Аркадий Адамов - Последний «бизнес»
Теперь все это отрезано, все «завязано», он такой же, как все другие, он так же может легко, беззаботно ходить по улицам, свободно дышать, спокойно глядеть вокруг.
И деньги, которые лежат у него в кармане, — это его деньги, никто не может их отобрать, приложив к протоколу обыска, никому не надо выделять из них «долю».
За эти деньги Федор честно отстоял у станка. Они, наконец, стали друзьями. Станок помогал Федору жить по-новому, он теперь доверял ему, раскрывал перед ним все секреты и требовал, требовал многого.
Хоть и странно, но станок прежде всего требовал, как и все вокруг, честности, честного отношения к себе и к их общей работе. Еще он требовал заботы, даже ласки. И Федор вдруг обнаружил, что он способен и на такие чувства. Это было целое открытие. Федор с удивлением приглядывался к самому себе: вот он, оказывается, какой!
Но, кроме станка, были, конечно, еще и люди.
Раньше Федор даже не подозревал, что может быть так много хороших людей. Теперь же он их встречал на каждом шагу в этом городе, куда он приехал ровно год назад, чтобы начать новую жизнь.
И вот Федор Седых, в прошлом Седой, вор-рецидивист, а теперь токарь четвертого разряда, неторопливо, чуть вразвалочку, шел по Приморскому бульвару, щурясь от солнца.
Недорогой костюм из серого шевиота, голубая майка, кепка с пуговкой — словом, все, до шнурков на ботинках, было свое, им самим купленное на трудовые «гроши», и это, честно говоря, еще не до конца привычное ощущение вселяло в Федора чувство уверенности и покоя. Оно было как бы разлито во всей его ладной невысокой фигуре и легко читалось на скуластом, курносом лице, тронутом первым загаром.
Федор направлялся в центр, к главному универмагу, с намерением «чистым, как слеза», по его собственному определению. Предстояло купить подарок знакомой девушке, к которой он был приглашен сегодня на день рождения.
Толпа перед универмагом особенно густая, толкают и мнут со всех сторон. И вот в тот момент, когда Федор готов был уже влиться в поток людей, кто-то взял его за руку повыше локтя, взял уверенно и крепко, так, как его уже давно никто не брал.
— Здорово, Седой! Вот это встреча!
Федор резко обернулся. Перед ним стоял плотный человек в добротном летнем костюме. Курчавые светлые волосы были зачесаны назад, у переносицы две резкие складки рассекли лоб, серые, глубоко посаженные глаза смотрели лучисто и добродушно, за ухом тянулась и исчезала под воротником рубахи узкая полоска шрама. Все было знакомо Федору в этом человеке, все, даже обманчивая ласковость взгляда.
Это была самая неприятная и опасная из всех встреч с прошлым, о которых мог только Федор подумать.
— Погуляем. Разговор есть.
Федор не посмел отказаться.
Они вышли из толпы и свернули в ближайшую улицу.
— Ну, что хорошего?
Федор в ответ натянуто усмехнулся.
— Аппетит хороший. Сон хороший. Некоторые говорят, характер стал хороший.
— Это мы еще проверим. Не забыл дружбу?
— Дело прошлое.
— Вот как? Завязать хочешь?
В серых глазах исчезло добродушие. Вот такими их больше всего и помнил Федор. Давно забытый страх вдруг поднялся откуда-то из неведомых глубин его сознания.
— Хочу. И ты мне, Иван, душу не береди. Мне такая жизнь, как сейчас, по вкусу.
— Иван… А кличку уже забыл?.. Закон переступаешь? — И с угрозой прибавил: — На нож решил встать?
Взгляды их встретились, и под яростным напором Федор первый отвел глаза.
— Оставь меня, слышишь… Резаный? Я скорей руки на себя наложу.
— Мы это раньше сделаем… Сам знаешь. Так вот! — Он хлопнул Федора по плечу. — Есть одно фартовое дело. Я уже все подготовил. А тебя мне сам господь бог послал… Зайдем сюда.
Они спустились по выщербленным ступеням к дверям закусочной, в гомоне и табачном дыму с трудом отыскали там свободный столик, и Резаный заказал пива.
Отхлебывая из мутной кружки, он сказал:
— Фон-бароном заживешь. На курорт махнем. Там такие крали ждут — закачаешься.
Федор молчал.
— Сбыт мой, — самодовольно пояснил Резаный. — Тут я такое надумал, уголовка в жизни не допрет. Но поворачиваться с этим делом надо быстро. Тут, знаешь, кто шурует? Огнев. Слыхал такого? Крестный мой. Два раза по пятьдесят девятой крестил. Я его хватку знаю. Но и он мою — тоже. Чего молчишь?
Федор мрачно цедил пиво.
— А чего говорить-то?
— Ладно. Молчи пока. Еще наговоримся. Но запомни. — Резаный отвернул обшлаг рукава и щелкнул по часам. — Сегодня в одиннадцать вечера здесь встречаемся. Инструмент я уже снес. Машина будет. И гляди, если что — на дне морском отыщу, добавил он почти равнодушно, как бы убежденный, что ничего такого случиться не может, но глаза его, мутные, студенистые, как медузы, не мигая, смотрели на Федора, леденя и парализуя его душу.
Вторая встреча в тот день не была уже для Резаного сюрпризом.
Ехать пришлось долго, сначала на одном трамвае по шумным центральным улицам, потом на втором.
Этот второй долго бежал мимо бесконечных санаториев, клиник, стадионов и садов, мимо аккуратных домиков за глинобитными заборами.
Иван Баракин, он же Баранов, Бариков, Баронов и Бакин, по кличке «Резаный», сидел у окна, вобрав голову в плечи, по привычке стараясь быть незаметным, и настороженно приглядывался и прислушивался ко всему вокруг.
В городе был Огнев. И хотя Баракин выкинул тогда нахальный финт с запиской — пусть, мол, Огнев знает, что не так-то просто покончить с Резаным, пусть душонкой зайдется, но о встрече с ним не мечтал. Да и вообще скоро пожалел о записке. Видно, выпил он тогда все-таки лишнего в этом проклятом вагоне-ресторане. Насчет «душонки» Огнева у него было особое мнение, «зайтись» она навряд ли может, а вот результаты этого необдуманного хода сказывались на каждом шагу: все старые связи его оказались оборваны. Резаный метался по городу, ему нужен был угол, нужен был напарник, а в результате чуть не влетел однажды в засаду.
Хорошо еще, что везет ему. Пьяный старик, которому он помог добраться до дому, приютил его. Теперь каждый день Баракин накачивает его водкой до одурения.
Вторая удача — этот Жорка. Щенок усатый!
Пусть только примет все барахло и уплатит, а потом распутывается, как знает. Он, Баракин, к тому времени будет далеко. Эх, и шум пойдет по городу!
Попомнишь меня, крестный!
И с Седым тоже удача, на пару дело провернуть будет легче и вернее. Правда, тут, кажется, не все благополучно. Чутье подсказывало: шатается Седой.
Ну да там видно будет. На крайний случай одним трупом больше. Баракин крови не боится. «Оставь его…» Ну нет, пусть таким вот одиноким волком, как он, тоже покрутится по городу.
От последней мысли засосало где-то под ложечкой. Стало вдруг горько и обидно, и, как всегда, эти чувства перешли у него в злобу на всех и на все, на весь белый свет! Эх, выпить бы! Баракин так скрипнул зубами, что заныли челюсти. Нельзя сейчас пить.
Слишком серьезное дело ждет его сегодня ночью.
В это время в просветах между домами замелькало море ослепительные синие вставки в белозеленой уличной ленте. Баракин увидел вдруг далекий дымок парохода там, где море смыкалось с небом, в необъятном пустом просторе, пронизанном солнцем и ветром. Там, далеко, плыли куда-то люди…
И опять что-то защемило в груди.
Но вот и конечная остановка. Баракин спрыгнул с подножки на песок рядом с белым павильоном трамвайной станции и по привычке незаметно огляделся. Все спокойно, никто не обращает на него внимания.
Так, а теперь вот в ту закусочную.
Баракин вошел в полупустое помещение. За столиками сидели люди. В углу развалился на стуле Уксус, пьет пиво, нервно курит. Он увидел Баракина, и с худого его лица разом слетела пренебрежительная, нагловатая усмешка, теперь оно встревоженно, в круглых глазах заискивающий испуг.
— Чего уставился? — холодно спросил Баракин, подсаживаясь к столику. — Гляди веселее.
Уксус не очень уверенно проворчал:
— Веселого мало. Ради веселья ты бы меня не звал.
— Это точно. С тобой только панихиду справлять. Баранку все крутишь?
— Кручу, а что?
— Сегодня ночью машина твоя мне нужна.
— Кто же мне ночью ее даст?
— Это твоя забота. Но чтоб была. Пять сотен за такое беспокойство.
Уксус трусливо огляделся и, собрав остатки решимости, лихорадочно прошептал:
— Слушай, я не берусь, ей-богу… Никогда на дело не ходил и не пойду. Ты меня не впутывай. Я перед уголовной чист как кристалл. Лучше так: ты меня не знаешь, я тебя не знаю.
Баракин презрительно усмехнулся.
— Что верно, то верно: ты меня еще не знаешь. Или хлебалу бы свою заткнул. Тебе, зануде, деньги с неба падают.
— А на кой мне золотой поднос, если я в него кровью харкать буду? — заикаясь от волнения, ответил Уксус.
— Поговори еще! — грозно прикрикнул на него Баракин. Ты у меня и без подноса захаркаешь! Запоминай адрес!
