Неле Нойхаус - Злой волк
– Обойдите лучше по внешней стороне! – крикнул им Кристиан Крёгер и показал рукой в направлении поля, где сигнальной лентой была обозначена узкая дорожка. Шеф службы сохранности следов и трое его сотрудников уже были облачены в свои белые комбинезоны с капюшонами. В такой палящий зной им было не позавидовать. В обозримой дали не было ни единого создающего тень дерева.
– Ну, что у нас здесь? – спросил Боденштайн, когда они подошли к Крёгеру.
– Женщина в багажнике автомобиля, обнаженная и без сознания, – ответил Крёгер. – Не очень приятное зрелище.
– Она жива? – спросил Боденштайн.
– А ты думаешь, что они теперь перевозят трупы в Институт судебной медицины на вертолетах? – саркастически заметил Крёгер. – Да, она еще жива. Двое рабочих из дорожно-ремонтной службы с придорожной автостоянки увидели автомобиль. Им показалось это странным, и они туда поехали, к сожалению, не обратив внимания на какие-либо следы.
В глазах Крёгера читался при этом совершенный этими людьми абсолютный смертный грех. Но кто, кроме полицейского, может сразу подумать о преступлении, увидев где-то в поле брошенный автомобиль?
– Автомобиль был открыт, ключ зажигания вставлен. А потом они обнаружили ее.
Обходя машину, Боденштайн заглянул в открытый багажник черного «Порше Панамера» и увидел большие темные пятна, вероятно, кровь. Два врача хлопотали в карете «Скорой помощи».
– Женщина получила очень серьезные повреждения, – ответил один из них на вопрос Боденштайна. – К тому же у нее полное обезвоживание. Если бы еще час-два в закрытом багажнике при такой жаре, она бы не выжила. Мы пытаемся привести ее в состояние, при котором она смогла бы перенести транспортировку. Ее кровообращению совсем хана.
Боденштайн решил не реагировать на это не совсем профессиональное выражение. Врачи «Скорой помощи» были бойцами фронта, и экипаж вертолета спасательной службы наверняка видел больше ужасов, чем может вынести обычный человек. Он мельком взглянул на обезображенное гематомами и рваными ранами лицо женщины.
– Она была избита и изнасилована, – констатировал врач сухо. – И сделано это было чрезвычайно жестоко.
– Мой коллега сказал, что она была обнажена, – заметил Боденштайн.
– Обнажена, руки и ноги перетянуты кабельными стяжками, а рот заткнут тканевой лентой, – подтвердил врач. – Что за грязные свиньи!
– Шеф!
Боденштайн обернулся.
– Я разговаривала с парнями, которые обнаружили женщину, – сказала Пия, понизив голос и отойдя в тень автомобиля спасательной службы. – Они рассказали мне, что парковочная площадка позади придорожного комплекса для отдыха в определенных кругах известна как место для анонимных секс-встреч.
– Ты думаешь, что она могла здесь с кем-то встречаться и при этом попала в ловушку? – Боденштайн окинул взглядом поля до самого придорожного комплекса отдыха. По этой земле ходит такое множество больных и извращенцев, что иногда одна лишь мысль об этом кажется почти невыносимой.
– Вполне возможно, – кивнула Пия. – Кроме того, коллеги проверили номер автомобиля. Машина зарегистрирована на фирму «Херцманн продакшн», расположенную во Франкфурте, на улице Хеддерихштрассе. В машине не было ни сумки, ни каких-либо документов. Но фамилию Херцманн я, кажется, слышала.
Она в раздумье наморщила лоб.
Имя неожиданно всплыло в голове Боденштайна. Он не был телевизионным фанатом, но, возможно, совсем недавно где-то его слышал или это была просто аллитерация, которая легко запоминается.
– Ханна Херцманн, – сказал он. – Телеведущая.
Кровать, стул, шкаф из фанеры. Небольшое окно, разумеется, с решеткой. В углу унитаз без крышки, раковина, над ней зеркало в металлической оправе. Запах дезинфекционного средства. Восемь квадратных метров, которые в ближайшие три с половиной года станут для него всем миром.
Тяжелая дверь закрылась за ним с глухим хлопком. Он был один. Было так тихо, что он слышал, как в ушах отдаются удары сердца. Его переполняло отчаянное желание взять мобильник и кому-нибудь позвонить, все равно кому, лишь бы услышать человеческий голос. Но у него не было больше мобильника, не было компьютера, не было собственной одежды. С сегодняшнего дня он был человеком, получающим приказы, пленником, полностью отданным на волю капризов и распоряжений равнодушных тюремных надзирателей. Он больше не мог делать то, что хотел, государство правосудия лишило его привилегии свободно распоряжаться своей жизнью.
«Я этого не вынесу», – подумал он.
С того самого дня, когда уголовная полиция появилась у него с ордером на обыск, перевернула весь его дом и офис и конфисковала компьютеры, он находился в состоянии шока. Он вспомнил отчаяние Бритты, отвращение в ее глазах, когда она поставила ему чемоданы у двери и кричала, что не хочет его больше видеть. На следующий день он получил судебное решение о запрете видеться со своими детьми. От него отвернулись друзья, коллеги, партнеры. А потом его арестовали из-за опасности того, что, находясь на свободе, подозреваемый скроется или будет препятствовать установлению истины. Никакого освобождения под залог.
Прошедшие недели, следственный изолятор, процесс – все это казалось ему чем-то абсолютно нереальным, спутанным сном, который когда-нибудь закончится. Когда судья зачитала накануне приговор, и он осознал, что действительно отправится на тридцать шесть месяцев в тюрьму, и когда он снова увидит своих детей, которых любил больше всего на свете, им будет двенадцать и десять лет, он подумал, что он достаточно крепок, чтобы все вынести и все одолеть. Он сохранял самообладание, когда его в наручниках под градом вспышек жадных до сенсаций репортеров выводили из зала суда присяжных, в котором он несколько лет своей жизни провел на другой, правильной стороне.
Даже унизительную процедуру полного лишения гражданских прав, которая ждала новичка в тюрьме, он перенес без внешних эмоций, равно как и врачебное обследование. Но когда он натянул на себя поношенную шершавую арестантскую одежду, которую до него уже носило множество других мужчин, и служащий с равнодушной миной запихнул его собственную одежду в вещевой мешок и отобрал у него часы и бумажник, его разум отказался принять неизменность его положения.
Он обернулся и пристально посмотрел на расцарапанную дверь камеры. Дверь без ручки и замка, которую он не может открыть самостоятельно. В эту секунду к нему пришло горькое сознание того, что это была реальность и он никогда не очнется от этого кошмарного сна. Его колени обмякли, желудок взбунтовался. Внезапно он ощутил голый, панический страх. Перед одиночеством и беспомощностью. Перед другими заключенными. Как осужденный педофил в соответствии с тюремной иерархией он занимал самую нижнюю позицию, поэтому для его же безопасности его поместили в одиночную камеру.
Он потерял контроль над своей жизнью и ничего не мог с этим поделать. Его определяемая самостоятельно жизнь ушла в прошлое, брак разбился вдребезги, его репутация была безвозвратно разрушена. Все, чем был он сам, что составляло его личность и его жизнь, исчезло в зеленом вещевом мешке вместе с рубашкой, костюмом и обувью.
С сегодняшнего дня он был лишь номером. На тысячу восемьдесят бесконечно долгих дней.
Резкий звук вырвал его из глубокого сна. Его сердце бешено колотилось, он сильно вспотел. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это был сон. Этот сон, который его уже давно не посещал, был настолько тягостно реалистичным, что он слышал скрип резиновых подошв на сером линолеуме и чувствовал характерный тюремный запах мочи, мужского пота, еды и дезинфекционных средств.
Тяжело вздохнув, он встал и подошел к столу, чтобы взять мобильник, жужжание которого его разбудило. В жилом вагончике было жарко и душно, а воздух сперт – хоть топор вешай. Вообще-то он хотел просто чуть передохнуть, но неожиданно глубоко и крепко уснул. У него щипало глаза и болела спина. Просидев до самого рассвета, он прочитал огромное количество заметок, газетных статей, записей бесед, протоколов заседаний и записей из дневников, делая пометки. Это было непросто – выискивать важнейшие факты и вносить их в логичный контекст.
Он нашел телефон под горой бумаг. Значилось всего несколько входящих звонков, но, к его огорчению, среди них не было того, которого он так ждал. Кликнув мышкой, он вывел ноутбук из спящего режима, ввел пароль и открыл свой почтовый ящик. Там тоже не было никаких сообщений. Разочарование пронизало все его тело, как медленнодействующий яд. Что могло случиться? Что он сделал не так?
Он встал и подошел к шкафу. Чуть помедлив, выдвинул ящик. Среди футболок он нащупал фотографию и вынул ее. Темные глаза. Светлые волосы. Милая улыбка. Вообще-то ему следовало бы уничтожить фотографию, но у него рука не поднималась это сделать. Тоска по ней причиняла ему боль, как удар ножа. И ничто не могло смягчить эту боль.
