Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
Профессор Гофман вдруг побледнел.
— Н-нет… О Господи, неужели… Да ты с ума сошел!
— Почему? — Натаниэль недоуменно поднял брови. — Я высказываю гипотезы. Каждая из них куда материалистичней твоей. А насчет Центра — позвони, позвони. На всякий случай. И где, наконец, загадочная книга?
— Книга пришла по почте… — пробормотал Давид, набирая номер телефона.
Сидя в кресле за профессорским столом, Розовски с интересом следил за тем, как профессор пытается связаться с Иерусалимом.
— Успокойся, — сказал он. — Что ты так разнервничался? Разве экспертиза обнаружила наличие яда, пропитавшего страницы книги?
— А?… — Давид замер с телефонной трубкой в руке. Выражение его лица было столь забавным, что Розовски засмеялся.
— Знаешь, с твоими дурацкими подозрениями… — буркнул Гофман. То ли от раздражения, то ли от растерянности, он начал лихорадочно листать лежащую на столе папку.
— Я всего лишь высказал одно из предположений, — сказал Натаниэль. — Всего лишь одно. Кстати, оно не более дурацкое, чем предположение о проклятии средневекового каббалиста, спровадившем на тот свет современного крепкого парня. И при этом вовсе не настаиваю на правоте… А вот, кстати, и твой лаборант.
В кабинет вошел Габи Гольдберг. В руках он держал увесистый том в черном кожаном переплете.
— А, Габи, — профессор отбросил папку в сторону. — Послушай, ты опять принес мне не ту папку. Твоя рассеянность переходит всякие границы. Что это?
— Вы же просили книгу, — обиженно ответил Гольдберг. — Вот эту.
— Ах, да, давай сюда. И принеси, ради Бога, ту папку, которая мне нужна.
Лаборант скрылся за дверью и тут же снова вернулся, с тонкой папкой в красной пластиковой обложке.
Натаниэль задумчиво посмотрел на Габи, потом на книгу, лежащую перед Гофманом. Наклонился, пододвинул книгу к себе, раскрыл ее.
— «Ибо наказаны будут не те, кто проливает кровь сынов Адама на сочную траву, забывая, что кровь — это душа, но те, кто скрывает за бельмами учености истинное, незамутненное зрение…». — прочитал он. — Да-а… Что-то мудрено для меня.
Габи Гольдберг фыркнул.
— Ерунда, — сказал он. — Вообще, по-моему, эта книга — полный бред. Для шизиков. Все слова, вроде понятны, но так оно все перекручено… — он помотал головой. — Черта с два разберешь.
До Розовски не сразу дошел смысл сказанного.
— А что? — Гольдберг пожал плечами. — Я, во всяком случае, ничего не понял.
Теперь уже и Гофман посмотрел на лаборанта расширившимися от изумления глазами.
— Ты хочешь сказать, что читал ее? — он искоса глянул на сыщика, ожидая увидеть на его лице ехидную улыбку. Но улыбки не было.
— Читал. А что? — в свою очередь, спросил лаборант. И, заметив странное выражение лица профессора, встревожился: — Вы же не говорили, что нельзя.
— Нет, я, конечно, не говорил, но…
— Ты слышал когда-нибудь о проклятьи Давида Сеньора? — хмуро спросил Розовски.
— О чем? — недоуменно переспросил Гольдберг. — О каком проклятьи?
Розовски и Гофман снова переглянулись.
— Понятно… — сказал Натаниэль. — Скажи, Габи, что за человек был твой напарник?
— Нормальный человек. Правда, подвинутый на всех этих штуках, — Габи кивком указал на книгу. — А что за проклятье?
— На каких штуках?
— Что?
— На каких штуках был подвинут твой напарник? — повторил вопрос сыщик.
— Ну, на этих. Каббала и прочее. А что?
— Профессор предполагает, что именно это увлечение и оказалось причиной смерти, — сказал после паузы Розовски.
— Увлечение? А разве это не… не сердечный приступ?
— Но он был спровоцирован, — медленно произнес сыщик. — Так, во всяком случае, полагает профессор Гофман.
Габи недоверчиво посмотрел на сыщика, перевел взгляд на Давида Гофмана. Тот кивнул. Лаборант неуверенно улыбнулся.
— А вы могли бы объяснить мне… — начал было он, но Розовски перебил:
— Увы, нет, мы еще сами ничего не знаем. О проклятьи Давида Сеньора вам расскажет ваш профессор. А мне пора, — он поднялся. — Давид, я бы хотел взять на денек эту книгу.
Гофман отрицательно качнул головой.
— Я оставлю расписку.
— Ты прекрасно понимаешь, что дело вовсе не в этом! — вспылил Давид.
— А в чем? — Розовски удивленно посмотрел на друга. — А, вот в чем дело… Но ты ведь слышишь, — он указал на лаборанта, все еще стоявшего у двери. — С ним ничего не случилось.
— А что со мной должно было случиться? — спросил тот.
— По мнению профессора Гофмана, ты должен был скончаться от сердечной недостаточности, — объяснил сыщик. — Сразу по прочтении книги.
— Ну и шуточки у вас… — пробормотал Гольдберг.
— Это не шуточки, — сказал Натаниэль. — Профессор предполагает, что с этой книгой связана какая-то, довольно мрачная история… Кстати, как у вас складывались отношения?
— С кем?
— С Михаэлем Корном.
Гольдберг немного подумал.
— Какие могут сложиться отношения за такое короткое время? — спросил он. — Только познакомились. Ты же знаешь, Натан.
— А раньше вы не были знакомы? — спросил Розовски.
— Откуда? Ни разу не встречались. И с чего ты решил, что все репатрианты знакомы друг с другом?
— Страна маленькая, — ответил Розовски. — Мы, по-моему, вообще все знакомы друг с другом, разве нет?
Вопрос был риторическим, Габи так его и воспринял. То есть, промолчал. Розовски побарабанил пальцами по столу.
— Н-да-а… Ну, а за эти дни что — не повздорили ни разу? — спросил он.
Гольдберг обиделся.
— Да ну тебя, Натан, ты что же — думаешь, я его… — он насупился и отвернулся.
— Ты его — что?
— Сам знаешь, — буркнул Габи. — Я могу идти? — он демонстративно повернулся к Гофману. Профессор, смотревший на все это с неодобрением, сказал:
— Да-да, конечно… У тебя ведь больше нет вопросов, Натаниэль?
Розовски кивнул.
— Хорошо, Габи, иди, — сказал он. — Мне тут еще надо переговорить с вашим шефом. Только не убегай, ладно? Я хотел задать тебе еще пару вопросов.
И вновь во взгляде Габи появилась настороженность. Он явно хотел о чем-то спросить, но выражение лица Розовски не располагало его к этому, он молча повернулся и вышел. Когда лаборант покинул кабинет шефа, Давид спросил:
— Ты его подозреваешь в чем-то?
Розовски отрицательно качнул головой.
— Я не могу никого ни в чем подозревать, — сказал он. — Пока что я, все-таки, не уверен в том, что имело место преступление.
— Но ты так говорил, будто…
— Я никого не подозреваю, — перебил Розовски. — Или всех подозреваю. Может быть, всю историю выдумал ты сам. Может быть, тебе захотелось создать грандиозную мистификацию.
— Ну, знаешь! — возмутился Гофман.
— Ладно, успокойся. А вопросы… — Розовски улыбнулся. — Я всегда задаю вопросы неприятные и неудобные. Издержки профессии, — он снова раскрыл старинную книгу. — Что-то мне это напоминает… — пробормотал он.
— Текст?
— Д-да нет… Какая-то мысль мелькнула, когда я раскрыл книгу. Что-то такое, на краю сознания… — он задумался. — Знаешь, как будто краем глаза что-то заметил. Что-то любопытное…
— В кабинете? Или в книге?
Натаниэль неопределенно пожал плечами.
— Н-не знаю… — сказал он неуверенным голосом. — Не могу понять. Что-то незаметное, но важное… — он немного помолчал. — Нет, уже не вспомню.
12
— Послушай, — сказал Розовски, окидывая взглядом тесное помещение лаборантской, — по-моему, здесь не очень уютно, ты не находишь?
— Да нет, нормально, — пробормотал Габи.
— Давай-ка мы сделаем так, — предложил Натаниэль. — Ты меня немного проводишь — до автобусной остановки. А я у тебя кое-что спрошу. Хорошо? Твой начальник не возражает.
Габи зачем-то посмотрел на закрытую дверь профессорского кабинета, сделал неопределенное движение головой. Жест, при желании, можно было понять как согласие. Что Розовски и сделал.
— Вот и отлично, — сказал он. — Пойдем.
На остановке не было ни одного человека. Розовски сел на лавочку и указал Габи на место рядом.
— Скажи, Габи, ты так и не вспомнил, каким образом появилась в нашем агентстве фамилия Розенфельд? — спросил Розовски. — Если нет, мне придется смириться с мыслью о том, что я страдаю галлюцинациями.
— Н-ну… — Габи вздохнул. — Вспомнил. А что, ты продолжаешь заниматься этим делом? Офра сказала, что расследование прекращено.
— Ну и что? Я просто хочу знать. Это как пустая клеточка в почти решенном кроссворде. Итак?
Габи помолчал некоторое время, собираясь с мыслями.
— Ну, тебя не было тогда, — нехотя сказал он.
— Когда?
— В конце весны. В мае, кажется.
Розовски вспомнил, что в мае он устроил себе пятидневный отпуск.
