Виталий Гладкий - Архивных сведений не имеется
Савин, начальник поезда и пожилая женщина-контролер прошли уже шесть вагонов поезда, а результаты были пока неутешительными: ни Христофорова, ни коренастого в них не оказалось. Повязку с головы капитан снял и теперь изредка незаметно прикасался к ране, которая давала знать о себе легким зудом.
В вагоне-ресторане свободных мест оказалось немного – он был седьмым по счету от головы поезда. Савин, пропустив вперед женщину-контролера, быстро окинул взглядом обедающих и почувствовал, как его лицо обдало жаром. Стараясь справиться с волнением, он опустил голову, не выпуская из поля зрения предпоследний столик с правой стороны: у окна, покуривая сигарету, сидел Христофоров.
– Товарищи, проверка билетов! Прошу предъявить, – женщина-контролер уверенно принялась за работу.
Христофоров было дернулся в кресле, видимо, собираясь покинуть ресторан, но судя по всему сообразил, что такое поведение будет явно подозрительным; он снова задымил сигаретой и, улыбаясь, что-то сказал молоденькой девушке, которая сидела напротив – рядом место было свободно.
Савин, проверяя билеты, незаметно для окружающих подал знак оперативнику, который с беззаботным видом балагурил с официанткой.
"Где же второй?" – Савин, медленно подвигаясь вперед, внимательно всматривался в лица пассажиров, но ни один из них даже отдаленно не напоминал коренастого.
Тем временем начальник поезда, тоже предупрежденный капитаном, вышел из вагона-ресторана в тамбур, где находился еще один оперативник – пути отступления Христофорову были отрезаны.
Убедившись, что попутчика Христофорова в ресторане нет (опять Раджа подстраховался, отметил про себя Савин), капитан подошел к столику и сел на свободное место рядом с "неуловимым" Янчиком.
– Вот мы и встретились, Христофоров, – негромко сказал Савин и неожиданно по-мальчишески подмигнул.
Тот некоторое время сидел неподвижно, взглядом провожая бегущие вдоль окон перелески, затем неторопливо потушил окурок и снова повернул голову к Савину.
– Я весь внимание, – незамаскированная ирония прозвучала в его словах.
– А нам везет на встречи в ресторанах…
– Что-то не припоминаю. И позвольте спросить, с кем имею честь?
– Прошу, – показал ему удостоверение Савин. – Следуйте за мной. И, пожалуйста, без ненужных эмоций.
– Ну что же, – пожал плечами Христофоров, – если вы так настаиваете… Официант, счет! Сдачи не нужно. Идемте…
Оперативная группа во главе с капитаном самым тщательным образом проверила остальные вагоны состава, но попутчика Христофорова, по-видимому, в поезде не было.
Из вещей у Христофорова был только небольшой портфель, в котором находились махровое полотенце, мыло, зубная щетка, зубная паста, электробритва и сигареты. В туго набитом бумажнике была крупная сумма денег, в основном сотенными купюрами, около пяти тысяч рублей.
И паспорт на имя Христофорова Яна Лукича, 1924 года рождения.
12
Шталаг [11] VIIIB, Ламсдорф, Верхняя Силезия. Март 1943 года. Утро.
Хмурое небо неутомимо выплескивает на безмолвные шеренги военнопленных все новые и новые порции дождя. Взъерошенные овчарки жалобно скулят и стараются укрыться под плащ-палатками эсэсовцев. Алексей, исхудалый, обросший, стоит в первой шеренге, понуро уставившись на грязное месиво под ногами, думает. Мысли были безрадостные, как небо над головой, путаные, как его судьба. Вспомнилось…
Контуженный, оглохший и онемевший полз, полз, полз… Куда? – думал, к своим. Теряя сознание, свалился в траншею. Очнулся и безмолвно заплакал: над ним склонился немецкий солдат, пытаясь напоить горячим эрзац-кофе; и впервые за все скитания в плену, увидел в глазах врага сострадание…
Почему его не пристрелили до сих пор – непонятно. Отпоили кофе и вонючим шнапсом, накормили и пристроили к колонне военнопленных: контузия оказалась легкой, и крепкий организм быстро справился с немочью – несколько осколочных царапин были и вовсе не в счет.
Сколько за эти полтора года сменил дулагов и штала-гов – не счесть. Как выжил – одному богу известно. И вот этот, шталаг VIIIB, наверное, последний – силы на исходе…
Черный, забрызганный грязью "Майбах" медленно катил к трибуне. Начальник лагеря, капитан I ранга Гилек, перепуганный внезапным визитом, выбросил руку в нацистском приветствии.
Из машины вышли трое: высокий гестаповец в очках, тощий мужчина в штатском с болезненной морщинистой кожей лица, напоминающей старый потертый пергамент, и юркий толстяк, одетый в какую-то неизвестную воинскую униформу.
Сопровождаемые Гилеком, они прошли под тент, натянутый для них в центре плаца, и долго беседовали, просматривая бумаги, которые дал им начальник лагеря.
Наконец сухопарый в штатском с брезгливой миной небрежно махнул рукой и, накинув на плечи плащ-палатку, предложенную Гилеком, неторопливо зашагал вдоль шеренги военнопленных, присматриваясь к лицам. Толстяк семенил рядом, держа в руках папку.
– Начинай… – коротко бросил ему сухопарый.
– Кого буду называть – выйти из строй! Номер-р!.. – с раскатистым "р" толстяк принялся зачитывать список, который вынул из папки.
Когда он закончил, около двухсот пленных, и среди них Алексей, сгрудились неподалеку от тента.
– Постр-роиться! – скомандовал толстяк, и эсэсовцы принялись подгонять прикладами замешкавшихся.
Алексей посмотрел на сурово застывший строй товарищей по несчастью и, заметив сочувствие во взглядах некоторых, вздохнул с горечью: похоже, конец пришел раньше, чем он думал, скольких они вот так мысленно провожали к воротам крематория, закопченные трубы которого дымили в полукилометре от лагеря. Но почему их отбирают с такой помпой? Раньше этим занимались надзиратели и охрана, а теперь эти трое…
Долго раздумывать не пришлось. Последняя команда – и отобранные, понукаемые окриками эсэсовцев и собачьим гвалтом, зашагали к выходу из лагеря.
Спустя месяц Алексея вызвали к начальнику спецзоны, которая примыкала к крематорию. Их не расстреляли и не бросили в огнедышащее нутро сводчатой печи. Наоборот, помыли в бане, переодели в добротную чехословацкую униформу и досыта накормили.
"С чего бы?" – часто думал Алексей, наблюдая за товарищами, повеселевшими и обнадеженными неожиданным поворотом судьбы. На работу в каменоломню их теперь не гоняли, кормили сносно, а по меркам концлагеря просто отлично. Занимались в основном починкой одежды, которой было вдоволь на складах спецзоны, да разнашиванием новых сапог для солдат вермахта. Изредка поочередно их посылали помогать специальной команде из военнопленных, которая обслуживала крематорий; приходили оттуда задумчивые, неразговорчивые, хмурые больше обычного. Свои мысли таили друг от друга тщательно, слова роняли скупо, нехотя, с опаской.
Вскоре их начали по одному вызывать в кабинет начальника спецзоны. Некоторые уже не возвращались на свои места в бараке, а другие – их было больше – начинали и вовсе сторониться товарищей, виновато отводя взгляды. Один из таких, нары которого были рядом с нарами Алексея, подолгу не мог уснуть, ворочался, вздыхал, а как-то он услышал даже плач – безысходный, мужской, похожий на стон. И вот теперь пришел черед Алексея…
В кабинете было двое: толстяк и худой штатский, которые отбирали пленных; толстый сидел за столом, копаясь в бумагах, а второй стоял, глядя в окно.
– …Дни большевистской России сочтены, – толстяк говорил мягко, доверительно, тщательно подыскивая нужные слова. – Комиссары издали приказ, где указано, что все без исключения сдавшиеся в плен – изменники Родины. А значит, вас в любой момент ждет расстрел. Поэтому, пока у вас есть право выбора, решайте – или вы заживо сгниете в концлагере, или…
Заметив, как Алексей с презрительной улыбкой отрицательно качнул головой, он поторопился закончить:
– Или поможете германскому командованию навести порядок в освобожденной от большевиков местности. Этим вы облегчите участь ваших сограждан – вермахт не в состоянии пресечь мародерство, грабежи и насилия, которые процветают благодаря бандитствующим элементам из местного населения. Вы просто будете служить в милицейских формированиях. Ну как?
– Нет, – просто и твердо ответил Алексей, чувствуя, как внутри все сжалось: это был приговор самому себе.
– Послушайте… – сухопарый повернулся к Алексею. – Мы не посягаем на ваши убеждения. Это ваше личное дело. Но как истинный патриот вы не вправе не помочь уставшим от войны, разрухи и насилия людям…
Он подошел к Алексею и тяжелым пристальным взглядом уставился ему в лицо.
И вдруг отшатнулся; неожиданный испуг изломал морщины, он побледнел до синевы. Какое-то время сухопарый стоял неподвижно, беззвучно шевеля губами, словно пытаясь что-то выговорить; затем, опомнившись, быстро схватил со стола личное дело Алексея и принялся торопливо читать…
