Андрей Троицкий - Черные тузы
– В смысле, Марьясова надо похоронить?
– Не только его одного, многих. Твой отец отвез этому деятелю предупредительную бандероль, видеокассету лично от меня. Пострадал его пресс-секретарь. Повредил себе руки. То есть пальцы ему оторвало, вчистую. Это одна шайка. Марьясов должен понять, если не совсем дурак, что его предупредили. Но вряд ли он остановится. Как ни крути, надо до него добираться. Нужно много взрывчатки. А взрывчатка пока что не готова.
– А вам не жалко этого несчастного секретаря?
Савельев не ответил, он зевнул, с шумом отхлебнул крепкого чая и стал тереть ладонью голое лицо, ставшее таким чужим. Стоявший на подоконнике радиоприемник все мяукал любовную песенку. Савельев, отложив вилку, покрутил ручку настройки, песня оборвалась. Из приемника вылетели какие-то странные шипящие и булькающие звуки, будто в радиостудии перед самым микрофоном опускали в воду раскаленные железяки. Савельев снова повертел ручку настройки, постучал ладонью по крышке. Извергавшееся из динамиков бульканье постепенно затихло, зато усилились треск и шипение. Мужской голос, пересиливая помехи, пропел куплет знакомой песни, но вдруг оборвался.
– Вот всегда с ним так, то работает, то вдруг шипеть начинает, – Савельев добавил в чашку густой заварки. – А вообще дача у мужа твоей матери хорошая. Будь здоров дача, академическая. Отопительная система, городская ванная, газ. Будто специально для моей работы условия созданы. У меня ведь тоже есть участок, но далеко от Москвы и удобств никаких. Сарайчик небольшой, душ – вот и все постройки. Вода, правда, проведена.
Росляков взял с полки чашку, налил в неё заварки и кипятка из чайника, бросил пару кубиков сахара. Он сделал глоток, блаженно вздохнул и тут заметил на голом плече Савельева два глубоких кривых рубца. «Да, Савельеву, судя по всему, довелось поучаствовать в таких переделках, какие нормальному человеку в страшном сне не привидятся, – думал Росляков, не отрывая взгляда от больших уродливых шрамов с рваными краями. – Что довелось пережить этому человеку? Многое довелось пережить. Досталось ему, потрепала мужика жизнь, покрутила, побила. Война? Конечно, война. Это она, безжалостная, оставляет на человеческом теле такие нестираемые страшные меты».
Росляков на секунду закрыл глаза, представляя себе, светло-голубое, выцветшее от зноя афганское небо, обожженные солнцем камни и песок, пропитавшуюся солью солдатскую гимнастерку, горящий свечкой бронетранспортер у поворота горной дороги. Сухие автоматные очереди режут воздух. Смерть рядом, над твоей головой, справа и слева, внизу, плотный огонь душманов с ближней высоты не дает подняться… И один человек, один раненый офицер, спасая товарищей от верной гибели, прикрывает отход поредевшей роты. Раскаленный ствол пулемета, враги в прицеле… Пули входят в плечо Савельева, вылетает наружу, вырывая, унося с собой куски живой человеческой плоти. Натуралистичная, отталкивающая картина. Страшное зрелище. Савельев, перехватив этот долгий взгляд Рослякова, помрачнел, видимо, вспомнил тот день, те пули, смерть, стоявшую рядом.
– Здорово вас зацепило, – прервал молчание Росляков.
– Да, здорово, – мрачно кивнул Савельев. – Мало не покажется. Врагу такого не пожелаю.
Савельев отвел глаза, его взгляд, кажется, обратился в собственную душу, в собственное прошлое. Вздохнув, он потер шрамы ладонью.
– Туго вам тогда пришлось? – Росляков покачал головой.
– Туго пришлось, – как эхо отозвался Савельев. – Очень туго.
– Это ведь пулевые ранения?
– Что эти, на плече?
Савельев погладил рукой шрамы и поморщился, будто плечо по сей день все ныло, все болело непреходящей не утихающей болью.
– На плече, где же еще? Известно, пуля дура…
– Не пуля дура, а свинья дура, – Савельев прекратил трогать шрамы.
– Какая свинья? При чем тут свинья?
– Как при чем? Кто же тут тогда при чем? В позапрошлом году завел свинью на даче своей, на участке. Зашел к ней в клеть, покормить и поскользнулся на свином дерьме, пролил таз со жратвой. А она меня в плечо укусила. Хорошо хоть не в горло, а то бы помер от укуса свиньи. Так клыками прихватила, будь здоров. Тебя никогда свинья не кусала?
– Бог миловал.
– Тогда ты счастливый человек, – сказал Савельев.
– Неужели человеку так мало надо для счастья, только то, чтобы его свинья не укусила? – Рослякова удивил этот жалкий масштаб мысли.
– Это я так сказал про свинью, а ты к словам цепляешься, – выставив вперед губы, Савельев шумно потянул чай из чашки. – Еще человеку надо, чтобы жена была хорошая. Ты женат?
– Собирался на одной жениться, я уж и кольца золотые купил, до свадьбы оставалось – плюнуть. Но тут эта история с трупом. И другие события. Все закрутилось и пошло кувырком.
– Она красивая, твоя бабец?
– Красивая. А она, Марина, понимаете ли, скучать не привыкла, видит, что я куда-то пропал, не появляюсь, не звоню, завела себе какого-то мужика. Он поэт, стихи пишет…
– Я, честно признаться, тоже поэт, – сказал Савельев. – Только стихов не пишу, потому что не умею. Поэт это состояние души, а не профессия. Повезло тебе, что жениться не успел. Нет худа без добра. Я тоже в данный момент не женат. А так вообще жена у меня редкой красоты женщина. Была в молодости.
Росляков хотел спросить, не умерла ли жена Савельева от укуса свиньи, но не рискнул задать ещё один глупый вопрос.
– Сейчас вы сами, наверное, мечтаете о том, чтобы молодость вернулась?
– Тебя на работе, в твоей газете, учат задавать такие умные вопросы?
– Может, вопросы и не очень умные, – обиделся Росляков. – Но я ведь от чистого сердца спрашиваю, искренне интересуюсь. Я пишу о людях, мне люди интересны, поэтому я и спрашиваю. Должна же у человека быть мечта или какое-то сокровенное желание.
– Тут, пожалуй, ты прав, и вопрос твой совсем не глупый. Должна, обязательно должна быть у всякого человека своя большая мечта. И у меня она, наверное, есть мечта эта. Так я понимаю, человек без большой мечты и жить не может, потому что иначе смысла нет в его жизни. Правильно? Я раньше об этом в книгах читал. Только я никогда об этом всерьез не думал, о мечте своей.
Савельев наморщил лоб. Мечта? Уволившись из столярной мастерской при церкви, он получил под расчет хорошие деньги. Он долго раздумывал, как распорядиться этими деньгами. Тут спешить ни к чему, расчетливо, без эмоций, следует обмозговать, как их с толком потратить. Существует два разумных, достойный рассмотрения варианта. Можно отправиться к протезисту и поставить коронки на четыре задних зуба. Можно, наконец, достроить на дачном участке начатую пару лет назад пристройку к сараю. Да ещё навес под дрова сколотить, да ещё сортир. В лес не набегаешься. Метров триста до леса и обратно, как ни крути, те же триста метров. Одно из двух, тут надо выбирать: или коронки на зубы, или дачное строительство. Такие деньги, что дали под расчет в мастерской, попадают в руки не часто.
– Надо бы сортир на даче построить, да ещё веранду добить, – сказал он. – Вот она, мечта моя. И ещё коронки на зубы. Жалко на все денег не хватает. Впрочем, в твоем понимании мечта – это что-то большое и чистое. А веранда с сортиром – семечки нашего быта. А ты сам, о чем мечтаешь, небось, о повышении по службе? Или чтобы зарплату прибавили?
– В данный момент мечтаю остаться живым после этой переделки. А если уж эта мечта осуществится, тогда… Тогда даже не знаю. Только насчет дачного сортира я вам все равно не поверил. Не может нормальный человек мечтать о такой глупости.
– Вообще-то у меня и другая мечта есть, большая, настоящая, – глаза Савельева затуманились. – Иногда лежу ночами в постели, сон не идет, а мысли всякие в голову лезут. И мечтаю я взорвать весь этот мир к чертовой матери, ну, не весь мир, хотя бы одну Москву. Ненавижу этот город. Все города ненавижу, потому что все они одинаковы. Я даже представляю себе, как он разлетается на куски, на мелкие осколки. Нравится тебе моя мечта?
– Не очень.
– Ну и дурак ты. Прекрасная мечта. Если бы к Богу на страшный суд можно было пронести килограмм двадцать динамита, я бы с радостью взорвал всю небесную канцелярию. Но к Богу с динамитом не пускают. А жаль…
Росляков от удивления вытаращил глаза.
– Шучу, – Савельев вдруг засмеялся раскатистым смехом. – Не пугайся, я шучу. Просто шучу.
Рослякову показалось, что сейчас, в эту самую минуту, Савельев не шутит, а говорит слова, идущие прямо от сердца.
* * * *В просторной ванной комнате, превращенной Савельевым в химическую лабораторию, трудно было повернуться, не задев какой-нибудь штатив на высоких металлических ножках. Две полочки под зеркалом, очищенные от пузырьков с шампунем, стаканчиков с зубными щетками и другой мелочи, сияли блеском реторт и колб с реактивами.
Савельев, заявив, что хорошую взрывчатку можно приготовить из любого дерьма, даже из сала той свиньи, что тяпнула его в плечо, натянул черные прорезиненные перчатки, закрывавшие предплечья чуть не до самых локтей. Нагнувшись, он сдвинул на середину ванной плоский деревянный щит, на котором стояли трехлитровые бутыли с кислотой, плотно закрытые стеклянными пробками. Росляков, вжавшись в противоположную стену, боясь лишний раз пошевелиться, тревожным взглядом следил за манипуляциями Савельева. Тот, оглянувшись через плечо, добродушно посмотрел на молодого помощника.
