Фридрих Незнанский - Частное расследование
Он был так искренен, этот Вощагин, ему было так больно, так горько, что Турецкий, не сдержавшись, снова пожалел его. Он разбирался в людях довольно хорошо, как говорил Меркулов, «на пятерку». И этот Вощагин явно был ему симпатичен с первого взгляда, хотя и попытался спровоцировать его. А если нет? А что он, Сашка-то Турецкий, потеряет? Да ровным счетом ничего!
— А вы-то сами кто, Илья Андреевич? — спросил Турецкий тихо.
— Да я ж показывал вам документ.
— Да я не про документ. Я лишь про то, кто вы на самом деле.
— А вы не знаете? — Вощагин удивился. — Действительно не знаете?
— Как Бог свят. Сижу ломаю голову.
— Тогда, возможно, вы действительно из прокуратуры. Ну что ж, что в жизни не бывает? Тогда давайте снова познакомимся: Вощагин Илья Андреевич, бывший директор НПО «Химбиофизика», член-корреспондент РАН.
— Теперь мне все ясно, — кивнул Турецкий. — Вас сняли после этого пожара, летом. О! И как унизили вдобавок!
— Я мог бы и не унижаться. А уйти. Но не захотел. Не захотел расстаться с институтом. С коллективом.
— А я, признаться, думал, что директор — это тот, с которым я беседовал в октябре.
— Да. Это наш директор. Большой ученый.
— А раньше где он работал? Он в курсе здешних дел?
— Конечно. Он же раньше здесь сидел. Начальником режима. До пожара.
— А до режима?
— А до режима был полковником КГБ. В запас его уволили.
— Но знаете, я б не сказал, что он дурак. Напротив, очень бодрый мужичок. Прекрасный собеседник.
— Да. Насколько понимаю, его с Лубянки выгнали за суперпроходимость.
— Так бывает тоже.
— А вы, значит, следователь? По делам особо важным?
— Ну, это-то как раз сейчас неважно. А важным мне сейчас кажется иной аспект: я зять покойного Алексея Николаевича Грамова.
— А я не знаю вас. Я в доме-то у Грамова бывал.
— Я — муж Марины. Мы поженились после смерти самого.
— Маринин муж, ага. А как она сама?
— Она погибла. Две недели назад.
— Так-так.
Турецкий удивленно замолчал: известие не произвело на Вощагина ни малейшего впечатления.
— Так-так, — повторил Вощагин. — А вы теперь, значит, ну, с маленькой остались. С Настенькой, по-моему?
— Нет. Настенька погибла тоже, Илья Андреевич.
Вощагин снова не удивился. Он только стиснул зубы, и на его лице выступили вдруг неяркие темные пятна.
— Вам нехорошо?
Вощагин молча лишь покачал головой.
— Что делают. Что делают, — еле слышно прошептал он и, помолчав, пояснил затем Турецкому: — Это я так. О другом. Да.
Оба молчали. Пауза грозила затянуться навек.
Неожиданно Вощагин встрепенулся, будто очнулся от сна:
— Так. Хорошо. А вы с чем пожаловали к нам, простите, забыл имя-отчество?
— Александр Борисович.
— Рад познакомиться. Вощагин Илья Андреевич. Чем могу быть полезен?
— Честно говоря, мне хотелось бы уяснить для себя по возможности наиболее глубоко, чем занимался покойный Алексей Николаевич Грамов? Каких результатов достиг? Где потенциально они могли бы быть использованы? Где и для каких целей?
— На ваши вопросы, к сожалению, ответить невозможно. — Вощагин в бессилии развел руками. — Это слишком долгий разговор.
— Ну, время у меня есть. Как долго надо говорить?
— Если вкратце, то месяца четыре.
— Нет. Таким я временем не располагаю. Мне бы как-нибудь сжато, ну, как в отчетах пишут. В три строки, в четыре предложения.
— В четыре предложения вам все расскажет наш директор. Он умеет. Я — нет.
— Он мне уже рассказывал, но я не удовлетворен.
— Это уже другой вопрос — ваше отношение.
— Может быть, вы все-таки попробуете, не в три, конечно, предложения, но в полчаса, ну, в час, — любое разумное время, которым вы располагаетр.
— Я вам отвечу на вопрос вопросом. Вы можете, любезный Александр Борисович, мне рассказать про вашу жизнь? Минут за двадцать? Нет? Ну, про первую любовь. За полчаса? Поведать о своих родителях — объемно, всесторонне, мне надо глубоко — минут за сорок? Как вам?
— Илья Андреевич, вы не обижайтесь. Мы, может, так поступим — я вам задам вопросы, частично глупые, наверно, а вы попробуете мне ответить. А я попробую понять ответ. Затем спрошу еще. Ну и так далее.
— Ну что ж, попробуйте. Я постараюсь.
— Вы постарайтесь только говорить попроще, ведь я не специалист. Мне требуется, чтобы все, как для детского сада. Или около.
— Вы понимаете, любезный, все, что делал Алексей Грамов, всегда удовлетворяло именно этому принципу. Феноменальной простоты. Понимаете? Алексей Грамов, ваш тесть покойный, которого вы, к сожалению, что называется, уже и не застали, был фантастическим умельцем подбирать с поверхности, так сказать. За это уменье взять, процентов так на пятьдесят, его и били. Взять очевидное. Но недоступное всем остальным. Понятно?
— Не слишком.
— Ну хорошо. Вот карандаш. — Вощагин положил перед Турецким карандаш. — Лежит перед глазами. Но его никто не видит. Приходит Грамов. Говорит: вот карандаш, чего вы ищете? Вот он. На столе лежит! Сначала все обалдевают: смотрите, точно — карандаш! Да как же мы-то не заметили? Ну, домовой глаза отвел! Ах, Грамов умница! Ну ты глазаст! Ты, Грамов, гений! И прочее. Потом все говорят почти все то же, но с несколько иным оттенком. А именно: вот Грамов карандаш нашел при нас, мы сами видели. Мы все искали карандаш и благодаря в первую очередь усилиям Алексея Николаевича Грамова нашли его! Мы с Грамовым нашли на столе карандаш. Ну, Грамов, гений, конечно. Ему-то карандаш не нужен в общем-то. Да, он себе еще найдет. Фломастер. А нам немного — докторскую написать бы. И хорош. И под корягу, до конца бы дней! Да вот беда, писать-то докторскую нечем нам. Спросите Грамова, он, может, присоветует чего… Ах, Алексей, ты не подскажешь нам по-дружески, чем докторскую нам бы написать на тему обнаружения карандаша. Алешка, подскажи, будь другом! Пожалуйста, возьмите карандаш. И так до бесконечности. Вы поняли?
— Да, понял. Как иносказанье. Но это очень неконкретно.
— Да это я всего лишь высказался на тему простоты как стиля Грамова.
— Его, должно быть, коллеги в душе ненавидели?
— И да и нет. Ну, большинство панически боялось. А некоторые, ваш слуга покорный например, — использовали. Использовали беспощадно. Дыра? Затык? Провал? Пойдемте к Грамову. Он может все. Любое. Пока он был жив, мы горя все не знали. Он мог себе позволить наплевать на всю политику, другому бы четыре раза голову открутили, ему же все сходило с рук. Он был любезен до услужливости и был фантастически независим. Порою просто хам. А впрочем, да, за это его ненавидели. За независимость.
— Мне ваш директор говорил, что он занимался меди цинской диагностикой.
— Да, занимался и диагностикой.
— Он что-то делал не по теме, что можно было бы использовать, скажем, в интересах государства? В практических делах? Сугубо житейских.
— Он только этим, в сущности, и занимался. Грамов был практик до мозга костей. Хотя и теоретик был крупнейший. Чтоб вам понять, попробуйте представить такую помесь: Эйнштейн вместе с Эдисоном. Представили?
— Туманно, если честно.
— Могу вам рассказать, за что ему присвоили доктора по биологии Ъопопз саиза, избрали почетным доктором Оксфорда, Кембриджа, Гарварда, Массачусетского технологического, ввели в состав Английского Королевского общества.
— Я это не пойму, наверно.
— Нет, вы, увы, поймете. Все это можно изложить за две минуты — даже в средней школе.
— Ну-ну. Уже заинтриговали.
— И слава Богу. Вот. Вам даже, поди, известно, неспециалисту, что все живые существа — все — электрически активны. Биотоки — слышали небось?
— Конечно, слышал.
— Продолжаем. Что это значит — биотоки? А это значит, что, например, если на лоб, на ножку или на лист — растения, положим, приклеить электродатчики, то на них появится, конечно, напряжение. Такое слабенькое, но вполне заметное.
— Как электрокардиограмма, как альфа-ритм у мозга…
— Да-да-да. Вот Грамов прикрепил пару датчиков на листья помидора. И записал кривульку. Кривулька получилась. Ну такая вот какая-то… — Вощагин взял свой карандаш, нарисовал на перекидном календаре перед собой какую-то кривую, показал ее Турецкому, — Такая, предположим…
— Ну, такая… — Турецкий согласился.
— А дальше? Грамов взял полил сей помидор хорошей родниковой водой, добавил натуральных удобрений, выставил его на свет… Как хорошо тут стало помидору! Вы согласны?
— Согласен.
— Ну, хорошо. Кривулька наша тоже изменилась.
— Ну, допустим.
— Ее Алеша Грамов тоже записал. Назвал «хорошая» кривая.
— Так-так…
— Потом он взял напильничек и стал пилить тихонько ствол у помидора…
— Садист!
— А, вы уже почувствовали! Да, все живое… Кривулька изменилась. Грамов получил кривульку «помидору плохо» и сразу перестал растение мучить. Ну-с, дальше… Вы видели, как на вокзалах, в аэропортах фикусы растут? В таких больших деревянных кадках?
