Николай Буянов - Бал для убийцы
— Тебе хватит, Ганна.
Она пристально посмотрела на него и покачнулась.
— В самом деле?
— Послушай. Всем нам ожидание дается нелегко, однако…
— Нелегко, — передразнила она и бросила фужер на скатерть. — Что вы понимаете.
Она была на редкость некрасива — той воинствующей некрасивостью, которая, доведенная до совершенства, могла казаться почти привлекательной. Сухая, как вобла, без намека на грудь, одетая в глухое коричневое платье какого-то безобразного монашеского покроя, она почти с ненавистью смотрела сквозь пенсне. Подошла к пианино и стала наигрывать «Чижик-пыжик» — неумело, одним пальцем, будто человек, старающийся освоить пишущую машинку. На нее не обращали внимания. Все обступили стол, где на малиновом бархате трепетали свечи и был разложен план здания медицинского института.
Лебединцев, одетый в черную пелерину, постриженный по последней моде, с бородкой а-ля Ришелье (не раз наставлял молодых революционеров: «Полиция чтит тех, кто одет богато, поэтому не экономьте на одежде. Устраивать вам побег из тюрьмы обходится гораздо дороже»), склонившись над бумагами, медленно водил по ним карандашом.
— У нас будет несколько секунд, прежде чем охрана перекроет выходы. Поэтому стрелять нужно в тот момент, когда принц перережет ленточку и заиграет оркестр. Тогда за нас будет фактор неожиданности — выстрелы в толпе, с близкого расстояния, в суматохе… Желательно целиться в голову или сердце. Обе цели — премьер-министр и градоначальник — должны быть поражены одновременно, после чего следует отход по известной вам схеме… Напоминаю: вот боковая дверь (он ткнул карандашом в план), обычно она заперта, но во время церемонии будет открыта. За ней коридор, шагов двадцать, и дверь наружу, в переулок. Там будут ждать два экипажа…
Люба неслышно подошла к Ганне и присела рядом, на краешек стула — почему-то девушка вызывала у нее безотчетную жалость.
— Зачем ты пришла? — вдруг спросила та сквозь зубы.
— Что значит «зачем»? — немного растерялась Люба.
— Ты не участвуешь в акте. Ты упросила Карла, и он впустил тебя на заседание. Вопреки правилам. — Девушка вдруг взглянула на Любушку с такой ненавистью, что той стало холодно. — Имей в виду: если с ним что-нибудь случится… Его я тебе не прощу.
— Ты больна, — хмыкнула Люба, на всякий случай отодвинувшись подальше. — При чем здесь Карл?
— Не знаю. — Ганна махнула рукой и потянулась за папиросой — она курила основательно и как-то тяжело, по-мужски, и портсигар у нее был массивный, со старинным гербом на крышке. — Одно я знаю точно: ты принесешь нам несчастье.
Да ты не сумасшедшая, вдруг осенило ее, ты влюблена… Тайно, без всякой надежды… С таким личиком, с такими глубоко посаженными глазками, плоской грудью и скошенными вперед желтыми от никотина зубами у тебя нет ни малейшего шанса. И в случае ареста издеваться над тобой в застенках будут в полную силу — хорошенькая девушка еще может рассчитывать на какое-то снисхождение (сравнительно легкую и быструю смерть), а вот ты…
— На сегодня все, — сказал Карл. — Расходимся по одному. Линк и Велембовский, задержитесь. Остальные свободны.
Любушке тоже очень хотелось задержаться, но она, пересилив себя, опустив голову, вышла из гостиной. В прихожей кто-то галантно подал ей пальто, она спустилась на улицу и медленно побрела вдоль домов, вдоль витрин и вывесок, рассеянно слушая, как хрустит снежок под ногами, и гадая, куда запропастился Николенька.
Она увидела его в переулке, недалеко от Гостиного двора. Точнее, не увидела, а угадала в темной неприметной фигуре, выпрыгнувшей практически на ходу из закрытого экипажа на шипованных «дутиках». Экипаж тут же укатил, точно призрак, лишь колыхнулись на окнах коричневые занавески, Николенька оглянулся по сторонам и, никого не заметив (Любушка проворно нырнула за угол), закурил, спрятав огонек в ладонях. Все это слишком походило на конспиративную встречу (а я слишком похожу на шпика, с неприязнью подумала девушка о себе самой). Она не стала приближаться и отнюдь не следила за своим другом, просто шла, чуть отстав, и очень скоро поняла, куда он направляется. Она хорошо помнила это место: там была крутая вычурная арка напротив кондитерской, узкий дом-аристократ в глубине проходного двора и дверь на четвертом этаже, с позеленевшей бронзовой табличкой:
Д-р А. Верден
Прием больных,
физические процедуры,
консультации
Ганна сидела за пианино и сосредоточенно выстукивала на многострадальном инструменте «Чижик-пыжик». Лебединцев поморщился и строго посмотрел на девушку — без неприязни, просто как на не в меру расшалившегося ребенка.
— Я ведь сказал, все свободны.
Она будто не услышала, только еще ниже склонила голову. Суляцкий и Кудрин («Линк» и «Велембовский») застыли рядышком за столом, будто примерные ученики в гимназии, сцепив руки перед собой и уставившись на огонь свечей.
— Хорошо, — наконец вздохнул Карл. — Что ты хочешь?
— Поговорить.
— Говори. У меня нет секретов от товарищей.
Она вскочила из-за пианино, громко хлопнув крышкой — вся на нервах, точно кукла-марионетка.
— Я ей не верю! Ты сам твердил нам о конспирации и дисциплине. Сам останавливал меня, когда я чересчур лезла вперед… А ей ты позволяешь все!
— Не все, — мягко возразил Карл. — Она умоляла меня поставить ее на акт, даже предлагала обвязать ее динамитом…
— Не в постели, я надеюсь?
— Подождите за дверью, — тихо произнес он, обращаясь к друзьям-студентам. Когда те вышли, он, не сдерживаясь, хлопнул рукой по столу:
— Я не давал тебе права разговаривать в подобном тоне.
— Отмени завтрашнее покушение, — угрюмо произнесла Ганна.
— Ты с ума сошла.
— Нет. Я чувствую… Я почти наяву вижу, чем оно закончится — все мертвы: Саша, Арнольд… Это неспроста, я знаю. Вспомни, у нас было три неудачи подряд, и все за последние месяцы. Где твое хваленое чутье, черт возьми?
— Ты хочешь обвинить кого-то из нас в предательстве? — холодно спросил Лебединцев. — Решила уподобиться Гольдбергу или Бурцеву? Те тоже кричат о чистоте рядов… А с кем прикажешь работать? — Он подошел к узкому стрельчатому окну и посмотрел на улицу. Снег падал с неба — хлопья были огромные, белые и казались невесомыми. — Я ежедневно, ежечасно посылаю людей на смерть и иду на нее сам. Да, я не имею права быть легковерным. Но отталкивать своих товарищей беспочвенными подозрениями…
— Беспочвенными? — вскинулась Ганна.
— А ты можешь предъявить ей что-то конкретное?
— Не ей, — тихо произнесла она. — Ему.
Получив донесение от «Челнока», полковник Ниловский вызвал экипаж и поехал к Столыпину. Отчет агента он аккуратно положил в папочку и сейчас вез с собой, хотя и понимал, что это опасно. «На улицах вообще стало неспокойно: обвяжет себя какой-нибудь чокнутый бомбист динамитом, подпалит фитиль, бросится под карету… А тогда мне уже будет все равно: хоть потоп, хоть революция».
Они частенько беседовали втроем — Ниловский, премьер-министр и его жена, известная питерская красавица Ольга Борисовна (знающий человек дорого заплатил бы за возможность такой беседы — это был знак высшего доверия к сослуживцу). Поболтав о погоде и выслушав последние дворцовые сплетни, Юрий Дмитриевич вынул из папки донесение своего агента и положил перед Столыпиным. Тот отодвинул от себя блюдце, водрузил на нос пенсне, пробежал глазами ровные строчки.
— И чего вы хотите от меня? Чтобы я отказался от участия в церемонии?
— Да, — прямо ответил Юрий Дмитриевич.
— А вы представляете себе заголовки каких-нибудь левых газет: премьер-министр России, лицо, особо приближенное… ну и так далее, испугался возможного акта со стороны экстремистов, а шеф политической полиции (то есть вы) оказался не в силах… Или в силах? — спросил Столыпин с надеждой.
— Боюсь, что нет, Петр Аркадьевич. Вы должны понять: специфика здания, специфика церемонии… Нет, я на себя такую ответственность не возьму.
— Петенька, не нужно ехать, — умоляюще сказала Ольга Борисовна. — Уж коли Юрий Дмитриевич не советует…
— А фон Лауниц? Вы докладывали ему положение дел?
— Конечно.
— И какова была его реакция? А, дайте угадаю: его превосходительство усмехнулся, подкрутил усы и заявил, что бомбисты ему не указ?
Ниловский улыбнулся:
— Вы даже насчет усов не ошиблись. А что касаемо безопасности… Владимир Федорович приказал еще до церемонии передать ему архив Четвертого управления и списки агентуры. Фактически я уволен, Петр Аркадьевич. Поэтому я и советую вам не ездить туда.
Столыпин опустил взгляд к нетронутой тарелке и тихо спросил:
— Значит, дело не в специфике здания, верно? Будь в вашем распоряжении агентура… Пожалуй, я постараюсь замолвить за вас словечко перед градоначальником. Многого не ждите: коли он решил подмять под себя Четвертое управление, воспрепятствовать я не могу, однако отсрочку в несколько дней я гарантирую… Вы понимаете меня?
