Неизвестен Автор - Преступления могло не быть !
Замечена еще одна особенность психологии людей, теперь оказавшихся перед судом. Администратор, печатник и Старцев - трое подсудимых, не взятых под стражу, вяло переругиваются между собою: в некоторых их выражениях сквозит уверенность, что суда могло бы не быть, что не так надо было делать, что, мол, еще не такие дела делали, и все проходило незамеченным, ненаказуемым. Они оживленно подшучивают друг над другом - общность поврежденной, ущемленной судьбы позволяет им делать это.
Очень отрешенно держится Фиалковский. Как говорят, на следствии он не запирался, рассказывал все, рассчитывал на то, что суд примет во внимание его чистосердечное раскаяние. Он чем-то очень рассержен или делает вид, что недоволен Старцевым и Виноградовым, втянувшим его в преступно-авантюрные махинации, какое-то затаенное недовольство чувствуется постоянно. На слова он крайне скуп, медлителен, отвечает с предельной готовностью, но замкнутость его, подавленность несомненна, он не всегда пристально следит за ходом суда, в противовес прекрасно чувствующему себя Старцеву и внимательному Виноградову.
Судье приходится часто делать усилия, чтобы раскачать, отвлечь от тягостных дум Фиалковского, хотя его единственное желание - всемерно помочь суду. Он, бывший шофер, приехал на север Казахстана из Молдавии, там познакомился с Виноградовым. Фиалковский был ассистентом маэстро, расстанавливал аппаратуру, необходимую для опытов, готовил сцену. Но в истории с деньгами, присвоенными с помощью подложных билетов, он оказался также виновен. Пожалуй, по интеллекту, по внутреннему равновесию он ниже Старцева, тем более Виноградова. Есть что-то знаменательное в том, что Виноградов оказался в соседстве с этими внутренне несостоятельными людьми.
Тяжеловесность и скованность Фиалковского, для которого сейчас явно не пора размышлений, находятся в разительном противоречии с веселой легкомысленностью Валерия Старцева. Он внушает скорее любопытство, чем отвращение. Он совершенно не злой человек. Заочник юридического факультета, знаток уголовного права, он сейчас обеспокоен тем, что судимость не позволит ему продолжать образование. О делах минувших он предпочитает не говорить или говорить как о факте, заслуживающем вовсе не такого уж строгого разбирательства; он поругивает болтливого шефа, в душе перед ним преклоняясь, но покровительственно-лакейски опекая его в своей нынешней оценке характера Виноградова. Высокая и редкая талантливость Виноградова для Старцева неоспорима, она как бы выведена за грань противоморального проступка. Старцев даже написал в "Вечернюю Алма-Ату" письмо с протестом по поводу того, что в статьях "Телепатия без маски" неуважительно охарактеризован и Виноградов.
Занятнейший человек Валерий Старцев, тип, достойный пера Достоевского, который сказал о таких: "... я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении и... большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми". Старцев напоминает спившегося, невероятно опустившегося и утомленного сердцееда без блеска и очарования, циничного философа подворотен и трущобных каморок. Он был очарован ослепительным вознесеньем - правом повелевать, пользуясь близостью к талантливому и оригинальному артисту, возможностью свободного передвижения по стране. Это богемно-аристократическое препровождение времени, непрочность подобного бытия настроила Старцева на окончательно скептический лад, иронии его и издевательствам нет конца. "Какой он гипнотизер, - говорит он о Виноградове, - двое суток не мог уломать одну девчонку..." Развращенность Старцева заставляет жалеть его больше, чем Виноградова.
Дело не в суде, который, как никто не сомневается, покарает с должной строгостью и непреклонной справедливостью. Правда, подсудимые радовались, что над ними не было показательного процесса в зале "Казахконцерта" - тогда всем были бы даны, как они предполагают, предельные сроки наказания. Нет, дело не в суде, которого Старцев не очень боится, демонстрируя в судебном заседании точное знание всех формул обращения: "Разрешите задать свидетелю вопрос? Разрешите напомнить подсудимому Виноградову..." и так далее, с веселой щеголеватостью, неунывающий, являющийся очень резкой противоположностью угрюмой отрешенности Фиалковского и мертвенно-радушной улыбке Виноградова.
Дело в очевидности морального поражения Старцева, а признать это поражение, видимо, намного труднее, чем признаться в том, что продавал поддельные билеты или устраивал "левые" представления. Мошенничество не позволило накопить Старцеву ни рубля, да это и не было его целью. Но свобода от ответственности жестоко отомстила Старцеву. Насколько он осознает происходящее, сказать трудно: мы оставляем его с циничным молодечеством, с пошловатыми историями, человека, не вовсе глупого, но в чем-то решительно ограниченного. Возврат к новому мошенничеству для него возможен, потрясение недостаточно.
Виноградов все так же не соглашается ни с одним фактом, свидетельствующим против него, упорно и хладнокровно отказывается от показаний, изобличающих его как человека, не чуждавшегося денег, добытых нечестным путем. Застывшая радушная улыбка, не обращенная ни к кому, в которой есть что-то актерское и беспомощное, по-прежнему на лице, когда конвоиры выводят его из зала. Но по прошествии нескольких недель, пока длилось судебное разбирательство, многое в психологической подоплеке преступления разъяснилось.
Евгений Виноградов предал свой талант. Чем-то его судьба напоминает судьбу Оскара Лаутензака, блистательно рассказанную Фейхтвангером. Немецкого ясновидца впоследствии настигла гибель - предательство таланта не проходит безнаказанно. И здесь осквернение таланта махинациями и недобросовестным отношением к людям обернулись изоляцией, равнодушием и презрением, в полной мере испытанных Виноградовым. Любовь к власти, стремление стать сильной личностью привели к тому, что начали использоваться все методы. Виноградов решил: ему можно то, чего остальным нельзя. Он оказался за той гранью, где анализ поступков человека производится с помощью Уголовного кодекса. Но еще раньше, не дожидаясь вынесения судебного приговора, сам Виноградов пожелал, чтобы его имя не было связано с тем, что запятнало его профессиональное реноме. Он категорически отказывался в чем-либо признаться. Его мало беспокоило то, что суд не стал интересоваться его профессиональным мастерством, он не просил пощады у судьбы. Но жесткость моральной позиции Виноградова с небывалой последовательностью отрицавшего все что можно было бы назвать преступным, была, несомненно, направлена к защите своего ремесла. Он пожелал сам нести полную ответственность за совершенное. Он понимал, что чистосердечное раскаяние могло значительно облегчить его судьбу, как это и произошло с одним человеком, привлекавшимся по делу в качестве свидетеля, но которому председательствующий довольно резко напомнила, что он мог бы быть на скамье подсудимых. Однако Виноградов не хотел, никак не хотел отождествить себя самого с прежним Виноградовым, который совершал неблаговидные поступки, бывшие по всей незаконной своей сути обыкновенным мелким мошенничеством. Карьера мелкого мошенника приговором суда была оборвана. Кто знает, может быть, после трех лет наказания, к которым его приговорил суд, начнется, пусть и нелегко, судьба нового человека...
А.БОЙКО,
А.ЕРШОВ
ПЕРЕШАГНУВ ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ
Два года назад они еще сидели за школьными партами, учились, спорили, решали свои ребячьи проблемы, мечтали о будущем. И никаких отступлений от норм, как говорят врачи и психологи, в их физическом и интеллектуальном развитии не наблюдалось. Правда, в сферу их личной жизни никто не пытался вторгаться, и, следовательно, мало кто мог знать, как одно они узнали слишком рано, другое поняли превратно, третье осквернили, не узнав ему настоящей цены. В результате, понятие о любви, чести, долге сменилось цинизмом, стремлением жить, пренебрегая законами и общественной моралью.
И вот эти трое парней на скамье подсудимых. Что привело их сюда? Какое преступление совершили они перед обществом?
Осенью в городе поселилась тревога. По ночам в тиши окраинных улиц и переулков неизвестные нападали на одиночных прохожих, неожиданно наносили удары твердым предметом по голове. А когда человек падал и терял сознание, бандиты обшаривали его карманы, снимали часы, раздевали.
Потом в этих ограблениях стала чувствоваться зловещая преднамеренность: три нападения подряд, и все жертвы - шоферы такси. Трагический конец выстрел из обреза в затылок.
Милиция сбилась с ног в поисках преступников, орудовавших нагло, по-зверски. Но шли дни, осень сменилась зимой, уже теплым дыханием заявила о своем приходе весна, а преступники продолжали разгуливать на свободе, увеличивая счет своим жертвам. Город не знал такого прецедента, и поэтому дико было слышать об изуверствах, совершаемых какими-то выродками.
