанный. Выглядит довольно невзрачно. Неизвестный гранильщик отполировал только естественные грани кристалла, имеющего форму октаэдра. Насколько я рассмотрел с помощью своего старенького микроскопа, в камне нет ни малейшего изъяна. Но потрясло меня не это… По самым скромным предположениям, этот алмаз весит около 60 карат, что ставит его в ряд с такими известными бриллиантами, как «Звезда Южной Африки», «Ягерсфонтейн» и «Йонкер». В случае огранки камень может уменьшиться, но ненамного.
Обрамляют это чудо два не менее прекрасных, хотя, быть может, и не таких дорогих камня. Оба они не огранены. Кристалл изумруда ярко – зеленого цвета представляет собой шестигранную усеченную призму, около 125–130 карат (я могу сильно ошибаться, но скорее в меньшую сторону). Желто-зеленый кристалл топаза (очевидно, бразильского происхождения) – правильно сформированная ромбобипирамидальная призма, не менее 150 карат.
Описывать ожерелье сложно. Слова словно ускользают из-под пера. В любом случае, я не могу с ним расстаться. Пусть оно останется у меня. Порой мне кажется, что из кристаллов в меня льются силы».
Значит, драгоценность осталась у отца. И где она сейчас? Ничего подобного Владимир в доме не находил, но он ведь и не искал! Остается библиотека, где за рядами книг можно не только ожерелье – и «Кох-и-Нор» спрятать, вместе со всей Голкондой в придачу! Алмаз в шестьдесят карат! Владимир Дмитриевич мало смыслил в каратах, но понимал худо-бедно, что это очень много. Надо искать! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» – так, кажется, говорилось в книжке про двух капитанов?
«30 июля.
Наконец вернулись мои родные! Марк загорел, похудел, одичал. Смеясь, говорит, что не представляет, как возвращаться к занятиям в институте после месяца на море. Диана сразу же уехала в театр, даже не поздоровались как следует. Переодевалась и напевала в спальне. Она заметно помолодела, что дало мне основания предполагать – не обошлось без банального курортного романа. Мальчики развлекались в компании молодежи, а она наверняка урвала момент…»
«Да уж, урвала. Подцепила в первый же день какого-то дирижера. Гуляла с ним по набережной в сумерках – в золотистом шелковом платье, на шее жемчуга моей матери, на голове – огромная соломенная шляпа. Воображала себя дамой с собачкой. Мы с Марком жили в одном номере, а она – в другом. Я выпроваживал Марка «полюбоваться на вечернее море», а сам приводил сговорчивых курортниц. Особенно охотно шли на одноразовое приключение бальзаковские и предбальзаковские дамы. Вырвавшиеся из домашней обстановки, ошалевшие от свободы, солнца, моря, собственной привлекательности и безнаказанности… Бутылка массандровского портвейна, одно запретное яблоко на двоих и жаркие объятия на сбившихся простынях. Потом я провожал случайную подругу и в холле частенько сталкивался с тем самым дирижером, который выходил из номера Дианы. Дирижер бывал встрепан и смущен, а я не без намека преувеличенно почтительно его приветствовал… Один Марк остался не у дел, да он, видно, в папеньку удался».
«…Впрочем, я не стал забивать себе голову. Такие ситуации неизбежны, когда жена намного моложе мужа, когда он к тому же по роду своих занятий или по складу характера не в состоянии сопровождать ее на отдыхе. Впрочем, Диана вернулась не поздно. Мы долго ужинали вдвоем на террасе – дети уехали в город повидаться с друзьями. Она говорила о море, а я любовался ее обновленной красотой…А потом почувствовал удивительное вдохновение, необычайный прилив сил… Такого со мной давно не было. С молодых лет, пожалуй. Диана была потрясена! Она быстро заснула, утомленная…
6 августа
Быть может, все это бредни выжившего из ума старика. Быть может, мне и в самом деле нужно было принимать те таблетки, что рекомендовал Сидорович еще в прошлом году. Но сдается, что это ожерелье действует на меня. Последние пять дней я чувствую себя гораздо лучше. Меня не мучает высокое давление, у меня не ноет больше сердце. Я уже давно не работал в полную силу. Делал вид, что работаю – вот до чего дошел! Сидел у себя в кабинете за запертой дверью, перечитывал Чехова, к обеду выходил с сосредоточенным видом. Но теперь ко мне вернулась ясность мысли, я написал новую статью и начал систематизировать некоторые исследования. Систематизация и анализ займут довольно времени, после можно будет сделать доклад в Академии наук. Кроме того, ко мне вернулась мужская сила. Диана не знает, что и думать. Я слышал краем уха ее телефонный разговор с какой-то подругой – она уверена, что все дело в каких-то чудодейственных таблетках, которые мне привезли год назад из Дании. Но я тех таблеток не пил.
Я смотрю на ожерелье. Я пью ту силу, которая исходит от него».
Владимир прервал чтение и задумчиво воззрился вверх, в густую синеву неба. Надо же… Отец всегда был чужд суевериям. Значит, в этом ожерелье и впрямь было что-то… Трудно верить современным «магам», слишком они подпортили свою репутацию. Но в прошлом наверняка были люди, способные сконцентрировать могучие природные силы, силы неведомого, и вложить их в какой-то предмет…
«Я найду это ожерелье, чего бы мне это ни стоило, – решил Владимир. – Оно необходимо мне! Оно должно принадлежать мне, и я его найду».
Дальше записи стали менее интересными. Профессор Краснов сухо описывал незначительные семейные события, но много писал о своих планах. Он работал над новой книгой. Судя по записям, работа продвигалась бодро. Это странно. Ведь, насколько Владимир Дмитриевич помнил, последняя книга отца осталась незаконченной.
«Странное ощущение – я читаю, и словно бы отец жив. А я знаю, что это последний год его жизни. Он умрет второго января. После праздников. Не так обидно умирать после праздников, когда подарки уже распакованы и индейка доедена… Но все равно странно, что он не дописал книги…»
Владимир Дмитриевич читал дальше…
«8 ноября.
Сегодня самый страшный день в моей жизни.
Случилось то, чего никто не мог ожидать.
Хорошо, что Майечка не дожила до этого дня.
Прости нас, Господи. Мы были неразумны в своих эгоистичных желаниях. И расплата настигла нас. Господи, я никогда не верил в тебя. И никогда ни о чем не просил. Так прости мне теперь в величайшей милости Твоей мое неверие!
Или не Бог. Просто судьба. Страшная судьба. Ананке. Ананке. Высшая сила необходимости и неизбежности, которой подчиняются даже боги.
Сегодня я видел свою внучку. Дочь моего сына. Дочь моего приемного сына. Плод кровосмешения. Дитя инцеста.
Девушка пришла к нашему дому. Я опять был один. Последнее время я всегда один, но теперь это меня уже не тяготит. Я много работаю над книгой. Я пригласил ее в дом, стал угощать чаем и пирогами. Она показала мне девочку. Крошечную красавицу Киру. Мое сердце дрогнуло при виде маленького, удивительно правильного лица с бледными губками. Девочка нездорова, она родилась с пороком сердца. Я представил себе, что если бы Владимир иначе отнесся к появлению ребенка на свет, они жили бы у нас в доме. Скажем, на втором этаже, в розовой комнате. Там почти всегда светло, и это самая теплая комната в доме. Там всегда пахло бы ребенком, и чистотой, и молоком, и я бы приходил понянчить малютку, отдохнуть от своих научных трудов…
Так я размечтался, несчастный, и начал расспрашивать молодую женщину (я упорно называю ее девушкой, ведь она так молода, она ровесница Марку!) о ней, о ее жизни и семье. И почти с первых слов…
Она сестра Владимира! Да. Она его родная сестра, дочь Марты и Леонида. Не знаю, почему я не умер от инфаркта в тот момент, когда это осознал. Не понимаю, откуда у меня взялись силы скрыть от Александры свое состояние. Она не должна ничего знать. Она не должна всю жизнь нести на себе груз чужой вины… У нее и так много горя. Девочка серьезно больна. Прости меня, Боже, получше бы ей умереть. Да, быть может, ей лучше умереть.
Но кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать в тот день и час, когда Майя приняла ребенка своей сестры? Для бездетной Майи он был всего лишь забавной игрушкой. И я, осел, смотрел на это снисходительно!
