Магдален Нэб - Привкус горечи
— Простите, что не приветствую вас стоя, — произнес старик, указывая на кресло. — Я ждал вас. Честно говоря, думал, что вы придете гораздо раньше.
— Спасибо, — поблагодарил инспектор, устраиваясь в большом прохладном кожаном кресле. — Я бы пришел раньше, но мне сказали, что вы скончались.
— Пока нет, — с улыбкой ответил адвокат. — Пока еще не совсем. — Улыбка сошла с его лица. — Бедная Сара. Умерла, так и не начав жить. Вы же пришли по поводу Сары, так?
— Да, по поводу Сары, — ответил инспектор. — У меня создалось такое же впечатление от общения с ней, хотя я совсем ее не знал.
— Не знали? Признаться, вы удивили меня. Я понял, что вы были близким и доверенным другом нашей несчастной Сары. Вы действительно очень удивили меня.
— Нет-нет... — Инспектор был несколько смущен. Он бы воспринял это как комплимент, если бы в свое время не забыл сходить к ней домой и если бы она не погибла. — Я видел ее лишь однажды. Незадолго до смерти она пришла ко мне и рассказала, что она... Ну... В опасности. Увы, она очень мало мне сообщила об обстоятельствах своей жизни, точнее, не сообщила ничего вразумительного. Порой, когда становится поздно, понимаешь, что, если бы поверил человеку, все могло бы сложиться иначе. Тем не менее она сказала, что у нее есть адвокат, я посоветовал ей проконсультироваться с ним... С вами. Я думал, вы знаете о ней больше, сможете оценить ситуацию...
— Боже мой... — Минуту д'Анкона сидел молча, подперев голову правой рукой. Вздохнув, он поднял глаза на инспектора. Д'Анкона внимательно его разглядывал, пронизывая взглядом насквозь, словно пытался понять, почему Сара Хирш полностью доверяла этому незнакомцу. В полной тишине инспектор с беспокойством смотрел на адвоката. Наконец тот произнес: — Мы с вами, инспектор, должны были встретиться раньше. Вместе... Да, ну что ж...Пустые рассуждения.
— Да. Я много думал об этом. Как я уже сказал, я видел ее лишь однажды. Судя по вашим словам, она очень рассчитывала на меня. Возможно, вы ошибаетесь, говоря, что она мне доверяла, особенно если мы оценим все произошедшее. Такое бывает. Когда уже слишком поздно, мы готовы на все, знаем, что надо было сделать, что надо было сказать, кому надо было поверить. В разговоре с вами, может быть, она поняла, что могла мне тогда довериться, но сегодня я здесь потому, что она мне не поверила и ничего не рассказала. Я ничего о ней не знаю. Я не знаю даже, почему она умерла именно при таких обстоятельствах, несмотря на то что я нашел людей, виновных в ее гибели. Я только знаю, что написано в заключении двух психиатров, которым она не могла или не хотела довериться, и то, что я нашел или, правильнее сказать, не нашел у нее в квартире.
— Понятно. — Адвокат замолчал, обдумывая услышанное и глядя на свои руки, лежащие на столе. Бледные, с деформированными артритом суставами, покрытые большими бледными возрастными пятнами на тыльных сторонах.
Неужели эта беседа будет повторением разговора с Сарой Хирш, только без слез? Ладно, больше он не задаст ни одного вопроса. Если старик захочет, сам расскажет, а инспектор уже и так потратил на это достаточно времени.
— Могу представить, — наконец произнес адвокат, — с какими трудностями пришлось столкнуться Саре. Она была напугана и нуждалась в вашей помощи. Так же, как тогда, когда она перестала ориентироваться в жизни, она была напугана и нуждалась в психиатрической помощи. Однако у нее были более серьезные и более долгосрочные обязательства, поэтому она ни тогда ни сейчас так и не открылась, не стала откровенничать.
— А вы? В конце концов, сейчас она мертва.
— То есть вы считаете, какими бы ни были ее обязательства, я могу вам все рассказать? Да. Да... Могу, насколько это возможно, и, безусловно, я могу для вас открыть некоторые загадки жизни Сары.
— Лишь некоторые?
— У меня тоже есть обязательства, инспектор, и более серьезные, более масштабные, чем обязательства Сары; ко всему прочему, они кое в чем совпадают.
Он будет себя вести так же скрытно, как и Сара. Выдаст пару фактов без каких-либо объяснений, и все дела, не сомневался инспектор.
— Не думайте, что вас в чем-то незаслуженно ущемляют — произнес адвокат, но инспектор вовсе этого не думал.
— Вы сказали, вы ждали, что я приду раньше, а я вам объяснил, что думал, будто вы умерли. Простите, но я не совсем понимаю. Ведь вы же знали, что вы живы. И вы также знали, что Сара Хирш погибла. Вам было известно, что она приходила ко мне. В газетах ее смерть расписали как убийство. Почему же вы не пришли поговорить со мной?
— Разумный вопрос. Я ждал, наблюдал...
— В расследовании убийства нельзя ждать. Первые сорок восемь часов решающие.
— Но это не было, насколько я понимаю, убийством. Правильно?
— С юридической точки зрения нет. Но в нравственном отношении...
— А, в нравственном отношении... В нравственном отношении... Мы более склонны искать добра, правды, чем юридической логики. Я вижу, вы возмущены и даже осуждаете меня. У вас своя работа, а у меня своя, и, когда вы узнаете, в чем она заключается, а я вам обязательно расскажу, вы поймете меня. Сперва мы должны подумать о вас. Как сказала мне Сара, вы сразу поняли, что угрозы, направленные против нее, связаны с ее квартирой. Вы были правы. Эти визиты и анонимки были нацелены на то, чтобы испугать ее и заставить съехать. У нее так же, как у ее матери, был узуфрукт на эту квартиру и на квартиру этажом ниже. Узуфрукт действует, пока она проживает в этой квартире.
— То есть, если бы она съехала, она потеряла бы право на жилье?
— Совершенно верно. Она также потеряла бы право на доход от квартиры на четвертом этаже, съемщик которой, к слову сказать, выплатил всю требуемую сумму еще до того, как началась эта травля. Без этих выплат Сара оказалась в затруднительном финансовом положении, но у нее не было возможности непосредственно влиять на ситуацию. Здание принадлежит попечительскому фонду.
— У нее в сейфе был договор, в котором оговаривались эти условия?
— Да, конечно.
Адвокат замешкался, но инспектор был полон решимости ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.
— Джейкоб Рот был отцом Сары?
— Да.
— Но он никогда не был женат на ее матери.
— Нет. Он никогда не был женат на Руфи. Джейкоб как раз уехал в Англию по делам, когда немцы захватили Флоренцию в сорок третьем году. Его отец, Сэмюэл, естественно, испугавшись за будущее своего сына, посоветовал ему остаться там. Джейкоб уехал, когда мать Сары, Руфь, чьи родители отправили ее во Флоренцию к Ротам ради ее безопасности, уже была беременна. Она никому ничего не сказала. А кому она могла рассказать? Джейкоб уехал. Ее родители были далеко в Праге. Ее жизнь зависела от семьи Рот, а сами они теперь подвергались смертельной опасности. Но они спасли ее. Они отправили ее в монастырь и окрестили. Через местную еврейскую общину они сделали ей итальянский паспорт. Я сам помогал им в этом. Я был членом ДЕЛАСЕМ [6] на виа де Рустичи, организации, помогающей еврейским иммигрантам. Под укрытием монастыря дитя Руфь родила дитя Сару. Роты спасли, что смогли: своего сына, Сару, наследство Сары — две ценные картины, скрученные в рулоны и уложенные в чемодан вместе с семейными реликвиями, — и несколько дорогих картин и предметов искусства, которые принадлежали им самим. Все это мы закопали здесь в саду за моим домом. Сохранив то, что удалось, эти замечательные люди были арестованы гестапо и отправлены в Фоссоли, откуда итальянских евреев отправляли в Освенцим.
— А вы? Вы тогда остались здесь?
— Я остался здесь. Они пришли в мой дом так же, как приходили в другие дома. У меня нашлось несколько достаточно ценных предметов искусства, чтобы облегчить тяжелое материальное положение старшего офицера. Они не тронули мою жену. Мне очень повезло.
— Но...
— Что — но?
— Я слышал уже кое-что из этой истории от сестер в монастыре, но я не понимаю, почему после принятия расистских законов тридцать восьмого года обеспеченные евреи, которые, как вы, например, могли себе позволить убежать, почему они остались здесь?
— Инспектор, мы с вами итальянцы, вы и я. Мы оба знаем по своей работе, что принимать законы — это одно, а приводить их в исполнение — это совсем другое. Все считали, что принятие этих законов — не что иное, как подарок Гитлеру. Никто не предполагал, что эти законы действительно вступят в силу. К тому же не надо забывать, что итальянские евреи являются прежде всего итальянцами. Не только потому, что мы живем здесь уже шесть веков, то же самое можно сказать о евреях и во многих других странах, но в первую очередь потому, что Италия по сути своей существует и имеет политический вес лишь полтора века, и именно евреи активно способствовали этому становлению. Будучи торговцами, постоянно и свободно путешествуя, налаживая контакты по всей стране и по всей Европе, кто как не евреи содействовали тем самым началу Рисорджименто? [7] А разве мы не сражались за нашу страну во время Первой мировой войны?
