Аркадий Адамов - Последний «бизнес»
— А на кой мне золотой поднос, если я в него кровью харкать буду? — заикаясь от волнения, ответил Уксус.
— Поговори еще! — грозно прикрикнул на него Баракин. Ты у меня и без подноса захаркаешь! Запоминай адрес!
Уксус в замешательстве поскреб грязными ногтями затылок, вся его долговязая фигура в мятой, засаленной ковбойке выражала отчаяние.
— Но ведь не дадут машину!..
— Ты мне от фонаря не лепи! Я ваши шоферские номера знаю. На сторожа или там дежурного сотню накину, и все!
Примирившись, наконец, с неизбежным, Уксус покорно спросил:
— Ну и куда ее подавать?
— Вот это уже деловой разговор, — удовлетворенно кивнул головой Баракин. — Гляди сюда.
Он достал клочок бумаги.
Первое, что сделал Уксус, когда остался один, это заказал себе еще пива, круто посыпал его солью и, вытащив из кармана наполовину пустую четвертинку, незаметно влил ее содержимое в кружку. Затем, откинув голову, стал крупными глотками, не отрываясь, поглощать жгучую, соленую жидкость. На длинной жилистой шее судорожно задергался огромный кадык.
Крякнув, Уксус вытер рукавом мокрые губы. Почувствовав прилив новых сил, он принялся, наконец, соображать, что же ему делать в сложившихся обстоятельствах.
Обстоятельства эти были не из приятных. Уксусу, попросту говоря, было страшно. Страшно снова встречаться один на один с Резаным, страшно выпрашивать на всю ночь машину, страшно одному ждать где-то в переулке Резаного и потом гнать машину с награбленным добром по пустынным ночным улицам.
И это еще не все. От Резаного так просто не отделаешься. По всему видать, ему нужен подручный.
А значит, он не так-то скоро отцепится от Уксуса и чем дальше, тем больше будет прибирать его к рукам. А тогда рано или поздно, но гореть Уксусу свечой. Это уже верняк!
Что же делать?
Резаному надо кого-то подкинуть вместо себя. Но кого? Это должен быть человек верный, лихой блатняга, чтобы вдруг не сдрейфил, не стукнул в уголовку, чтобы любил «деньгу», не боялся крови и знал бы воровской закон.
И как-то само собой в памяти всплыл Петух.
Правда, насчет воровского закона он, кажется, не очень в курсе, но зато свой до гроба и ничего не боится ни на этом, ни на том свете.
Уксус был человеком дела. Раз задумано — все!
Да и времени оставалось в обрез, часа три, потом надо спешить в гараж. Там еще предстоит морока.
Он расплатился и с усилием поднялся из-за столика. Ого, выпил он немало! Голова еще ничего, а вот ноги…
В трамвае, пока добирался до центра, Уксус умудрился даже вздремнуть. Это придало ему бодрости.
Когда пришлось делать пересадку, он довольно резво соскочил с подножки, перебежал улицу и ухватился за поручни переполненного вагона, шедшего на другой конец города.
В просторном и знакомом дворе на улице Славы Уксус привык появляться лишь в сумерки. Поэтому сейчас, в ярком солнечном свете, этот двор показался ему чужим, неуютным и даже опасным. Людей до черта, все заняты, все спешат и подозрительно посматривают на праздного, пошатывающегося парня в мятой ковбойке. И, как нарочно, ни одного знакомого!
Больше часа слонялся Уксус по двору, сторонясь людей, пока в воротах, наконец, не появилась рыжая шевелюра Петуха.
— Фью! — присвистнул тот, увидев приятеля. — Каким ветром задуло в такую рань?
— Дело есть, — коротко отозвался Уксус.
Они отошли и уселись на скамейке в глубине двора. Закурили. Уксус не спешил начинать разговор, ожидая расспросов. Петух выглядел озабоченным, хмурил пшеничные, уже выгоревшие брови и нетерпеливо поглядывал по сторонам, но тоже молчал.
— Вот что, — словно нехотя сказал, наконец, Уксус. Фартовое дело наклевывается. Можно зашибить немалую деньгу. Сегодня ночью. К утру будем дома. Заметано?
— Не, — покачал головой Петух.
— Трухаешь, слизь?
Уксус ожидал обычной в таких случаях вспышки, но Петух, попрежнему озабоченно хмурясь, только небрежно бросил:
— Не в цвет это мне.
— Да ты не бойся, на мокрое дело не потяну.
— Это я и без того понимаю, — насмешливо ответил Петух и деловито добавил: — Не светит мне никакое дело. С этим лучше не подъезжай. Не столкуемся. Да и потом… Мать чего-то захворала.
— Тю, мать! Что ей будет?
— Ладно. Это моя забота, понял? Мать у меня пока что одна.
— Эх, держал я тебя за делового мужика, — Уксус начал сам заводиться, — а ты слизь, каблуком тебя растереть — и нету!
Петух зло блеснул глазами, губы у него задрожали, и он с угрозой ответил:
— Еще не стачали такой каблук… Запомни! И вообще я тебе присяги на верность не давал. Это тоже запомни.
Обстановка явно накалялась, и Уксус, застигнутый врасплох, решил отступить. Окончательно ссориться с Петухом в его планы не входило. Ишь, чувствительный какой, оказывается! Из-за матери переживает. А может, и в самом деле остерегается на дела ходить? Это бы все еще ничего. Но вот если Петух вообще зашатался, если вообще отходить задумал, то погано. А ждать от него можно всякого, псих он и скрытный, пока от злости не слепнет. Ну да от Уксуса тоже не так-то просто в сторонку уйти, это он понимает.
— Ладно. Для ясности замнем, — решил Уксус. — Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Увязываешь?
Петух небрежно повел плечом и сплюнул.
— Ага. Замнем. Так-то лучше будет.
На том они и расстались.
Но уходил Уксус с неясным чувством какой-то новой, неожиданной угрозы, хотя Петух, казалось, и не дал к тому никакого повода.
Вечер наступил сырой и душный. Еще днем отгремела гроза, но не принесла облегчения. С моря ползли и ползли тучи, в их толщах полыхали зарницы.
Баракин пришел в закусочную часов в десять. Поставил в ногах чемоданчик, заказал пива и обильную закуску: впереди была трудная ночь. Ел он жадно и много, торопясь кончить к приходу Седого: угощать его он не собирался.
Кругом было шумно, накурено, кто-то громко и бесцеремонно хохотал, кто-то затягивал песню, в углу, недалеко от Баракнна, назревала ссора. Это последнее обстоятельство Баракину пришлось не по вкусу: где пахнет дракой, там пахнет и милицией. Сейчас это было особенно опасно.
Он взглянул на часы. Одиннадцать! Опаздывает Седой. А самое бы время сейчас уйти отсюда.
Баракин ждал, наливаясь злобой и нетерпением.
Но время шло, а Седой не появлялся.
Что с ним случилось? Замести его не могли, у него все в ажуре. Может, он сам решил стукнуть в уголовку? И сейчас здесь появится Огнев? Нет, этого Седой не сделает. Тогда что же случилось?
Баракин начинал терять терпение. Часы уже показывали двенадцать. Все! Больше ждать нельзя. Ну, держись теперь, Седой… Он небрежно расплатился, подхватил чемоданчик и, запахнув плащ, вышел на улицу.
До места Баракин добирался полутемными, глухими переулками.
Не доходя до одной из людных, ярко освещенных улиц, он внимательно огляделся и юркнул в ворота двухэтажного дома.
Баракин уверенно пересек пустынный и темный двор, вошел в подъезд другого дома и, пройдя его насквозь, очутился в следующем дворе. Как и в первом, там было темно и пусто. Справа небольшой двухэтажный дом выходил фасадом на шумную улицу.
В этом доме помещался один из крупнейших комиссионных магазинов. Со стороны двора к нему примыкала одноэтажная пристройка.
Баракин вплотную притиснулся, к стене и зорко оглядел двор. Ничего подозрительного не заметив, он осторожно, почти на ощупь, двинулся вдоль стены высокого дома, из которого только что вышел, потом перебежал к сараю. Около него по-прежнему, как и в те дни, когда Баракин только изучал обстановку, лежала деревянная грубо сколоченная лестница.
Она была совсем нетяжелой, и Баракин легко донес ее до пристройки, установил и быстро вскарабкался на крышу. Затем он осторожно втянул туда же и лестницу, уложил ее вдоль желоба, а сам протиснулся через узкое слуховое окно на чердак и в который уже раз чутко прислушался. Все в порядке!
Нельзя сказать, чтобы Баракин все это время не волновался. Но главным, конечно, была решимость любой ценой и как можно скорее добраться до цели. А цель была уже вот здесь, под ногами. В подсобном помещении магазина хранились принятые на комиссию вещи, и среди них то, что обещано было Жорке: заграничное барахло — костюмы, отрезы, кофточки, трикотаж, косынки, часы. Да мало ли чего там еще найдется! И при мысли об этом Баракина охватывал нетерпеливый, жадный азарт.
Но где-то в глубине все время дремал страх, липкий, холодный. Только замешкайся, и он уже расползается по телу, перехватывает дыхание, заставляет дрожать руки, они становятся непослушными, предательски вялыми.
Поэтому Баракин действовал как в лихорадке.
Прислушавшись, он раскрыл чемоданчик, вытащил и зажег фонарь, прикрыл его пиджаком. Потом из того же чемоданчика достал старые брюки, рубаху, тапочки и торопливо переоделся. В дальнем конце чердака он вытащил из-под балки мешок с инструментами. От неосторожного движения они гулко звякнули, и Баракин замер прислушиваясь.
