Сергей Рокотов - Воскресший для мщения
Деньги, однако, опять взяла, и Алексей, не желая вступать в бесполезный спор, попил чаю и уехал в Москву.
Так что письма в Матросскую тишину от родителей были вполне в духе теории Сидельникова. Верили, что убил, корили, призывали покаяться и тому подобное...
"Может быть, я и на самом деле убил этого Мойдодыра", - казалось иногда Алексею. - "Убил, да и позабыл..."
Как ни странно, единственным человеком, который как-то поддерживал его, был следователь прокуратуры Илья Романович Бурлак, ведущий это дело. Бурлак с самого начала дела проникся симпатией к подследственному Кондратьеву и никак не мог поверить, чтобы этот седой молодой человек с печальными глазами мог убить. Хотя, разумеется, не исключал и этот вариант. Кондратьев афганец, человек, переживший тяжелую потерю и, возможно ожесточившийся, не допускающий того, чтобы всякие подонки типа Мойдодыра терроризировали его и в самом крайнем случае мог бы... И все же он склонялся к тому, что говорил ему сам подследственный. Он хотел было разрешить ему свидания с близкими и друзьями, но только он принял такое решение, как последовал звонок свыше, и ему четко дали понять, что делать этого ни в коем случае не следует ввиду особой опасности подследственного. Если бы Алексею удалось переговорить с Фроловым, вся игра Сидельникова бы провалилась, а если бы он выяснил отношения с Инной, он бы просто ожил от апатии и безразличия и стал бы сам бороться за себя. Но... все было предусмотрено... Сидельников же разговаривал с Бурлаком совершенно по-другому, чем с со своим подзащитным. Наивный горячий и совершенно неискушенный в такого рода делах Кондратьев не имел ничего общего с опытнейшим сорокапятилетним Бурлаком, имевшим за своей спиной огромное количество самых сложных дел, к тому же имевшем и о самом Сидельникове некоторое, хоть далеко и не полное представление.
Таким образом, лавируя между подзащитным, его вспыльчивым, из кожи вон лезущим, чтобы помочь Алексею, другом и суровым малоразговорчивым следователем Бурлаком, Сидельников доводил дело до победного конца, разумеется, имея на руках козырную карту, которая должна была добить Кондратьева прямо в суде.
... Суд был назначен на двадцать пятое августа 1992 года.
Как раз незадолго до этого Фонд афганцев-инвалидов принял решение закрыть малое предприятие "Гермес" и уволить его сотрудников. Сидельников передал в тюрьму Кондратьеву возмущенное письмо Лычкина, в котором тот писал, что он единственный, кто пытался, хоть и безуспешно, бороться с этим решением. В этом же письме он признавался Алексею, что он ранее был близок с Инной Костиной, что она была беременна от него и делала аборт, после чего они расстались. Но даже когда она стала близка с Алексеем, она постоянно искала встречи с ним, имея намерение вернуться к нему, ели он того захочет. Он пару раз встречался с ней и как-то подвозил её на машине, но дальнейшие отношения прекратил, так как посчитал, что она предает Алексея, попавшего в беду.
"Видел я тебя с ней, Алеша," - писал Лычкин. - "И был поражен тому, как, однако, тесен мир. Но не посчитал нужным ставить тебя в известность о том, что совсем недавно между ней и мной что-то было. А теперь не имею сил и желания молчать. Потому что знаю от Петра Петровича, как тебе трудно там, за решеткой. Мой несчастный отец, оклеветанный и оболганный, погиб в Бутырке, а моя мать вскоре нашла себе молодого любовника. И хоть эта ситуация не вполне адекватна той, тем не менее, я хочу быть честен перед тобой. Ты помог мне в трудную минуту в моей жизни, взял на работу, поверил мне. Я тоже делал для фирмы все возможное, работал, старался. Я надеюсь, что Петр Петрович не унизится до того, чтобы прочитать мое письмо, но вообще-то я стал сомневаться в его компетентности. И тогда, в случае с моим отцом, он только и делал, что кормил нас с матерью обещаниями, получая от нас большие деньги, и хотя очень гордился тем, что отец не получил высшую меру, но я уверен, что он вообще не был виновен ни в чем, так же как и ты, а тринадцать лет - не тринадцать суток... Он и теперь иногда говорит мне какие-то странные вещи, например, о том, что он подозревает тебя в связях с преступным миром и убийство этого Дырявина стало результатом обычной разборки. Ты представляешь, тебя в связях с преступным миром! Какая дикость! Я, к сожалению, не имею возможности писать тебе иначе, как через Сидельникова, так что если он прочитает это письмо, пусть ему будет стыдно... Я не хочу употреблять более крепких выражений, потому что не хотел бы преждевременно настраивать тебя против адвоката, может быть, ещё и будет от него какой-нибудь толк. Только прошу извинить за то, что это я порекомендовал тебе такого, с позволения сказать, защитника. Но, Алеша, видит Бог, я желал тебе только добра. И тебе, и нашей фирме, а, значит, и самому себе. Твой, надеюсь, друг Михаил Лычкин."
"Да!", - думал Алексей, читая письмо. - "Я был худшего мнения о Лычкине, и выговора ему делал. А он лучше Сергея разобрался в этом адвокате. И про Инну все честно рассказал. Одно непонятно, кто их фотографировал. И другое - чей же все-таки это был ребенок. Судя по его словам, он не был с ней близок в последнее время, хоть она и приставала к нему. Неужели, мой?..."
Как же все это было тяжело, как ему мешали толстые тюремные стены... У него отчего-то снова появилось желание жить и бороться, и он очень хотел сам разобраться в том, что произошло... Снова стал вспоминать Инну, её большие голубые грустные глаза, её светлые волосы... Неужели она была способна на предательство? Но фотография? Она на ней так весела, и смотрит на Лычкина такими задорными глазами. А он был суров и мрачен на той фотографии, Алексей хорошо её запомнил...
В принципе, все просто и ясно. Инна жила с ним, но продолжала любить Михаила. И ребенок был, очевидно, его, Алексея. Е г о ребенок... Может быть, сын, может быть, похожий на погибшего Митеньку. Ведь и Инна немного похожа на Лену...
От этой мысли ему снова стало горько, на некоторое время, даже больно, но, как ни странно, от всего этого стало появляться желание жить.
Алексей решил отказаться от услуг Сидельникова, но адвокат на очередном посещении вдруг повел себя совершенно неожиданно.
- Алексей Николаевич, я почти уговорил Викторию Щербак дать на суде показания. Это интеллигентная женщина, по образованию математик, работает в научном издательстве, и по-моему, у нее, наконец, заговорила совесть, горячо говорил Сидельников. - Она же видела машину, запомнила её номер, который полностью совпадает с тем, который назвали вы. К тому же в протоколе имеются показания покойного Сытина, который тоже назвал этот же номер машины. А Щербак видела, как вы садились в свою машину за несколько минут до этого... Так что поборемся, Алексей Николаевич, поборемся... Да, и вот ещё что... Я тут навел справки у сведущих людей, так вот - этот Дырявин не имел никакого отношения к группе Славки-Цвета, которая наезжала на вашу фирму в феврале. Он отморозок, вернулся только что из заключения и ни с какой группировкой не был связан. И напал на вас, вполне возможно, только с одной целью - убить и завладеть машиной. А второй отморозок, его сообщник, увидев, что он в тяжелом состоянии после того, как получил от вас насосом по голове и ударился затылком об лед, взял да и придушил его. Ведь это вполне логично - толку то от него мало, а показания против соучастника дать мог. Версия более, чем убедительная, и мы её будем активно разрабатывать... Так что, не вешайте нос, Алексей Николаевич... Должна эта Щербак дать показания, должна...
- Ну а что, потом этот же отморозок убил Сытина и стал терроризировать Щербак? - засомневался Алексей. - Его же никто из них не знает, ему бы исчезнуть, а не зарисовываться...
- Это версия, рабочая версия, Алексей Николаевич, - загадочно улыбнулся Сидельников. - Не могу же я из вас правду клещами вытягивать. А раз не могу, а защищать вас обязан, то я создам свою правдоподобную версию, которая для нас с вами должна стать правдой, единой и неделимой правдой. Так-то вот... Были бы со мной пооткровеннее, нам обоим было бы куда легче... К тому же и следователь Бурлак далеко не какой-нибудь монстр, а очень обстоятельный и объективный господин... И никакого намерения топить вас он не имеет...
И услышав это, Алексей решил не отказываться от услуг Сидельникова.
18.
... - Молодцы, какие вы у меня все молодцы, - потягивался в мягком кресле Евгений Петрович Шервуд. - Воистину, кадры решают все. А у талантливого руководителя и кадры должны быть столь же талантливыми. А ты, Мишель, просто выше всех похвал, - слегка приподнялся он с кресла и хлопнул по плечу Лычкина, сидящего напротив. - Ну я понимаю, Петр Петрович, опытнейший человек, матерый волк, но ты - тебе только двадцать три. А фору можешь дать многим старым лисам. Нет, поверь мне, быть тебе большим человеком! Но пока ты ещё человек маленький, выполняй все, что я тебе говорю. И продолжай наблюдение за этим одноногим Фроловым. Я верю, что на этом поприще нас ждет успех... Ты только не подумай, Мишель, что все это для меня имеет большое значение. Нет, разумеется, обули мы этот "Гермес" на немалую сумму, но, сам понимаешь, я занимаюсь не только этим, дел невпроворот. Время сейчас решающее - кто не подсуетится сейчас, будет потом лапу сосать, или другой какой-нибудь орган. Время новых Морганов и Дюпонов... Но если каждый будет выполнять свой долг так же артистично и филигранно, нас ждет большой успех. А время таких дуболомов, как Славка-Цвет, скоро канет в лету. Успеха будут добиваться интеллектуалы, талантливые борцы за денежные знаки, такие как ты, Мишель. Сожалею, что твой батюшка не дожил до наших светлых дней, полагаю, что он развернулся бы сейчас в свою полную мощь.
