Полина Дашкова - Эфирное время
– Ни хрена себе, жалкие! – обиделся Вова Мухин. – Давай все назад, я на Арбате за один только перстень возьму полтора куска зеленью.
– Да, конечно! Размечтался! Лопух ты, парень, тебе за все вместе нигде больше пятисот не дадут.
На самом деле Вова уже побывал на Арбате, обошел нескольких уличных скупщиков, и действительно, нигде больше пятисот не давали. Вова был искренне возмущен. В ювелирном магазине точно такие сережки с изумрудами стоили семьсот пятьдесят баксов.
Конечно, магазин – это другое дело, однако обидно ведь. Тем более обидно за перстень. Он старинный, камень в нем здоровый, настоящий изумруд, к тому же вокруг мелкие алмазы, и золото семьсот пятидесятой пробы, он специально дома в лупу разглядел. А если еще учесть браслет золотой с эмалью, цепочку золотую, то пятьсот за все это жутко мало.
Однако крутиться с этой ювелиркой тоже нельзя. Надо сбыть поскорей, и все дела.
– Ладно, давай назад мою ювелирку, и я пошел, – буркнул Вова, надеясь, что мужик накинет хотя бы полсотни.
– Твою? – хитро прищурился бородатый.
– А чью же, блин? – возмутился Мухин,
– Ладно, пятьсот, без базара.
– Шестьсот. – Вова чувствовал, хватит уже торговаться. Этот мужик в заледенелом «жигуленке» на площади у Белорусского вокзала может сейчас запросто сдать его в ментовку, и тогда полный финиш. Однако жалко было самого себя до слез.
– Вон, видишь, под навесом у метро два лейтенанта чебуреки едят? – Бородатый, зажав украшения в кулаке, высунулся из окошка машины. – Давай их позовем и спросим, на сколько твои цапки потянут, не в смысле баксов, в смысле срока.
«Ну, влип по-черному…» – Вова тоскливо взглянул мужику в глаза и произнес с болью в голосе:
– Пятьсот двадцать пять.
Бородатый молча показал ему пять стодолларовых купюр. Вова, повинуясь инстинкту, протянул руку и взял у мужика деньги. Перед деньгами, даже небольшими, даже до слез маленькими, он никогда не мог устоять.
* * *
Когда у Вовы Мухина было мало денег, он становился вялым и раздражительным, у него болела голова, ныли сразу все зубы и печально урчало в животе. Он не мог смотреть на себя в зеркало, казался себе жирным уродом, впрочем, все другие люди, мужчины, женщины, и даже очень Красивые женщины, тоже казались ему уродами. Когда было мало денег, у – Вовы начиналась депрессия. Ему все время хотелось есть. Вова варил себе макароны, ел т в немыслимом количестве, по две пачки в день, толстел, страдал изжогой, несварением желудка, ненавистью к самому себе и ко всему окружающему миру, однако все равно продолжал есть макароны с кетчупом, кислым майонезом или с дешевым маргарином.
Прогулки на свежем воздухе, солнышко, птичье пенье, кино, музыка, веселые компании с девочками, а также витамины и физкультура – ничего не помогало Вове. От депрессии было только одно лекарство, проверенное, надежное, эффективное на сто процентов. Деньги. Как только у Вовы появлялась в кармане хотя бы тысяча долларов (но не меньше), он становился здоровым, бодрым, забывал о макаронах, ел фрукты и овощи, улыбался до ушей, утром делал зарядку, принимал холодный душ, растирался жестким полотенцем, легко сбрасывал лишние килограммы, распрямлял спину, гулял на свежем воздухе, слушал диски модных групп, смотрел боевики и триллеры, плавал в бассейне, ходил на дискотеки и знакомился там с красивыми девушками.
Продолжалась эта счастливая полоса ровно столько, на сколько хватало наличной суммы. Деньги кончались, Вова наливался тоскливой ненавистью к себе и к миру, толстел, забывал о гимнастике, веселой музыке и красивых девушках, варил себе макароны и в мрачном молчании поедал их, иногда прямо из дуршлага, один на грязной кухне.
Деньги были для Вовы явлением мистическим. Он знал совершенно точно, что появление их в его кармане, как и во всех прочих, чужих карманах, никоим образом не связано с такими скучными и бессмысленными понятиями, как образование, профессионализм, работа. Деньги нельзя заработать. Их можно «сделать».
Человечество, при всем его бесконечном разнообразии, делилось для Вовы на две л простые категории, на тех, кто умеет делать деньги, и на всех остальных. Себя самого Вова искренне относил к первой группе, потому что остальным просто не имело Я смысла жить на свете.
После «черного августа» Вова не вылезал из депрессии. Работа массажиста в оздоровительном комплексе была всего лишь работой, а следовательно, денег не приносила. Зарплаты хватало на макароны и кислый майонез. Вова толстел и совсем не улыбался.
Оздоровительный комплекс оставался престижным заведением, имел постоянных клиентов, среди них попадались и крупные чиновники, и бизнесмены, и просто денежные люди. Но клиенты, которые раньше, не глядя, красивым жестом выкидывали крупные купюры в качестве чаевых, теперь начали аккуратно считать свои деньги. Да и клиентов стало меньше. Цены на услуги оздоровительного комплекса резко подскочили, а количество платежеспособных людей сократилось. Осталась одна надежда: Клим. Таинственный, великодушный и всемогущий Клим.
Всего лишь восемь месяцев назад он возник ниоткуда, как будто по мановению волшебной палочки. Пришел в оздоровительный центр, качался на тренажерах, попарился в сауне, потом лег на массаж. Оказался разговорчивым клиентом, рассказал, что в Москве проездом, живет в Германии, занимается бизнесом. Вова считал, что достаточно хорошо разбирается в людях. Одним из решающих признаков для него было количество чаевых и манера их давать. Бизнесмен из Германии с красивым именем Эрнест Климов дал много, и так небрежно, словно сотня долларов для него вообще не деньги. Из этого Вова сделал вывод, что бизнес его процветает, и постарался продолжить знакомство, дал понять, что у него много разных приятелей, есть и знаменитые, например, журналист Артем Бутейко, так что в принципе если нужна реклама, то можно организовать недорого в разных там газетках-журналах.
На самом деле Вова понятия не имел о том, как делается реклама в газетах и какие имеются возможности у Артема Бутейко, но разве это важно? Главное, заинтересовать хорошего человека своей скромной персоной.
И хороший человек, немецкий бизнесмен Эрнест Климов заинтересовался, зауважал Вову, захотел с ним дружить. Как только он приезжал в Москву из Германии, сразу навещал Вову в оздоровительном . центре, делал у него массаж, давал щедрые чаевые, приглашал в дорогие кабаки, я посидеть, оттянуться. Платил, разумеется, сам, и не скупился на рассказы о своем у успешном бизнесе, о том, как начал с нуля, Ц с нескольких блоков сигарет, а закончил миллионным состоянием. Вове тоже хотелось рассказать в ответ что-нибудь интересное, но про самого себя нечего было, и он развлекал Клима историями про своих приятелей, про Саню Анисимова, про Артема Бутейко. Клим внимательно слушал и никогда не перебивал.
Когда случился августовский кризис, Клима в Москве не было, и Вова ужасно боялся, что больше он не появится. Многие зарубежные фирмы сворачивали свои дела в России. Вова не знал, какие именно у Клима здесь дела, но догадывался, что весьма серьезные. Клим ездил не на джипе, не на «мерее», а на обыкновенном «жигуле-шестерке», причем с московским номером. Он намекнул Вове, что это такая конспирация. А что касается татуировок, двух перстней на среднем и безымянном пальцах правой руки, так это детская дурь. Хотелось быть крутым в тринадцать лет. Надо бы вывести, да все некогда.
Вова сильно нервничал после – августа, растолстел до невозможности, помрачнел так, что лицо стало свинцовым, как грозовая туча. Связь с Климом была односторонней, оставалось только ждать и надеяться.
И надежды оправдались. Клим появился в конце октября. Вова обрадовался ему, как родному, стал рассказывать, какие новости у его приятелей, у Анисимова и Бутейко. Клим в свою очередь поделился с Вовой планами на ближайшее будущее.
Заварились такие крутые дела, что у Мухина дух захватывало, как на вершине «чертова колеса» в парке Горького. Однако Вова головы не потерял, свет грядущих больших денег не ослепил его. В шкатулке, где лежали патроны, он нашел целую кучу ценной ювелирки и прихватить ее не забыл. Не дурак. Обидно, что деньги получились маленькие, но и они не помешают.
* * *
– Гоэто при собаке, попытаться обмануть?
– Человека вы можете обмануть. Собаку никогда.
– Сколько ей осталось?
– Если не пойдут метастазы, она сможет прожить еще год, при хорошем уходе и два года. Но это будет больная собака, вам придется тратить на нее значительно больше времени и сил, чем раньше, – он закурил, помолчал, глядя в окно, и произнес тусклым, равнодушным голосом:
– Станет тяжело, позвоните, я приеду и сделаю укол.
– Но вы же сказали, я сама смогу ее колоть.
– Нет, этот укол вы сами сделать не сумеете.
В лечебнице, кроме них и Лоты, не было никого, стояла гулкая тишина, и вдруг послышался странный щелкающий звук. Юрий Иванович вскочил, бросился в коридор. По коридору на расползающихся лапах очень медленно шла Лота. Она шаталась и волочила за собой разбитую банку капельницы.
