Диана Кирсанова - Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы
– Ну и дела! – сказала она, шлепаясь рядом с Максом на второй табурет, так что он отодвинулся с плохо скрытой брезгливостью, которую соседка, к счастью, не заметила. – Одноклассник Кирюхин нашелся. Это сколько лет к ней никто не заходил!
Она выставила на стол пузатую бутылку «Арарата», выложила сыр и какую-то колбасу, достала из холодильника наполовину опустошенную баночку шпротов, зачерствелый батон и загремела полками стенного шкафа в поисках рюмок.
Спаниель носился между ними, радуясь неожиданной компании, и периодически взлаивал.
– Вот напасть! Погодите, запру я его щас. Тебя как зовут-то? Максим? А я Вера буду. Ну, за встречу, что ли? Ты смотри, одноклассник нашелся у Киры. Тебе сколько лить-то? До краев?
– Ээээ… ну… чуть поменьше, чем вам.
– Ладно, – легко согласилась она. – Как скажешь, мужчина. С мужиками я вообще не спорю. Так, спрашиваешь, почему Кирка нелюдимкой стала? Да из-за матери все. Мать у ней, вишь, парализовало, вот на девку все и свалилось. А помочь некому.
Надо ли говорить, что через каких-нибудь полчаса путем не самых сложных наводящих вопросов Макс знал о Кире Сарыгиной все, что только было известно ее соседке.
* * *– Станция «Планерная». Конечная. Просьба освободить вагоны, – бесстрастно приказал электронный голос.
Кира вышла из вестибюля метро наверх, вдохнула душный смрад вечернего города. Домой! Хорошо, что у нее есть хотя бы это – дом.
Еще полгода назад она не могла позволить себе преодолевать расстояние от метро до типовой панельной пятиэтажки до такой степени неторопливо, шла быстро, иногда даже сбивалась на бег. А здесь, у вереницы гаражей-«ракушек», всегда поднимала голову и высматривала там, на втором этаже блочной хрущевки, светящееся оконце. Ужасно, ужасно по целым дням мучиться вопросом, все ли в порядке: парализованная после инсульта мама не могла даже поднять трубку телефона, не говоря уже о том, чтобы сказать в нее хотя бы три-четыре слова.
– Мы сделали все, что могли. Теперь все зависит от вас, – сказал кардиолог. – Ходить Софья Андреевна, к сожалению, уже не сможет, но надежда на восстановление некоторых функций сохраняется. Могу пожелать вам только терпения, терпения и еще раз терпения.
Кира кивнула и погладила мамину руку. Когда-то живая и теплая, сейчас рука безжизненно лежала у нее на коленях.
Слушать, говорить, подавать знаки маму надо было учить заново. Кира посвящала этому все часы, остававшиеся до сна, и оба выходных. Отчаивалась, брала себя в руки и начинала снова. Маленькая головка с седым облачком волос, послушно глотающая растертую в кашицу котлету, и крохотное тельце в неизменной ночной рубашке с рюшами – все, что осталось от невысокой бойкой женщины, яростно, исступленно любившей Коммунистическую партию и дочь – именно в такой последовательности.
Активистка-общественница, сохранившая наивную веру в коммунизм, Софья Андреевна воспитывала Киру без отца и пресекала любые попытки дочери заговорить на эту тему.
– Этот человек оказался недостойным нас с тобой, – вот все, что она услышала об отце, которого так никогда и не увидела.
Но один раз, когда девушка уже заканчивала институт, шестидесятилетняя пьянчужка, соседка Вера, которой всегда и до всего было дело, увязалась проводить ее до метро. Когда они пересекли соседний двор, Вера, гримасничая и озираясь, шепотом, больше похожим на кашель, вдруг спросила:
– А чего ж это ты папку-то не навестишь никогда, Кира? Папка-то твой в соседнем доме у Таньки-парикмахерши комнату снял… Вернулся он, Кирюха…
– Откуда вернулся? – остановилась Кира.
– Откуда… Оттуда! Где вечно пляшут и поют…
– Не понимаю…
– А мать-то не говорила? – фальшиво удивилась соседка. – Ты, Кир, тогда смотри не проговорись Софье-то Андреевне, лютая она у тебя на эти разговоры… Папка твой уж год как откинулся.
– Как это? – перед Кириным воображением встала картина отброшенных на дуршлаг макарон. «Откинулся…» Слово-то какое глупое.
– Ну ты прям как вчера родилась, Кирюха… Откинулся – значит, освободился, отсидел, значит!
– Ногу, что ли, отсидел?
– На зоне отсидел, дура!
– Мой отец – зэк?!
– А ты не знала? Ну все, Софья, как пить дать, язык мне отрежет. И кто ж меня просил болтать-то, дура я проклятая, дите неразумное…
– Вера! Рассказывай немедленно! – приказала Кира «неразумному дитю». – Или я вот прямо сейчас разворачиваюсь и иду все узнавать у мамы!
– В положение ты меня ставишь… – вздохнула соседка, и вдруг, воровато оглянувшись, вильнула в сторону и шлепнулась на лавочку возле соседнего дома. – Садись-ка, – пригласила она Киру и интригующе заиграла глазами.
* * *– Папа твой, Кирка, добрую четвертную на зоне оттрубил. Это, дочка, считается срок, я знаю…
– Двадцать пять лет?! – Кира не успевала за соседкой, которая, взяв разгон, набрала в грудь воздуха, чтобы накрыть девушку новой волной информации. Новость о том, что бывший муж этой зазнайки Софьи Андреевны выпущен на свободу да еще и поселился неподалеку, словно обжигала ей рот и десны.
– Двадцать пять лет! – ужасалась Кира. – Да что же он, убил, что ли, кого?!
– Да не-ет! – отмахнулась Вера. И засучила ножками: – Ты, Кирюха, слушай, слушай и не перебивай! Папка твой по щипаческому делу большущий специалист, щипачи – это карманники, воры то есть карманные, среди уголовников они самые что ни на есть уважаемые люди… Только Софья, конечно, и знать не знала, что ейный мужик такое ремесло имеет. А коли б знала, то не только бы прогнала – своими бы руками за решетку запрятала, она ведь у тебя идейная, дай бог ей здоровья… Я, Кирюха, знаю, что говорю: энтот роман у меня на глазах, можно сказать, развивался. Я тогда техничкой работала в райкоме комсомола, а Софья, значит, помощником была у первого секретаря. Да, тридцать лет уж прошло, страшно подумать!.. Как щас помню: Софочка по коридору цокает, строгая такая, в костюмчике синеньком, и блузка на ней такая, из крепдешина, с рюшечками и глухим воротом. Под мышкой папка с бумагами, это уж непременно! Причесочка – волосок к волоску, чтобы помадами там какими или другими мазилками – никогда Соня этим не пользовалась. А Саня, отец твой будущий, наоборот, как работяга последний выглядел: в брюках да кофте от спортивного костюма, в другом чем я его и не видала… В школе нашей, что напротив дома, они в одном классе учились. Только Соня после в институт поступила и потом по идеологической части пошла, а Сашка как был шалопаем, так им и остался: пить да курить – это Саня завсегда умел лучше всякого другого… Дружили они.
– Кто с кем? Мама с… этим?
– А-ха. С самой ранней молодости, с детства даже, можно сказать.
– Ничего не понимаю! Мама – она всегда такая правильная!
– В этом-то все и дело! Софья до самого последнего класса в активистках ходила, любые поручения бросалась исполнять, хоть макулатуру собрать, хоть бабульку через дорогу перевести. А тут ей Сашку подтянуть поручили, по арифметике, что ли, да я точно-то не знаю, хотя разницы нет – он по любому предмету на двойках да единицах ковылял. Школу надо заканчивать – а у него «неуды» кругом. Ну тогда комсомольская эта организация и поручила Соне подтянуть парня. За руку она его из компаний уводила, бесстрашная такая девка, прямо приходила туда, где вся эта шпана собиралась, брала за руку и вела. А Сашка и не сопротивлялся вовсе, шел, как телок, краснел только. Соня – она же красивая была, от нее полрайона млело, не то что какой-то Сашка, замозура, прости господи!
То, что мама в молодости и впрямь была на редкость привлекательна, Кира знала. По фотографиям, на которых Софья Андреевна большей частью была запечатлена на разного рода слетах, маевках и прочих идеологических праздниках, можно было сделать однозначный вывод: если бы не чересчур сосредоточенное выражение лица и подчеркнуто деловые костюмы, лет двадцать назад ее мама вполне могла бы претендовать на титул королевы красоты.
– Ну так вот, – продолжила Вера. – Подтягивала она его, подтягивала, бывало, что и до ночи они занимались. А кончилось тем, что Сашка не только выпускные экзамены на все тройки сдал, но и втюрился в Соньку, хоть за уши его оттаскивай. Ну и она, конечно, интересовалась. Нравилось ей, что Сашка – «из рабоче-крестьянской семьи», якобы настоящий он человек, без интеллигентских этих выкрутасов. Ну любила Соня пролетариев. Мозги у нее съехали на любви к трудовому народу!
– Вера!
– А… Прости, Кирюха. Ну вот, значит, года два он за ней ходил как привязанный, а на третий они поженились. На пятый – ты родилась, только Соня с тобой не шибко-то сидела, в ясли отдала, а сама в райком, к первому секретарю в помощники. Сашка все это время на «ЗИЛе» слесарил… То есть, как потом ясно стало, и не слесарил вовсе, и вообще он с «ЗИЛа» ушел на второй же месяц после того, как Соня его устроила. Компания затянула, а Соня уже не могла досмотреть – она в это время на работе горела, вся, без остатка…
