Эндрю Йорк - Доминатор
— И сколько времени им понадобится, чтобы починить лодку? — обратился он к Серене
— Они в полном порядке, мистер Уайльд. Эти лодки сделаны из травы.
— Именно это меня и беспокоит.
— И напрасно. Это очень хорошие лодки, достаточно прочные, и при этом легкие, поэтому на них совсем нетрудно идти на шестах. У них деревянный каркас, а благодаря травяной обшивке они к тому же очень гибкие. Если такую лодку ударит бегемот, она только изогнется, а деревянная лодка наверняка сломалась бы или опрокинулась.
— Как ты сказала? Ударит бегемот?
— Ну, да. В центральной части озера их много. У этих лодок только один недостаток — они впитывают воду.
— Милая моя, тебе не кажется, что гораздо безопаснее было бы срубить несколько деревьев и построить плот?
— Но, мистер Уайльд, они впитывают воду довольно медленно. Понимаете, трава пористая, и со временем поры пропитываются водой, лодка становится слишком тяжелой и не может больше держаться на воде. А тогда, конечно, ее нужно выбрасывать, иначе она утонет.
— Твои познания в области физики просто ужасают меня. Предположим, это случится, когда мы будем в середине озера?
Серена беззаботно рассмеялась.
— Это было бы очень неосторожно с вашей стороны, мистер Уайльд. И могло бы стать очень большой трагедией.
Вождь воздел к небу руки и произнес речь, представлявшую собой, как надеялся Уайльд, молитву о безопасности его гостей. Его семейство ответило возгласами одобрения, а потом четверо молодых мужчин поставили горшок с кускусом и две канистры с водой в одну из лодок, взялись за борта, издали дружное шипение и опустили суденышко в черный ил.
— И что теперь? — спросил Уайльд. — Мухаммед подойдет к горе, или же мы будем сидеть и ждать, пока гора подойдет к нам?
— Я опять не понимаю вас, мистер Уайльд. Последователи Бога не молятся Аллаху или его пророку. Они находят силу в своих собственных сердцах. — Она положила винтовки и патронташи рядом с канистрами, разделась догола, сложила одежду на винтовки и поцеловала вождя в щеку. Потом она соскользнула с причала и сразу же прогрузилась в ил до середины бедер. Фатима и Джоанна последовали ее примеру. Уайльд тоже разделся, обменялся рукопожатием с вождем, которому, казалось, это доставило огромное удовольствие, и спрыгнул с причала. Грязь радостно облепила его тело, словно с начала времен только и дожидалась, когда в нее погрузится пара белых ляжек.
— Идите сюда, вперед, мистер Уайльд, — сказала Серена. — Мы покажем этим лахудрам, что значит работать.
— Подожди немного. — Чтобы приподнять ногу и протолкнуть ее вперед требовалось поистине геркулесово усилие, а мысль о том, что опуская ступню при следующем шаге можно наткнуться на что угодно, вовсе не облегчала продвижение.
— Держите веревку. — Серена перекинула толстый, но легкий канат, сплетенный из травы, ему через плечо, сама заняла место за его спиной, громко вскрикнула и они двинулись вперед, Фатима плелась за ней следом. Африканская версия «Бурлаков на Волге», вспомнил Уайльд знаменитую картину, которую ему довелось увидеть в Москве. Они пробивались сквозь густой ил, а со всех сторон раздавались всплески каких-то других живых существ и шелест тростника, потревоженного бортами их корабля, да сзади одобрительно рукоплескали жители деревни бадуми, толпившиеся на берегу у причала.
— Далеко еще? — спросил Уайльд. От усилий в мускулах его бедер уже начиналась жгучая боль
— Уже недалеко, — пообещала Серена. Она уже погрузилась в ил по самые плечи.
— Лезь туда, и толкайся шестом, — Уайльд опустил руки в грязь, схватил девушку за талию, извлек из трясины, которая выпустила ее, издав громкий сосущий звук, и поставил в лодку. — И что ты видишь?
Серена поднесла козырьком руку ко лбу.
— Вижу воду! Вон там! — она указала рукой.
«Бурлаки» миновали излучину и оказались в устье ручья. Последние деревья остались уже в сотне ярдов позади. Из черной илистой трясины путники переходили в другую пустыню, бурого цвета. Серена из лодки указывала путь и помогала, отталкиваясь длинным шестом.
— Уже скоро, — ободрила она Уайльда.
Но прежде, чем они добрались до открытой воды, вода сама настигла их, правда, в виде ливня. Солнце исчезло, как будто кто-то задернул занавес, и дождь твердыми упругими каплями ударил по обмелевшему озеру и бредущим по нему путникам.
— Быстрее! — воскликнула Серена и, перегнувшись через борт, попыталась ухватиться за скользкое от грязи плечо Уайльда. — Забирайтесь в лодку.
Уайльд выдрался из трясины и перекинул ногу через борт, отчего лодка опасно накренилась. Серена помогла ему перевалиться на дно, Фатима и Джоанна со всей возможной быстротой последовали его примеру. Когда Уайльд выпрямился, то сразу понял причину беспокойства девушки. Грязь, через которую они только что с таким трудом пробивались, раздвигалась на их глазах, тут и там возникали просторные водоемы, они соединялись между собой, и он почувствовал, что лодка сама двинулась вперед.
— А почему бы нам не переждать дождь? — спросил он.
— Нельзя, потому что как только он прекратится грязь снова загустеет. Потребуется не один ливень, чтобы она действительно растворилась. Так что мы должны поторопиться. — Серена вручила Уайльду один шестов и ободряюще улыбнулась, а тяжелые дождевые капли лупили ее по голове, вода стекала по волосам на плечи, смывая грязь с тела в лужицу под ногами. — Все идет хорошо, да?
— Наверно, раз ты так считаешь дорогая.
— Ну, теперь, когда мы выбрались из ручья, дело пойдет быстрее. Вам когда-нибудь приходилось толкать лодку шестом?
Уайльду пришло в голову, что озеро Чад совсем не похоже на Кем.[29]
— Нет.
— Тогда старайтесь делать, как мы. Вот так.
К его удивлению все три женщины оделись, натянув туники на измазанные черным илом тела и накинув на головы капюшоны своих накидок. Затем Фатима затянула какой-то речитатив, Длинные шесты взметнулись и вонзились в воду с обоих бортов. Три девушки, скрючившись, как обезьяны, висящие на веревках, сильно уперли шесты в вязкое дно и быстрыми шагами пошли в сторону кормы, стараясь как можно дольше держать шест упертым в дно, но не забывая вовремя выдернуть свое орудие из вязкого плена. Потом они сразу же возвращались в нос и снова и снова кланялись бурой воде. Уайльд присоединился к ним. Сначала у него получалось плохо, но потом он уловил общий ритм, и лодка, окончательно выскользнув из объятий трясины, через несколько минут уже поплыла по воде. Уайльд наблюдал за своими спутницами со все возрастающим восхищением. Грязь, стекающая по их ногам, и тугие мышцы, играющие на обнаженных руках, были, пожалуй, самым сильным аргументом в пользу физического равенства полов, из всех, с которыми ему когда-либо приходилось встречаться.
К полудню ливень прекратился, небо очистилось, и Серена предложила остановиться и поесть. Лодка дрейфовала примерно в миле от берега, чуть заметно покачиваясь на спокойной воде, в которой ярким пятном отражалось солнце. Фатима и Джоанна весело болтали друг с дружкой, поглощая финики и кускус, и запивая все это мериссе. В конце концов Уайльд почувствовал, что от их вида у него сводит скулы.
— Куда дальше? — обратился он к Серене.
Она встала и всмотрелась вдаль, прикрыв глаза от солнца.
— Вон туда, — твердо, как будто разглядев известный ей одной ориентир, сказала она через несколько секунд. — Два-три дня пути.
Они непрерывно двигались на шестах до самого вечера. Ночью они предоставили лодке свободно дрейфовать, а с первыми лучами рассвета возобновили движение. Каждые сутки на них обрушивалось не менее двух ливней, они обходили стада плескавшихся и фыркавших гиппопотамов, тревожили колонии птиц, пробивались сквозь густые заросли тростника, время от времени преграждавшие путь.
Судя по тому, насколько уходил в воду шест, глубина озера нигде не превышала восьми футов. Деревья на берегу все время оставались по правую руку. Путники не купались, и отправляли естественные функции как придется. Они пили мериссе вместо воды и пребывали в постоянной эйфории легкого опьянения. На руках у всех вздулись волдыри, но на них не обращали внимания. Уайльд мучительно обгорел на солнце. Порой Фатима пела, а порой они с Джоанной о чем-то разговаривали. И все они воняли. Уайльд решил, что никогда больше не сможет коснуться женщины, не ощутив про себя этой вони, грязи и множества всяких других неприятных вещей. Даже Серена превратилась в дурно пахнущий ходячий шар из энергии, грязи и пота.
Он больше не сомневался, что у него или солнечный удар или малярия; его постоянно мучила головная боль. Порой она была почти невыносимой, такая, что он с трудом мог открыть глаза при свете солнца, а порой — просто унылым напоминанием о том, что в голове у него далеко не все в порядке. Он страдал от поноса, но эта же беда преследовала и всю его команду. Ночью, когда температура снижалась почти так же сильно, как в пустыне, а ветер разводил рябь на неподвижной при свете дня воде, он непрерывно дрожал. Он пребывал в двух состояниях: или насквозь мокрым, или абсолютно, противоестественно сухим, но хуже всего была грязь. Он и не представлял себе, что можно быть настолько грязным, даже во время войны в Корее ему не доводилось и близко подходить к такому состоянию. И это упорное упражнение в медленном самоубийстве предпринималось исключительно для того, чтобы казнить женщину, которую он почти что любил.
