Оксана Обухова - Ставка на проигрыш
– Так мне продолжить?
– Говорите, – вздохнул Михаил Николаевич. – Чего уж теперь.
Я вкратце рассказала всю историю о том, как дошла (додумалась) до жизни такой, и закончила выразительным вопросом:
– И вот скажите мне, пожалуйста, после всего, что я натворила: во мне можно заподозрить агента контрразведки? А?
Разведчики не ответили, но явно показали мне лицами, что заподозрить в Софье Ивановой можно что угодно, кроме принадлежности к спецслужбам.
– И я о том же. Дура, интриганка, искательница приключений. Так вот представьте. Если я… например… Например… Вот! Если я повешу на информационном стенде скромное объявление «Меняю бытовую химию на сотовые телефоны». Как вы думаете, курьер заинтересуется? Выйдет на меня? И кстати, а вы сами-то знаете, кто он такой?
– Нет, – ответил Михаил Николаевич.
– Точнее – не уверены, – добавил Андрей Павлович.
– И я тоже, – вздохнула я. – В нескольких мужиках запуталась! Но об этом позже. Я сейчас о том, что, увидев – сотовые на химию, – курьер поймет.
– Нет, – резко ударив себя по колену, отрезал подполковник. – Это опасно.
– Ну-у-у, – с полувопросительной интонацией многозначительно протянул Палыч. – А ес-ли-и-и…
– Нет! – твердо повторил Огурцов. – Это уже не шутки.
– Да почему! – подскочила я. – Я изображу из себя жадную дамочку, заломлю фантастическую цену, начну торговаться…
– Нет! Как вы объясните ему, что догадались о тайнике за зеркалом, о банке с порошком…
– Но я же догадалась!
– Еще не факт, – резонно вставил вредный Палыч.
– Факт, факт, – не согласилась я. – Сотовый-то он у меня стянул. Небось связи проверял… – И прикусила язык. – Михаил Николаевич, а если он информацию из моей «симки» своим по спутнику переправил?.. Они вас пробьют?..
– Это ерунда, – отмахнулся подполковник. – Никого они не пробьют. Сотовый оформлен на моего полного тезку, тут комар носа не подточит. Иначе я вам этот номер не оставил бы.
Как же, однако, приятно работать с профессионалами!
– Софья, – вставил Андрей Павлович, – а если все-таки вы ваш сотовый потеряли, все это только совпадение и…
– И я вам тут голову морочу? – закончила я. – Так?
– Ну, в общем-то да.
– Андрей Павлович, – прищурилась я, – а куда вы выходили на минуточку, когда я мой доклад до шкафа в каюте номер четыре довела? Вы, наверное, кого-то из своих людей на «Мадемуазель» отправили? Да? – Палыч хмыкнул что-то неопределенное, и я продолжила: – Когда вы вышли, я вынужденную паузу не перекуром заполнила, а думу думала. Так что скажите: когда вам сообщат, что контейнер находится именно там, где я и предсказывала?
– Скоро сообщат, – не стал увиливать Палыч.
– Тогда зачем все эти уловки? «Голову морочу…» Сейчас на корабле, кроме Туполева, ни одного пассажира, так что, думаю, ваши ребята быстро управятся…
Андрей Павлович порывисто встал.
– Михаил Николаевич, выйдем пошепчемся, – сказал он и, не дожидаясь подполковника, быстро вышел за дверь.
Все еще печальный Огурцов поплелся за ним следом с видом висельника, получившего отсрочку приговора. Тащил на опущенных плечах мятый пиджак и даже немного шаркал.
Бедный, бедный Михаил Николаевич, повезло же тебе наткнуться на Соню!
Ну да ничего. Мы еще побарахтаемся. Поплаваем.
Когда мужчины вышли, я тоже встала и дотопала до столика, на котором стоял до слез знакомый по активному пионерскому детству, трибунам и собраниям граненый стеклянный графин. Налила из него воды в стакан и залпом выпила. По моим представлениям, сидеть мне в этом прокуренном помещении еще долго. Пока с «Мадемуазели» не придет подтверждение – контейнер обнаружен.
А до тех пор ни о чем конкретно-шпионском разговаривать со мной не будут. Только есть глазами и пытать никчемными расспросами.
Пытали и ели глазами меня, надо сказать, под бутерброды с колбасой и горячий чай. Мужчины хмуро закусывали, а я по второму разу со всеми подробностями рассказывала о событиях последних дней и делилась мыслями о том, как поведу себя с курьером, ежели тот объявится. И честно говоря, не понимала, зачем это нужно. Ведь все пока зыбко, туманно и иллюзорно. Вилами по воде писано, по-русски говоря.
Наконец, примерно через сорок минут, в кармане Палыча затренькал мотивчик «Во поле березка стояла…». Тот вынул телефон, сказал «алло» и долго слушал. Потом убрал мобильник в карман и на наши с Огурцовым вопросительные взгляды только ресницы опустил. Есть. Контейнер в банке.
Я шумно, со всхлипом выпустила воздух из легких и только тогда поняла, как тяжело дались мне эти сорок минут. Веря и не веря, хотя и не желая этого ответа – есть, я так перегрузила себя эмоционально (только внутри, только незаметно), что, узнав о том, что оказалась права, чуть не заплакала. То ли от облегчения, то ли с досады.
Однако быстро взяла себя в узду, – мы бедные, но гордые, и жалеть нас не надо, – и позволила себе только один раз хлюпнуть носом.
– Обсудим детали операции, господа?
Посвящали Соню в тонкости работы по внедрению недолго. Минут десять, но в два голоса. Чего нельзя и что можно, что допустимо и что категорически непозволимо. Не скажу, что я слушала это с особенным усердием, так что в конце концов не выдержала и высказалась:
– Вы что, меня пугаете, да? Совсем за бестолочь держите? Оставьте меня в покое! Я на женской интуиции выплыву!
– Выплывет она, – мрачно хмыкнул Огурцов. – Доплавалась уже!
– Так я же не вербовать курьера буду! Я только денег за контейнер попрошу – и в кусты!
Разведчики как-то особенно грустно посмотрели на меня, я поежилась и поинтересовалась:
– Он меня убьет, да?
– Ну, это вряд ли, – чересчур оптимистично бросил Палыч. Он явно хотел утешить меня еще немного в том же духе, но я его перебила:
– Сама все знаю. Пока груз у меня – я в безопасности. А потом… Насчет потом вы меня уже проинструктировали.
(Зачем только? От этого инструктажа я больше напугалась, чем пользы получила. Я и без их советов собиралась быть осторожной, бдительной. Разумной и уступчивой. Поскольку еще одного трупа не выдержат ни моя мама, ни погоны Михаила Николаевича Огурцова.)
На кровати в моей каюте лежала записка от Туполева: «Разбуди. Целую. Я». Краткость послания не оставляла сомнений – любимый устал, как пес оленевода, и еле дотащил себя до матраса. Я постояла у приоткрытой разделительной двери, послушала идущее из-за нее легкое сопение и отправилась в мою душевую кабину. Смывать липкий налет напряжения, усталость и высохшие на ресницах, непролитые слезы.
Я не позволила себе при разведчиках краснеть от стыда и мотать на кулак сопли; не била себя в грудь – простите, дяденьки! – я притворилась стойкой, оглядчивой и рассудительной, я исправляла реноме… А в груди выла и рыдала униженная совесть.
Как я могла так опростоволоситься?!
Зачем залезла туда, куда не просили?! Как могла посчитать себя умнее других, изображать из себя ищейку и в конце элементарно нагадить?! От души. По-крупному.
Дура, истеричка, выдумщица, узды на меня нет.
Или вожжей.
Мужики тихо, на цыпочках, вели «алхимика», даже позволили курьеру уйти, только бы он не обнаружил слежку, а я решила – они болваны.
А я умная.
Я стояла под хлесткими струями воды и просто корчилась от унижения. Умывала совесть ядовитыми издевками и хлестала душу пощечинами: «Поделом тебе, поделом! Со свиным рылом в калашный ряд не суйся! Мата Хари недоделанная! Обрадовалась – раскусила… Сиди теперь вся в шпионах…»
Так стыдно мне еще никогда не было. Нет ничего гаже ощущения, что ты крупно, со всем старанием нагадила хорошим людям. Добрейший Михаил Николаевич – разведчик и человек – прятал от меня презрение, но он был прав: таких, как я, мало презирать, их… Не знаю. Сажать, что ли?! Чтоб не путались и не гадили!
Исхлестав себя упреками и струями, я выключила воду и внутренний монолог, обернулась полотенцем и вышла из ванной. Спать не хотелось совершенно. Хотелось выполнить программу хотя бы по минимуму – напиться до комы, и пусть синусоида замерзнет на точке из кубика льда в бокале виски.
Я открыла мини-бар, села перед ним на корточки и какое-то время рассматривала разнокалиберную и разномастную шеренгу бутылок. Бар был выполнен в русском сюрреалистическом стиле: никаких мелких штрихов в виде мензурок с пробниками. Только крупные мазки: 0,3; 0,5; 0,7. Водка, виски, джин, текила, шампанское и пара бутылей с минералкой, с тоником. (Коньяк стоял у Туполева в персональном серванте.) Потом приоткрыла небольшую нишу-полочку на стенке холодильника и там наконец увидела Европу. Десяток бутылюшечек ростом с мальчика-с-пальчика. Достала мензурку с мартини – негоже разведчику вусмерть напиваться в первый рабочий день, – уже свинтила ей головку, как вдруг подумала: «Какого черта? Пить в одиночестве – дурной тон».
