Елена Арсеньева - Мужчины Мадлен
Наконец Егор отключился. Едва Алёна успела убрать телефон, как за дверью послышались шаги и голос Короткова:
– Где она?
Ответа Киски писательница не слышала: наверное, та лишь махнула рукой на кабинет диагностики. Дверь резко распахнулась, и в тесноту комнатушки ворвался Корóтков, рявкнув с порога:
– Гони мои деньги, сука!
– От суки слышу, – хладнокровно ответила Алёна и покрепче взялась за бока компьютера.
Ах да, мы забыли сообщить, что, едва заслышав шаги Командора… то есть, извините, шаги Короткова за дверью, наша героиня, со свойственными ей проницательностью и дедуктивными способностями, о которых мы уже упоминали, примерно прикинула, что сейчас может произойти. Поэтому, вскочив с дивана, шмыгнула за письменный столик, под защиту компьютера, да еще взялась за него двумя руками, рассудив, что в случае сражения это будет очень даже не хилое оружие. При встрече с головой Короткова электронному мозгу, конечно, будет нанесен огромный ущерб, однако и Шуриным мозгам тоже не поздоровится!
Тут, правда, мысль об уголовной статье за превышение необходимой обороны пришла Алёне на ум, и она решила слишком сильно Короткова все же не бить. Не до смерти, словом.
Итак…
– Гони мои деньги, сука!
– От суки слышу.
– Что? – задохнулся Коротков, не ожидавший такого словесного хулиганства от интеллигентной женщины.
Воспользовавшись возникшей паузой, Алёна спокойно объяснила, что, к сожалению, бумажника у нее с собой нет.
– Как нет? – Глаза Короткова чуть, как любят писать господа беллетристы, не выскочили из орбит. – Ты же обещала, что принесешь!
– Вы мне тоже много чего обещали, – возразила Алёна. – И вообще, будьте любезны обращаться ко мне на «вы».
– Я обещал деньги отдать и отдал! – рявкнул Коротков, как эгоист и эгоцентрист игнорируя все местоимения, кроме первого лица единственного числа.
– Ага, только сразу и забрал, – кивнула Алёна. – Да еще и картину украл.
Коротков оставил это без комментариев, но голос чуть понизил:
– Ты же говорила, что…
– На «вы», плиз, – спокойно сказала Алёна, уже чувствуя, что электронный мозг компьютера останется цел и невредим.
– Вы, – проскрежетал Коротков, – говорили, что принесете деньги.
«Выходила к ним горилла, им горилла говорила, говорила им горилла, приговаривала», – вдруг вспомнила Алёна бессмертного «Бармалея». И как-то почему-то перестала бояться.
– Да, я говорила, вернее, писала в эсэмэске, что принесу деньги, но не просто так, а в обмен на информацию, – добавила Алёна. – Я готова заплатить ими, разумеется, за вычетом десяти тысяч вашего долга, – уточнила она и посмотрела на Короткова, который, надо отдать ему должное, стойко перенес «укол зонтиком», только перекосился малость (ну а кто не перекосился бы на его месте?!), – за сведения о том, кто вас ко мне подослал, или, выражаясь более доступным вам языком, кто вас на меня навел.
– Не лезла бы ты… не лезли бы вы не в свое дело! – хрипло заявил Коротков. – Не знаете, с кем связываетесь. Лучше бы подобру-поздорову отдали ему то, что ему надо, а мне деньги вернули, и все было бы нормально.
– Я не возражаю раздать всем сестрам по серьгам, – кивнула Алёна. – Мне и самой хочется, чтобы все было нормально. Но сначала я хочу повидаться с тем человеком и кое-что ему сказать. Можно с глазу на глаз, можно при свидетелях – мне, собственно, вшистко едно.
Черт знает, почему, наверное, из куража и чистой вредности она вдруг заговорила по-польски. Впрочем, «заговорила» – слишком громко сказано, по-польски Алёна знала только эти два слова, да еще совсем уж сакраментальные «дзенкуе бардзо», «пся крев», «польский гонор» и «ще Польска не сгинела». Однако на Короткова «вшистко едно» почему-то произвело впечатление.
– Ну ладно, – буркнул Шура. – Он сейчас придет. Тоже хочет с то… с вами, значит, встретиться.
В ту же минуту из приемной донесся встревоженный голос Киски:
– Погодите, вы к кому?
Коротков усмехнулся:
– А вот и он. Явился – не запылился!
Дверь открылась – и Алёна ахнула. На пороге стоял Виталий.
Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть… Значит, она все напутала со своей хваленой дедукцией? Выходит, так. И получилась у нее сущая индукция, а вернее всего, ерунда полная.
Виталий и Коротков! Ну и дела…
– Значит, все это подстроили вы? – не то с презрением, не то с изумлением проговорила Алёна.
Шеметов покраснел – но тоже, как недавно и Коротков, явно не от стыда, а от злости:
– Если тут кто-то что-то подстроил, так только вы! Мало того что вас черт принес куда не надо и когда не надо, так вы немилосердно вырубили меня в аэропорту! Вот уж не предполагал в женщине подобной жестокости! Ударили по голове, украли картину…
– Я вас ни по чему не ударяла, – спокойно, с полным сознанием своей невиновности (и мы все пойдем в свидетели того, что ни по чему она никого не била!) сказала писательница Алёна Дмитриева. – А что касается картины, то я ее купила, вы же ее у меня украли. Вы первый начали, покусившись на чужое имущество. А я всего лишь возвращала свое.
– Свое! – зло повторил Виталий. – Что б вы понимали, что тут свое, а что чужое!
– А мне и понимать нечего. Вы стащили пакет с картиной с транспортера, а значит, украли, все очень просто. Стащили – и деру. А эти ваши фокусы с ножичком!
– С каким? – неприветливо глянул Виталий.
– Да с вашим талисманом. Правильно вы говорили, что нельзя с ним расставаться, удача от вас сразу отвернулась!
– Ничего не понимаю, – насупился Виталий.
Его дешевое упрямство разозлило Алёну:
– Чего вы не понимаете? Того, что подбросили в мою сумку свой нож, чтобы меня тормознули на досмотре? Я вас, конечно, не запомнила тогда, зато вспомнила теперь и прямо вижу, ну ви-и-ижу, как вы с вымученной такой усмешечкой говорите: дескать, ножик мне понадобится, чтобы маникюр делать и бутылки открывать.
– И что тут криминального? – удивился Виталий. – Теперь я припоминаю, что действительно говорил нечто подобное в аэропорту Шарль де Голль… Но разве там были вы? Я помню какое-то прилизанное существо…
– Ага, ага, то-то вы на милонге вели разговоры о гладеньких головках девочек, которые «латину» танцуют! Вы хотели уточнить, ношу ли я гладкие прически. Вы еще не были уверены, я это или не я! А ножик был ваш, не спорьте, вы знали, какие в нем лезвия, знали, что и все для маникюра есть, и открывашка, и штопор. А выражение лица тогда у вас было самое несчастное, я помню. Конечно, вам жаль было ножа. Талисмана к тому же. Ваш это был нож, ваш, не спорьте! Иначе зачем бы вы сегодня на Покровке покупали точно такой же? Я видела вас через витрину, потом специально в магазин зашла, чтобы уточнить. Вы без талисмана дня прожить не можете, вчера потеряли, а сегодня бросились новый покупать. Нельзя быть таким суеверным! Вы от черной кошки не шарахаетесь в обход случайно?
– Почему вы решили, что я вчера нож потерял? – угрюмо буркнул Виталий, высокомерно пропустив пассаж про кошек мимо ушей. – Все какие-то фантазии!
– Никакие не фантазии, я его видела собственными глазами, – злорадно сообщила Алёна, вспомнив жизнерадостного Артема и его «археологические трофеи»: фонарик, ключ, стеклышки – и новенький, хоть и перепачканный в земле, складной красный ножик с белой эмблемой знаменитой швейцарской фирмы «Wenger Classic». Ничего, пусть теперь талисман Артемке послужит, у Виталия уже есть другой.
– Видели? – возмутился Виталий. – А почему не подобрали, если знали, что он мой?
– Да ведь что с возу упало, то пропало, – загадочно ответила Алёна.
– Ну, предположим, там, в аэропорту, нож был мой, – пошел на попятный Виталий, поняв, что невозможно отрицать очевидное. – Но я ведь мог его просто уронить нечаянно в вашу сумку…
– Ага, ага, – ехидно сказала Алёна, – охотно верю, что свой талисман, которому с тех пор дважды искали замену, вы нечаянно уронили, а потом, увидев его, ни слова не сказали и даже не спохватились! Вы были заняты только тем, чтобы украсть мою картину!
– Да не нужна мне ваша картина! – огрызнулся Виталий. – Я ее нечаянно взял. Перепутал пакеты. И, если обнаружил бы подмену, вернул бы ее вам.
– Ну да, вы нечаянно мою сумку взяли – и даже не заметили разницу в весе, конечно, – невинно кивнула Алёна. – Для вас что пять килограммов, что пятьсот граммов – вшистко едно, верно?
Черт, опять вылез полонизм! Впрочем, Виталий на него не отреагировал.
– Ну, такое замечают только слабые женщины, а мужчины особой разницы не видят, – гордо сказал он. – Хотя назвать вас слабой язык не поворачивается. Как вы меня по голове навернули, просто уму непостижимо! Немилосердная! Жестокосердная! Безжалостная! А я-то, как дурак, бросился вас вчера спасать, когда этот разбойник…
– Да у вас с ним было все расписано как по нотам, вся партия виртуозно разыграна! – воскликнула возмущенно Алёна. – Вам надо было выступить в роли моего спасителя, проникнуть в мою квартиру и попытаться снова украсть картину. Вы же смекнули, что я вас на милонге не узнала! Но когда, уже дома, я упомянула, что «Продавщицу цветов» у меня чуть не стащили в аэропорту Шарль де Голль, вы испугались, что я вас узнаю, съежились, скукожились и быстренько сбежали. А на другой день подговорили своего сообщника, – презрительно мотнула она головой в сторону Короткова, – обманом влезть ко мне…
