Елена Арсеньева - Мужчины Мадлен
Черт, опять вылез полонизм! Впрочем, Виталий на него не отреагировал.
– Ну, такое замечают только слабые женщины, а мужчины особой разницы не видят, – гордо сказал он. – Хотя назвать вас слабой язык не поворачивается. Как вы меня по голове навернули, просто уму непостижимо! Немилосердная! Жестокосердная! Безжалостная! А я-то, как дурак, бросился вас вчера спасать, когда этот разбойник…
– Да у вас с ним было все расписано как по нотам, вся партия виртуозно разыграна! – воскликнула возмущенно Алёна. – Вам надо было выступить в роли моего спасителя, проникнуть в мою квартиру и попытаться снова украсть картину. Вы же смекнули, что я вас на милонге не узнала! Но когда, уже дома, я упомянула, что «Продавщицу цветов» у меня чуть не стащили в аэропорту Шарль де Голль, вы испугались, что я вас узнаю, съежились, скукожились и быстренько сбежали. А на другой день подговорили своего сообщника, – презрительно мотнула она головой в сторону Короткова, – обманом влезть ко мне…
И осеклась, потому что увидела лицо Шуры. У того был вид человека, который чем-то подавился и не в силах это ни проглотить, ни прожевать. В первое мгновение Алёне даже захотелось постучать его по спине. И только потом она поняла, что Коротков подавился изумлением.
И выражение его лица мигом поставило все на место.
Нет, ну в самом деле, что бы ей было посмотреть на Короткова чуть раньше? И как она могла забыть то, что сказала Раиса…
– Я подговорил?! – вскричал Виталий. – У нас партия была разыграна?! У вас что, глюки?!
– Сейчас у тебя будут глюки, Виталик, – произнес какой-то незнакомец, внезапно появляясь в дверях.
Впрочем, почему такой уж незнакомец? Особо догадливые читатели, конечно, смекнули, что это был тот самый человек, с кем наша героиня «обнималась» на своем крылечке на глазах у Раисы и Нины Ивановны. А также именно он был…
* * *А на тех листочках было написано:
Как меня добудился мсье Дени, даже не представляю. Всем своим видом он являл картину такого сурового осуждения, что я чуть не зарыдала от стыда. А потом подумала: да какого черта! А кто меня втравил в эту историю, кто заставил предаваться свальному греху, как не он?
– Подайте-ка мне шампанского, мой добрый хозяин, – сказала я. – И перестаньте на меня смотреть так, будто вы – пастырь, который норовит постричь в монахини заблудшую овцу. Если бы не ваша алчность, вчерашней вечеринки бы не было.
– О да, я виню только себя! – немедленно заверещал мсье Дени, который, на мое счастье, был непомерно склонен к самобичеванию. – Простите меня, Мадлен, что я втравил вас в такую историю. Эти господа – самые настоящие хряки. Вы, наверное, больше никогда не захотите переступить порог моего магазина?
Он был ужасно обеспокоен, и я не стала говорить, что, пожалуй, с меня и в самом деле довольно.
– Мне нужно немножко отдохнуть, – уклончиво сказала я. – Несколько дней. Потом я протелефонирую вам! При первом же удобном случае.
Мсье Дени поймал мне такси. Могу себе представить, что подумал о нас водитель! Но мне было наплевать на всех, я жаждала добраться домой – и больше ничего не хотела. Мне казалось, теперь я в жизни не взгляну ни на одного мужчину. Даже воспоминания об Этьене меня не воскрешали.
Я сказалась больной. Да я и была больна. У меня болели каждый нерв, каждая клеточка тела!
«Кажется, с меня достаточно, – думала я не без опаски. – Я заигралась в эти игры. Пора, пора кончать! Если мою тайну каким-то образом узнает N, то мигом вышвырнет меня из дому, и я не получу не только половину доходов с его картин, на что имею право согласно брачному контракту, но и вообще останусь нищенкой. Тогда мне останется одна дорога – на панель. А мой сын, что будет с ним? На N в этом смысле плохая надежда, он начисто лишен отцовских чувств, как всякий петух, который занят только тем, чтобы оплодотворить курочку, а там уж та сама пусть несет яйца и высиживает их. Ну что ж, превращусь и я в наседку, которая сидит в своем курятнике и носа не кажет за порог».
Целую неделю я вела жизнь смиренницы-затворницы, наказав горничным ни при каких обстоятельствах не звать меня к телефонному аппарату, кто бы меня ни спрашивал, мужчина или женщина. А впрочем, я просто дула на воду, ведь мсье Дени не знал ни моего подлинного имени, ни адреса, ни номера телефона. Раньше всегда звонила ему я, а таксист выдать меня не мог – я отпустила его за два квартала от дома и дотащилась пешком.
Наконец я стала приходить в себя и порой решалась прогуляться вокруг дома, а также в маленький садик по соседству, где зимой и летом цвели восхитительные желто-лиловые анютины глазки, которые французы называют pensée. Вот и в тот день я присела под вечнозеленой туей, как вдруг услышала чей-то шепот:
– Мадлен! Мадлен!
Я повернула голову и увидела незнакомую мне девушку, которая смотрела на меня испуганно.
Она была прелестной – быстрые карие глазки и румяное личико, пикантное, как у истинной француженки. И очень мило одета. Хотя ей, конечно, как и всем очень молоденьким девушкам, не хватало шика.
– Мадемуазель? – привстала я с улыбкой. И вдруг меня словно кипятком ошпарило: да как же я сразу не поняла, что она называет меня Мадлен! И немедленно замкнулась: – Вы ошиблись, мадемуазель. Меня зовут не Мадлен.
– Нет, я не ошиблась. Ведь он показал мне вас, именно вас!
– Ну так он ошибся, кто бы он ни был, – проговорила я холодно. – Прощайте, мне пора!
– Нет, Этьен не ошибся, – возразила девушка негромко, но ее слова пригвоздили меня к месту.
– Я не знаю никакой Мадлен! – все еще пыталась сопротивляться, но она усмехнулась:
– Не бойтесь меня. Если вы хотите сохранить тайну, я вас не выдам. Ни ваш муж, господин N, ни ваш сын, ни ваши горничные и друзья не узнают, что мадам N иногда принимает другое имя… когда ходит в лавку «Cravates & foulards».
Я посмотрела ей прямо в глаза. Более чистой, откровенной, пылкой ненависти я в жизни не видела. А самое ужасное, что эта ненависть была направлена на меня.
И я догадалась, кто передо мной.
– А, понимаю, – сказала я. – Вы мадемуазель Бугье, не так ли? Вас зовут… Франсуаза?
– Франсин, – поправила девушка, не тратя времени на то, чтобы отпираться. Надо сказать, у нее были крепкие нервы, и она спокойно снесла то, что счет стал теперь один—один.
– Ну и зачем вы пришли, мадемуазель Бугье? – Я решила взять инициативу в свои руки, но девчонка не дала мне этого сделать:
– Зовите меня Франсин, прошу вас. Официальность тут неуместна. Вы же не хотите, чтобы я звала вас мадам N, верно?
Я не хотела. Я совершенно не хотела, чтобы тут звучало мое подлинное имя!
– А вы будете называть меня Мадлен? – криво усмехнулась я. – Как угодно. Итак, Франсин, зачем вы пришли? Чего вы от меня хотите? Я так понимаю, вы все знаете о нашей встрече с Этьеном? Могу вас заверить, что она, во-первых, произошла против моей воли, а во-вторых, я не намерена больше встречаться с ним. Могу поклясться хоть на распятии.
– Вы не католичка, – проговорила девица презрительно, – принадлежите к другой церкви, и было бы очень глупо с моей стороны верить вашей клятве на распятии.
– Откуда вы знаете? – насторожилась я. – Ваш жених не имел ни малейшего представления о моем вероисповедании!
– Конечно, – кивнула она. – Но я несколько дней хожу вокруг вашего дома, ожидая удобного случая, чтобы подойти поближе. Я пыталась проникнуть к вам, выдавая себя за распространительницу религиозных книг, но ваша горничная сказала, что мадам не верит в истинного господа, а принадлежит к ортодоксальной церкви[20].
– А кстати, – спохватилась я, – каким образом вы узнали, где я живу? Об этом не знал никто…
– Кроме одного человека, – перебила Франсин. – Кроме одного несчастного, которого вы свели с ума, который потерял из-за вас тот остаток рассудка, который был милосердно оставлен ему господом. Вы, наверное, не помните Пьера, несчастного Пьера, который иногда приходил на площадь Мадлен единственно ради того, чтобы смотреть на вас?
В самом деле, я и думать забыла о том рукоблуде. Любовь… Да пропади он пропадом вместе со своей любовью! Значит, паршивец выследил меня… Но с какой радости он вздумал рассказывать об этом Франсин?!
– Пьер – мой кузен, – ответила девица на мой невысказанный вопрос, – его покойная мать была сестрой моей матери. Мы и прежде были с Пьером очень дружны, а с некоторых пор, оставшись без матери и начав сходить с ума, он поверял мне все свои тайны. Рассказывал о вас, о том, как любит вас, как ревнует ко всем тем мужчинам, которые ходят в лавку мсье Дени… Пьер знал, зачем они туда ходят, потому что следил, подглядывал. Слушая его, я, конечно, невзлюбила вас. И пыталась уговорить Пьера вас позабыть, но это было бессмысленно. И вот однажды наши разговоры подслушал мой отец. В нем вспыхнуло вожделение, он подбил своего друга мсье Брюна и еще одного приятеля явиться к мсье Дени и предложить ему за вас столько денег, чтобы тот не смог отказаться. Брюн такой же безумец, как и мой отец, загнал в гроб жену своим непомерным постельным аппетитом. А моя мать спасается только тем, что превратилась в отвратительную неряху. Теперь отец оставил ее в покое и ищет утех на стороне, у чистых женщин. Он, видите ли, помешан на чистоте и аккуратности! – Франсин горько усмехнулась. – Мсье Дени известен своей скупостью, поэтому не устоял. Но Пьер, которого мой отец не стеснялся как полоумного, при котором вел все телефонные переговоры с сообщниками и с мсье Дени, пришел в ужас от того, что его красавица Мадлен вынуждена будет принимать на своем ложе этих похотливых буржуа. И рассказал обо всем Этьену, умоляя остановить, пристыдить родителя и его друзей. Он не знал, какую похоть разбудил в моем женихе! Теперь тот не мог думать ни о чем, как только о вас. И пошел к приятелю наших отцов, предложил ему отступное – Этьен недавно получил наследство после бабки и теперь весьма состоятельный, не зависящий от настроения отца человек. Мужчина согласился, сказался больным. Он, видите ли, трусоват и скуповат, поэтому был рад случаю вернуть деньги, не замешавшись в опасную историю. А Этьен, который обладает невероятной настойчивостью, уговорил наших отцов взять его с собой. И два прожженных циника сочли такую страсть к обучению весьма трогательной. Остальное вы знаете…
