Марина Серова - В духе времени
Ограда была в паре метров. Тремя грохочущими прыжками — металл прогибался и скрежетал под ногами, как будто я весила тонны две, — я добралась до нее и, запрыгнув, перекинула ноги по ту сторону.
«Высокая стенка, однако, — отметила я, переводя дух. — Что же все-таки произошло? Взрыв оборудования, что ли, которое загружали в „КамАЗ“?»
Последняя мысль родилась уже в полете: я прыгнула вниз. На этот раз я приземлилась гораздо удачнее и вывереннее, чем после прыжка из окна. Все-таки тут не было дыма, и я полностью контролировала прыжок.
Проезжая часть была примерно в сорока метрах от меня, за узкой полосой деревьев. Я на несколько мгновений замерла, сидя на корточках и накапливая энергию перед предстоящим марш-броском — подальше, подальше отсюда! — как вдруг услышала шум совсем близко от себя. Я резко распрямилась, и человек, который только что спрыгнул с ограды, выпрямился почти синхронно со мной.
— Черт возьми… — протянула я. — Володя, вы!
Да, это был лейтенант Голокопытенко.
— Идем отсюда побыстрее, пока они не очухались, — выговорил он поспешно. — Бежим туда! — сделал он неопределенный жест рукой.
— Вы не знаете, что там произошло? — спросила я.
— Ну как не знать, — отозвался он на ходу, — знаю, конечно. Капитан Овечкин меня за порчу имущества и за организацию взрыва в столице России по голове не погладил бы!
— Что-о?
— Да вот что слышали!
— Так, выходит, именно вы устроили весь этот тарарам?
— Ну а кто ж еще? Я самый.
— Тряхнуло-то основательно!
— Да уж верно, — выговорил он. — Тормозите машину, Женя. У вас вид более располагающий…
Глава 13
Мы сидели в салоне автобуса Москва — Волгоград, который отправлялся с площади Павелецкого вокзала рано утром на следующий день после описанных выше событий. Ночевали мы с Голокопытенко, если это можно назвать ночевкой, у моей московской подруги, которая была весьма удивлена моему появлению в половине двенадцатого ночи в измочаленном виде и в обществе незнакомого ей мужчины. Я хорошенько обработала и перевязала рану Голокопытенко, так что ему значительно полегчало. Он заснул до утра. Сама же я подремала часа два или три, но заснуть по-человечески так и не смогла.
Автобус, с которым мы отправлялись из Москвы, был полупустым: мало кто жаждал познать прелести поездки на автотранспорте из Москвы до Волгограда с заходом в Тарасов. Конечно, можно было бы отправиться на попутке или даже на самолете, что было бы гораздо быстрее, хотя и дороже. Но в данном случае деньги не интересовали меня: имея триста тысяч долларов наличными, можно не заботиться ни о каких тратах. Я заботилась о другом: о том, что нас будут искать.
Я встала на точку зрения Киврина и поняла, что ему и в голову не придет искать человека, располагающего суммой в треть миллиона в валюте, в… автобусе. Наверняка он для начала попытается отследить заказ на покупку авиабилетов или навскидку пошарит по дорогам. Впрочем, искать иголку в стоге сена, по-моему легче, чем человека на одной из множества дорог, ведущих из Москвы.
И Киврин это тоже понимает. Поэтому скорее всего нанесет удар уже в Тарасове. Стараясь обезопаситься, я сразу же, при первой возможности, позвонила тетушке и попросила ее на время переехать к одной из ее подруг. Я ничего при этом не объясняла, и тетя Мила была недовольна, но моя краткость не дала вволю развернуться ее извечной ворчливости.
О деньгах я Голокопытенко не сказала. Прежде я предпочла выслушать его собственный рассказ — о том, как ему удалось так резко поменять ситуацию, что потенциальные жертвы выскользнули из смертельной ловушки.
Дело было так.
После того как меня и Федора Николаевича вывели из машины и повели в П-образный корпус, Голокопытенко остался один. Чувствовал он себя омерзительно, болело плечо, все тело ныло, а желудок, пустой и ноющий, словно перевернулся неловко и сдавил все внутренности.
Однако же он заставил себя действовать. Ситуация была, что называется, аховая, но попытаться что-то предпринять все же стоило. Тем более что, как оказалось, двери фуры никто не потрудился закрыть, и Голокопытенко удалось незамеченным выскользнуть из машины. Он спрятался за громоздкой железобетонной тумбой в десяти метрах от «КамАЗа».
Сделал он это как нельзя кстати, потому что вскоре грузчики стали подтаскивать к грузовику внушительные ящики и плюс несколько длинных плоских металлических резервуаров. Эти резервуары несли с особым тщанием. Кроме резервуаров были еще какие-то красные баллоны. Насколько Голокопытенко понял из слов руководившего погрузкой человека, в резервуарах находились весьма опасные реактивы, исходные химические вещества для получения черт знает чего, точно он не понял. А то, что они взрывоопасны, равно как и баллоны с некоторыми сжиженными газами, лейтенант уразумел из фразы руководителя погрузочных работ:
— Не трясите, идиоты! Совсем, что ли, ума нет? Вы баб своих так по пьянке таскайте, а не эти баллоны. Ты, орясина, чего раззявился? У тебя в руках баллон с водородом, болван! Рванет, мало не покажется!
«Интересно, зачем это им водород понадобился?» — подумал лейтенант Голокопытенко.
По всей видимости, груз собирались везти в Тарасов. Ящики, баллоны и резервуары явно находились в какой-то связи с похищенным на глазах лейтенанта человеком, которого отвезли в громадный и бестолково выстроенный загородный дом.
Голокопытенко, злой как черт, ощупал пистолет. Да! У него был пистолет, он же полагался ему по работе. Обычный табельный «макаров», уцелевший в многочисленных перипетиях, свидетелем и непосредственным участником которых то и дело становился лейтенант. Голокопытенко был так зол, ему было так жалко уведенных невесть куда недавних его соседей по грузовику, что он еле удержался от того, чтобы открыть стрельбу прямо по грузчикам и руководившему ими человеку.
Усилием воли он сдержал себя. Конечно, ни к чему хорошему подобная акция не привела бы. Ну, уложил бы нескольких ни в чем не повинных грузчиков, а все главные виновники преступных деяний остались бы целы. Нет, не надо глупостей.
Голокопытенко вспомнил капитана Овечкина, который всегда насмехался над тем, что он, лейтенант, плохо стрелял. Вспомнил и недавнюю позорную свою стрельбу во дворе, когда оттуда похитили и увезли того, в очках. Тогда Голокопытенко вообще ни в кого не попал, хотя стрелял несколько раз.
Так что вряд ли бы грузчиков уложил. Для того чтобы кого-то уложить, в него надо попасть…
«Уроды, — думал он, — бандиты чертовы… Тут, в Москве, наверное, все между собой повязаны, и на помощь никого не позовешь. Нет, ни на кого не надо надеяться, нужно действовать самостоятельно».
Грузчики меж тем закончили с ящиками, баллонами и резервуарами. Тот, что руководил ими, приготовился закрыть двери. Но его кто-то позвал.
— Сейчас закрою, опечатаю, чтоб по дороге никто не придрался и открыть не просил… — откликнулся он на зов. Однако же повторный зов сдернул его с места, и руководитель погрузки скрылся в одноэтажной каменной будке. А прицеп остался запертым только на засов, который легко можно было откинуть.
«Ну погодите, — проговорил про себя Голокопытенко, — сейчас я вам устрою веселую жизнь… Потом не жалуйтесь, сами виноваты, сволочи!»
План действий был ему уже ясен. Едва ли подобный план мог возникнуть в голове заурядного мента, строго соблюдающего устав и нарушающего его только по приказу капитана Овечкина. Голокопытенко прокрался к «КамАЗу», приоткрыл дверцу и скользнул внутрь. Затем подтащил к выходу баллон, на котором было написано: О2. Насколько Голокопытенко помнил школьные уроки химии, О2 — это кислород. «Только он, кажется, не взрывается, — тужился лейтенант, выцеживая из головы остатки скудных околошкольных познаний. Он поддерживает горение… Вот если бы взорвался водород…»
Однако же ему упорно не вспоминалось, как на языке химических символов обозначается водород. Тем более не было времени его искать. «Черт с ним, — мелькнуло у Голокопытенко, — кажется, я видел в кино, как акула схватила в зубы баллон с кислородом, а храбрый американец выстрелил в баллон, и акулу разнесло на тысячу мелких килек… Может, и на самом деле так бывает?»
И он решил проверить, подумав, что если даже баллон не взорвется, то все равно он успеет уйти. Правда, подумалось также и другое: а почему бы ему не уйти прямо сейчас, не выдрючиваясь, но Голокопытенко тут же затоптал в себе эту позорную, на его взгляд, мелкую мыслишку.
— Ну, держись… — прохрипел он, подтащив к дверям баллон и на треть высунув его из прицепа наружу. Потом спрыгнул на землю и опрометью бросился в облюбованное укрытие.
Отсюда он выглянул и понял, что при его способностях в стрельбе может просто не попасть в баллон. Но было уже поздно: тип, руководивший погрузкой, показался из каменной будки и шел к прицепу.
