Вера Коркина - Умный, наглый, сомоуверенный
Авилов в пустой квартире чувствовал себя не в своей тарелке. Было неудобно без необходимых предметов: телевизора, музыки — это раз, и противно, что кто-то ковырялся, — это два. Купленные вещи не нравились, казалось, что они с чужого плеча. Жизнь шла по чужому сценарию, и все было не тем, к чему привык. Он капризничал с Катей: Катя тоже была не его. Славная, но не его женщина. Переброситься словом, порассуждать было не с кем. Раньше на это годился Левша, а его и след простыл. Даже Лева, не добившись проку, забыл про Пушкина. Его маяло безделье: из трех занятий остался только «Римек», но там, сколько ни суетись, дело шло ни шатко ни валко, и от личной инициативы директора мало что зависело. Люди были расставлены правильно, и оставалось только контролировать.
Совсем заскучав, он позвонил Леве, чтобы узнать, как его дела, а тот ответил, что завтра ложится на операцию. Значит, нашел деньги, интересно где. Авилов обещал его проведать, а Лева начал отнекиваться. Пушкин тут же насторожился и, выждав пару дней, отправился к Леве с уже готовым планом проверки. Как только больной отлучился в туалет, Пушкин слазал в тумбочку за номерком от одежды и, получив в подвале Левино обмундирование, вытащил из кармана брюк ключи от квартиры. Потом съездил к Леве, проверил квартиру и в обратной последовательности возвратил все на свои места.
Ай-яй, укорял он себя, проводя тщательный обыск у Левы, нехорошо красть у больного человека! А больному человеку хорошо красть у полуздорового? Шнур от своего магнитофона Пушкин все-таки обнаружил, а также, найдя в квартире тайник, присвоил шесть тысяч баксов, считая вправе конфисковать собственные деньги. Будем считать, обменялись любезностями, непонятно только, где Лева достал ключи от его квартиры. А может, это и не Лева? Когда-то Левша занимался его домработницей вплотную, вполне мог сделать дубликаты ключей — замки давно не менялись. Когда эти братцы угомонятся? Встретить бы Левшу и от души напинать за все хорошее, да голова болит. Положив на место номерок от одежды, Пушкин покинул больницу. Акт милосердия он выполнил, больного навестил, порядок навел, пусть попробуют еще сунуться. Надоело жулье.
Тут он остановился и быстро свернул за угол, пережидая проходящего по больничному коридору человека в халате. Потому что ему навстречу, широко, как крылья, расправив плечи, шествовал Левша собственной персоной, а Авилов к такой встрече был абсолютно не готов. Более того, он не помнил, что у него там решено по Левше — казнить или помиловать — и решил временно уклониться от встречи с цветущим, отменно загоревшим Яковом Александровичем. Пусть пока цветет, разберемся. Он позвонил Комару и отматерил за то, что Левша разгуливает в городе, как по фойе Большого театра, а деньги между тем заплачены.
— Как ты? — поинтересовался Яков Александрович у брата.
— Нормально. Завтра выхожу. Швы уже сняли. Сразу иду к старухе. Там у них в суде дела крутые. Старухе, главной судье, нашли мужика в замену, хотят ее на пенсию сплавить. И был какой-то общий банкет, юбилей чей-то. И этот мужик, которого хотели на ее место посадить, пил-пил, плясал, а потом упал. Они давай смеяться, за ноги тянуть, а он мертвый. Погоревали, похоронили, нашли нового, молодого совсем, давай его двигать против старухи. Не тут-то было. Проходит месяц, они устраивают какую-то вечеринку, и этот молодой едва не отдает богу душу. Жуткое отравление. После этого он о месте председателя суда и слышать не хочет. И никто, понятно, не хочет… Так вот. Я давай старуху донимать, что мое дело надо пропустить вне очереди, она, ясное дело, в упор меня не видит. Я стал ее туда-сюда приглашать, она вроде не против со мной пойти, вроде как ей меня жалко, такого молодого и уже несчастного. Прикидываю, куда бы ее свести — тетка-то с железными зубами, и на шее медная брошка с зеленым камнем, — а она говорит, мол, пойдем, куда я скажу, и плачу за себя сама. И, знаешь, Яша, я что-то заробел… Думаю, надо как-то по-другому вопрос решать. Не нравится мне эта старуха — боевая слишком… У них там, в суде, аптечный киоск внизу. Старуха спускается, а девица из киоска — к ней. «Таисья Михална, — кричит, — я наклонилась в коробке лекарство искать, а кто-то руку просунул. Поднимаюсь — а касса пустая!» И ревет. Так, знаешь, что старуха делает? Я это своими глазами видел! Выходит на улицу, там неподалеку прогуливается этот, как его, ну вор, рыжий такой, все время с пекинесом под мышкой и в кепочке. Она ему заявляет: «Боря, там у меня у девочки кассу обчистили, скажи, чтобы вернули». Он ей в ответ: «Таисья Михална, при всем моем уважении, никак не могу такое сказать. Ребятки трудились и обратно ничего не отдадут. Девочка пусть не спит на работе, здесь не курорт». Она ему в ответ спокойно: «Не сделаешь — хуй оторву». И ушла… Смущает меня эта старуха… — Левша засмеялся.
— Женщина, старшая по званию, — это очень сексуально, Лева… Она замужем?
— Ты давай не это… не остри, тут все серьезно… Дубленку из итальянской чистки заберу и снова к старухе… Убеждать… Пушкин, кстати, приходил, тобой интересовался.
— Я уже все закончил. Завтра улетаю, ты тоже подтягивайся, работы много.
У Левши дела складывались неплохо. Он продал огромную, сталинской постройки, квартиру матери и, добавив от подарка вице-губернаторши, сделал две покупки: приобрел двухэтажный особнячок с мансардой под фотоателье и заброшенную ферму у нового шоссе, чтобы сделать автомастерскую для Левы, который после травмы преобразился.
Беспечный ленивый Левушка обрел цель — восстановить прежний вид и даже, по возможности, его улучшить, подобно Майклу Джексону. Занятие оказалось увлекательное, и Лева погрузился в него с головой, медленно, но верно двигаясь к успеху. В качестве побочного бизнеса Левша предложил брату заняться судебными разборками по поводу автомастерской, которую нагло продал Пушкин, лишив обоих доли, и Лева тут проявил баранье упорство. Пока внешность его все еще производила на окружающих столбняковый эффект, этим следовало пользоваться. Спорить с Левой не отваживались, старались отделаться побыстрее, а отделаться побыстрее удавалось лишь, если Лева достигал цели. Добивался он того, чтобы сделку купли-продажи автомастерской признали недействительной, прежние владельцы вступят в свои права, а обманутый покупатель, вероятней всего, предъявит Пушкину иск о мошенничестве. Дело поставили в какую-то очередь, и Лева часами маячил в судебных коридорах, настойчиво привлекая внимание, жалуясь и действуя всем на нервы. Грубо говоря, за ним обнаружились сутяжнические таланты.
В остальных делах Левша возлагал стратегические надежды на полковника. Как бы дерзко ни выглядели его брачные проекты, Ирина ему не отказала, а просила подождать, это раз. Во-вторых, с первого взгляда на бровастого, как Брежнев, полковника Левше стало ясно, что за невесту придется давать калым, и неслабый. Значит, много конкурентов не будет, несмотря на ее красоту. Левша собирался вложить деньги в любом случае, независимо от того как решит Ира. С ней или без нее, полковник в напарники годился, хотя договариваться будет тяжело. Не исключено, что его попытаются надуть, со связями папаши это легко.
Левша, пару раз видев полковника, ни разу не усомнился, что именно он «уходил» зятя, и сделал это не из жадности, а по идейным соображениям, которые у таких людей сильнее любви к деньгам. Полковники совершают антиобщественные действия, когда что-то кажется им сильно несправедливым. Левша готовился к отъезду в Ейск — обустраивать дом с мансардой и задним двориком, где в тени винограда хорошо жарить шашлыки в мангале, приводить в порядок старую ферму, покупать лицензию на автомастерскую. Приятные хлопоты. А при воспоминании об Ире, немедленно всплывало «Ах, какая женщина, какая женщина…». В любом ресторане, пристани загулявшего, любой поэт лопнет от зависти.
Письмо № 17.
«Дорогая Танюша, отчего ты не отвечаешь? Может быть, что-нибудь случилось? Как твое здоровье? Хочешь, я пришлю тебе гранатов? Они хорошо помогают от малокровия, а ты всегда такая бледная. Еще лучше было бы, если бы приехала меня навестить, тем более что скоро мой день рожденья и еще потому, что ты единственный человек, с которым я могу быть откровенной.
За последние полгода я стала подозрительной, и даже Павел внушает мне всякие дурные мысли. Во-первых, он на мне не женится, хотя обещал. Во-вторых, мы поссорились из-за машины. Здесь маленький поселок, и чувствуешь себя, особенно после большого города, на обочине жизни. Чтобы ездить в город, за шестьдесят километров, например, в ресторан или супермаркет, нужна машина. Павел хочет взять подержанную восьмерку, а я прошу недорогую иномарочку. Пока спорили и я пыталась его убедить, он обозвал меня „нахрапистой“. Я обиделась страшно, даже плакала. Неужели я не заслужила какой-то машины, металлолома этого? Потом обнаружила в ящике стола документы на наш дом. Он записан на какого-то Разумовского. Когда я стала спрашивать, что все это значит, он ответил, что это фамилия агента, а сам разнервничался. Как тут не вспомнить тетку Нюру, которую Павел обвел? Подумай сама, если я ему чем-то не угожу, он и меня облапошит, потому что способный. Раньше я ему верила безоговорочно, между нами не было никаких споров, мы были любовники и были счастливы. Но жить вместе совсем другое дело.
