Неизвестен Автор - Преступления могло не быть !
- Или никакого житья, или жизнь по-новому!
Жердь встал, косо повел плечом.
- Дело твое. Тайга - закон, медведь - хозяин, - сказал и вышел.
День заключенного - это время суток, ограниченное двумя звонками, в которое один преступник по-новому взглянул на жизнь, второй понял, что спасение для него в труде, третий вышел на свободу, а какой-нибудь тысячный получил дополнительный срок.
Если учитывать, что адски трудная работа с осужденными не так щедро приносит зримые плоды, то дела Нурсеитова шли неплохо. По его инициативе в колонии открылась общеобразовательная вечерняя школа, курсы профтехобучения. Большая часть заключенных хотела поспеть всюду: нужна и хорошая специальность, и аттестат бы недурно получить. Люди спешили в новую жизнь. И только Санька Жердь стоял на распутье. Слишком долго ломало его и карежило, чтобы вот так сразу решиться сойти со знакомой тропы.
На душе было гадко и тоскливо - хоть вой. Нужен был человек, который бы выслушал, понял. Пусть даже и не понял бы он Саньку, только выслушал, а потом, черт с ним, пожалел. И человек этот уже был. Санька знал.
Описав полукилометровый квадрат вдоль нетесаного забора, Жердь остановился.
"Ку-ук", - донесся из тупика гудок маневрового паровоза. Санька насторожился. Стали различимы звуки городского транспорта, говор людей. Как слепой ориентируется по запахам, шумам, голосам, так и Жердь старался понять, что происходит по ту сторону забора. Он долго вслушивался в мало понятную ему музыку города. Там была жизнь! Непознанная, но дорогая для Саньки. Им опять овладела безысходная собачья тоска. "Плюну на все и пойду попрошу работу! Пусть научат делу. Живут ведь люди: ходят на пляж и женятся, танцуют и отмечают праздники. А что ты? Много ли ты видел?"
Нурсеитов ждал Санькиного прихода. Не по вызову, а вот так, чтобы он явился к нему сам. Воспитатель давно заметил наступивший у заключенного перелом.
- Скажи, начальник, - начал в раздумье Жердь, - правда, что "зэков" на работу не принимают? Ну, там, на воле?
- Кто это тебе сказал?
- Ходят слухи. Филипп Ломако сказал.
- Только он и мог придумать такое.
- Ну, а все же? Принимают?
- Да мы тебя, Александр Поликарпович, сами устроим. Получай специальность, работай. Люди ведь не помнят зла. Выучишься, не будешь иметь нарушения, а там и о досрочном освобождении подумать можно.
- А я ведь, кажется, того, начальник, - неопределенно сказал Жердь.
С этого дня Санька стал задумчив, теперь его часто выводили из себя глупые шутки окружающих. Однажды, когда Нурсеитов проводил в бараке беседу, с улицы влетел заключенный Котов.
- Приветик, темнота! - отсалютовал своему сподвижнику по штрафному изолятору Пластову. - Пошли в клуб слушать сто тридцать пятую симфонию Шостаковича.
- Чего это я пойду слушать сто тридцать пятую, если я предыдущих сто тридцать четыре не слыхал, - отговорился тот.
Жердь раздраженно постучал костлявым пальцем по стриженой голове Котова.
- Чему тебя в школе учили!
- Не помню, - обалдел заключенный. - Кажется, читать, писать и металлолом сдавать.
- То-то, не помнишь! Все балагуришь, ребеночек.
Сейчас, как никогда, Нурсеитов видел, что "железо пора ковать". Из Саньки можно сделать человека. Но одними беседами его не возьмешь. Нужно что-то существенное.
Случай такой скоро представился. На имя Нурсеитова пришла почтовая карточка, в которой было всего несколько слов, но которые заменили много месяцев упорной работы с преступником.
Еще в тот далекий день, впервые знакомясь с "делом" Саньки, Нурсеитов подумал, что заключенный намеренно умолчал о себе. Натолкнули воспитателей на эту мысль Санькины связи с гражданскими. К нему часто просились на свидание какие-то парни и женщины, они приносили передачи. Для замполита это послужило зацепкой. Он запретил Саньке передачи. Жердь не кричал, не требовал прав, только как-то пристальнее стал следить за воспитателем. Однажды без злобы сказал:
- Нечестно, начальник. Законность нарушаешь.
- Все правильно, Александр Поликарпович, - не без желчи ответил Нурсеитов. - Я еще родственниками твоими поинтересуюсь.
Жердь заметно растерялся.
Родственники действительно отыскались. В беседе с одним из парней, который пришел на свидание к Саньке, Нурсеитов узнал, что Жердь когда-то оставил жену. Было это давно, и где теперь эта женщина, парень не знал. Воспитатель заполучил ее самый неточный адрес.
Сначала переписка со всевозможными организациями и людьми. Накопилась папка писем, а одного, нужного, не было. И вот только теперь - эта почтовая карточка. Писала мать Санькиного ребенка.
Замполит вызвал осужденного в кабинет.
- Почему о семье молчал?
- Нет семьи.
- Врешь.
- Клянусь!
- У тебя есть жена и сын. Вот письмо.
- Как?! Какой сын? - Жердь привстал, откинул со лба челку. Губы начали белеть, на приспущенном веке заиграл нервный тик. - Да... Да... Обожди, начальник! Сын? Есть сын! Должен быть сын! - закричал он и по давнему воровскому обычаю саданул головой об стену.
После беседы с замполитом Жердь пришел в секцию, тяжело завалился на койку. Хотел уснуть, но до глубокой ночи не сомкнул глаз. Откуда-то, из нетронутых уголков памяти, всплыли самые что ни на есть затерявшиеся воспоминания. Больше всего донимала мысль о девчонке, которую он так долго опутывал и с которой даже немного жил. "А ведь ничего была, - размышлял он теперь. - Мог бы устроиться, как все. Обзавелся бы коровенкой, огородишком, детьми", - от этой мысли Жердь улыбнулся, представив себя этаким мужичком в сапогах и пропахшей стойлом одежде.
Мысль о детях отпугнула хозяйственные картинки. "А о чем она кричала, когда я уходил? - продолжал вспоминать Жердь. - Кажется, о ребенке. Да-а, дела! О сыне ведь она кричала!"
Санька выругался, перевернулся на другой бок. Хотел избавиться от мыслей, но они забивали башку.
На другой день в списке ученической бригады швейников была фамилия Саньки. А через месяц он самостоятельно работал за машинкой.
Трудно привыкал Жердь к работе. Нет-нет, да и вернется к старому. Воспитатель держал его на особом счету. Ни один поступок заключенного не оставался незамеченным. Доверять полностью Саньке пока не было оснований. И только когда случился пожар, Нурсеитов уверился: Санька Жердь ушел в прошлое.
В колонии случайно загорелся барак. Когда Нурсеитов прибежал в зону, пламя охватило крышу. Камышитовые стены, фейерверком рассыпая искры, грозились поджечь производственные мастерские. Люди преграждали путь огню.
Когда открыли ворота пожарной команде, Санька метнулся к горящему зданию. Но тушить уже было нечего. Пришлось спасать другие бараки.
Покачнулись и рассыпались в труху сгоревшие стены. В небо взметнулся огненный столб. Жердь не дрогнул, не отступил. Решительный и суровый, он остался на том месте, где впервые совершил добрый поступок.
Сгорел барак. Сгорели Санькины идеи и часть беспутной нелегкой жизни...
Прошло четыре года. Санька освободился условно-досрочно. Нурсеитов проводил его на вахту, подал паспорт.
- Я тебя проведу к остановке.
- Нет, начальник. Не надо. Я сам. Пешком через весь город...
И он пошел. Первый раз в жизни - к цели, с паспортом, не озираясь по сторонам.
* * *
Несколько слов о дальнейшей судьбе бывшего рецидивиста. Теперь Александр Поликарпович П. работает заведующим цехом одной из швейных мастерских. У него три сына и чуткая, заботливая жена. Бывший осужденный приезжал с ними к Нурсеитову в гости.
