Лия Лин - Упади семь раз
– Добрый вечер! А Рената можно? – наконец дозвонилась Анька по одной ей известному номеру. – Как не работает? Ага, поняла… А свободная комната, до пяти человек которая, у вас на сегодня ещё есть? Ну, скажем, с девяти вечера, часа на три-четыре. Отлично! Запишите на Лию Лин, контактный телефон…
Я в обалдении уставилась на Андре, диктующую номер моего мобильного. Чего она удумала? Какие комнаты, что за Ренат? И почему мой телефон? А та командовала:
– Вещи сдавать в камеру хранения не будем, с собой заберём. Так надёжнее. Лейка, у тебя руки пустые, возьми у меня пару пакетов. Теперь, девчонки, надо тачку поймать. Но здесь барыги три шкуры сдерут, немного отойдем в сторону от вокзала.
Анька – и говорит, что дорого? Это какие же космические расценки должны быть у таксистов возле привокзальной площади? Всё ещё ничего не понимая, мы с Надькой засеменили за уверенно шагающей на высоченных шпильках Андре. В машине подруга отказалась отвечать на наши вопросы, загадочно улыбаясь. Лишь когда у меня завибрировал мобильный, Анька выхватила его и бросила коротко: «Едем».
Вывалившись из такси, в котором, по счастью, работал кондиционер, в вечернее удушье, мы с Надькой оторопело уставились… на поэтический зад Пушкина.
«Все расстоянья когда-нибудь в круг замыкаются», – некстати вспомнилась мне строчка из любимой песни. Знала бы я, насколько пророчески вспомнилась. Значит, мы опять приехали на Тверскую. Для этого вывода моих более чем скромных познаний географии Москвы хватило.
– Ань, ты саму себя переплюнула, – глядя на знакомую скамейку, процедила Надин. – Опять шампанское пить будем? Из пластиковых стаканчиков, на глазах милиции? День сурка, блин…
– Потерпите две минуты, нам всего лишь перейти дорогу, – не обращала никакого внимания на наши недовольные лица Андре. – Идём в-о-о-он туда.
Спускаясь за Анькой по ступенькам в полуподвальное помещение, я увидела вывеску «Сам-Пень», горящую неоново-оранжевым. Звякнувший при входе колокольчик отсёк шум вечерней Москвы и духоту.
– Мадемуазель Андре, рады вас снова видеть. К сожалению, все комнаты заняты, но мы что-нибудь придумаем! – Подскочивший к нам официант имел ещё более узкий, чем у меня, разрез глаз.
Анька, отмахнувшись, объяснила, что заказ сделан на Лию, ткнув в меня пальцем. Услышав нестройные голоса, приглушённо доносящиеся из-за дверей, я поняла наконец, что мы приехали в караоке-бар. В небольшой уютной комнатке с плазменной панелью, микрофонами и кожаными диванами мы с Надькой, наслаждаясь прохладным воздухом и игрой разноцветных огней от зеркального шара, прикреплённого к потолку, дали волю любопытству.
– Ань, а зачем номер моего мобильного, если тебя и так здесь знают?
– Слушай, Анют, а тебе петь за сегодня не надоело? Ты ж больше трёх часов в студии надрывалась на записи. – Надька, похоже, тоже быстро сообразила, куда нас затащила подруга.
– Телефон я свой стараюсь никогда не давать, замучают потом, – фыркнула Анька, раскладывая пакеты по диванам и нажимая на кнопку вызова. – А петь я не устану никогда. Знаете, есть такая хохма: если случится ядерная война, выживут тараканы и артисты – у них живучесть одинаково высокая. Только певцы могут, отработав двухчасовой концерт, поехать отдыхать в караоке. Но вам этого не понять. Ладно, не парьтесь. Время проведём клёво, обещаю. Всё лучше, чем на вокзале тусоваться.
В этот момент в дверь постучали, и в комнату проскользнула девушка с миндалевидным разрезом глаз. Из коридора слышался нестройный хор. Особенно старались в комнате рядом с нашей: хриплые голоса подвыпивших мужчин тем не менее слаженным дуэтом исполняли песню про белого лебедя, дом и кол.
Закрыв дверь, девушка со скрытым восторгом уставилась на Аньку:
– Мадемуазель Андре, вот микрофоны фирмы «Шур». Вы ведь их предпочитаете? Ренат уже не работает, но сейчас придёт Дильмурат и отладит звук. Может быть, пока сделаете заказ?
– Пусть будет «Шур» – это лучшее, что тут у вас можно выбрать. «Синхайзеров» ведь нет? Несите пол-литра абсента. Коньяк какой есть? И водку поприличней. С закусью чуть позже определимся.
Приняв заказ, официантка выскользнула, плотно прикрыв за собой дверь. При этом опять на короткий миг стали слышны голоса из соседней комнаты, поющие уже про «централ и ветер северный, этап и зло, которого немерено».
10
Затянул песню, допевай – хоть тресни.
Русская пословицаГде-то после первых пятнадцати минут я потеряла терпение. Анька загоняла Дильмурата до пота, добиваясь одной ей понятной настройки адского агрегата. По мне, так всё звучало одинаково – все пробные строчки песен и бесконечные «раз-два-три, сорок пять, восемьдесят девять» в разные микрофоны. Слава богу, принесли заиндевевший графинчик с водкой.
Надька полулежала на диване, листая толстенный каталог песен «по исполнителям». Наконец Анька, отстроив три микрофона, отпустила парня. Наскоро пролистав каталог «по названиям», Андре выбрала номер с помощью дистанционного пульта. «Гляжу в озёра синие» – выскочила надпись на экране. Андре вдохнула – и…
Я знаю разную Андре. Порой она бывает невыносимой. Несносной. Дурацки хихикая, говорит колкости. Косит под «дурочку-блондинку». Иногда она человечище. Гуманоид, по её собственному выражению. Поющую её я тоже знаю, бывала на концертах. Но тот вечер в караоке-баре я не забуду никогда.
Русское, по-настоящему грудное пение заполнило собой всю комнатку. Андре, стоя к нам спиной, жестикулировала, склонялась и выпрямлялась как ракита, выдавая неимоверные по силе и красоте звуки. Откуда в ней это? Я всегда любила исполнение Зыкиной, хотя и Екатерина Шаврина спела про озера отлично. Вот уж не думала, что можно ещё лучше…
На экране плазменной панели бежали строчки, закрашивая синим уже пропетые слова. Я как завороженная, неотрывно, до боли всматривалась в спину Андре.
Повернувшись к нам, Анька приоткрыла глаза, улыбнулась и выдала ещё более мощную ноту, вдруг почти шёпотом пропела: «И радуюсь с тобой». Затем взмахнула микрофоном в бутафорско-клоунадном поклоне. Мы с Надькой потрясённо молчали. Я поняла, что увидела, вернее, услышала настоящую Андре. Ту, которая своим лёгким отсветом лишь чуток согрела песню «Изумруд».
– Я же обещала, что скучно не будет, – засмеялась Анька, глядя на наши ошарашенные лица, и тут же, пролистав каталог, выбрала следующую песню.
Нет, я многое могу понять. Даже Сару Моисеевну порой понимаю. Но вот когда Андре запела голосом Беллы Гринёвой её известнейшую песню «ноль-в-ноль», безошибочно копируя горловые переливы, но слегка утрируя, совсем чуть-чуть пережимая в некоторых местах, мы с Надькой начали ржать как сумасшедшие. И я уже не понимала, то ли это Белла Фаризовна над собой подтрунивает, то ли моя подруга поёт её голосом. Но ведь это невозможно! У Аньки и Беллы всё разное, всё. Голос, возраст, манеры! От хохота у нас текли слёзы, а Анька, наоборот, была нарочито серьёзна. У неё даже пластика изменилась. Никогда не подозревала у Андре талант пересмешника. Или это – просто талант?
Закончив петь, Анька вручила микрофон сопротивляющейся Надьке. Та, пококетничав для вида, затянула нашу любимую, про гроздья акации, белые и душистые. Пела Надька отвратительно: не попадала в ритм и ноты. Анька, дурачась, слегка помогала ей во второй микрофон, снова натянув маску легкомысленной блондинки.
Но вот теперь-то меня не одурачить. Я по-новому посмотрела на Андре.
Я видела незнакомку сегодня утром, на записи в студии: сдержанно-строгую и целеустремлённую, требовательно-властную и чётко знающую, чего она хочет.
Мы распивали шампанское неподалёку отсюда из пластиковых стаканчиков, смеясь над глупыми шутками. Анька дурачилась и дурачила. Но вот понимает ли сама Андре, насколько она талантлива? Что достойна большего, чем её хиты? Вернее, что может большее?
Анька, увидев мой сосредоточенный взгляд, улыбнулась с лёгкой грустинкой в уголках губ. Понимает, всё она понимает – показалось мне.
– Лейк, теперь твоя очередь. Я ведь никогда не слышала, как ты поёшь. – Анька, подлив себе абсента, а мне водки, протянула микрофон.
Полная катастрофа. Я же не умею петь абсолютно! Мимо нот – это именно про меня. Со внутренним слухом у меня всегда было хорошо. Слышу похожесть мелодий и песен – народ удивляется. Но петь… Потому, наверное, с китайским разговорным мне было сложно: никогда не получалось воспроизвести нисходяще-восходящий тон.
Ох, как не хочется позориться. Когда я пробовала петь, меня всегда просили заткнуться. И, что хуже, я сама, послушав себя один раз в записи, пришла в ужас. Не рак ушей – нет, всё фатальнее. Выстрел в рот – тому, кто извлекает такие звуки. Чтобы мозги по стенке – и вечное молчание.
– Девчонки, а давайте лучше втроём споем что-нибудь? – я отчаянно пыталась выкрутиться.
Как ни странно, на бэк-вокале подвывая подругам, я была даже терпима. Или подруги мужественно терпели меня?
