Фридрих Незнанский - Смертельные акции
Сперва Витя, конечно, для порядку стеснялся, боялся мужа, значит, да все речи загибал, что правильно, что неправильно, пока бабенка сама не раззадорилась так, что удержу не стало; ну а программу эту избирательную, как только она за него как следует взялась, Витя враз свернул. Так оно надежнее будет, дольше протянется.
Жена бизнесмена в постели оказалась большой выдумщицей, очень неплохо Витя время с ней проводил. Теперь для этой красоты Ларисиной был он одна из главных составляющих, лучше любого массажа или там фитнес-клуба. Тем более когда муж свою жену не замечает. Она для него, решил Витя, как бульдог Гоша для меня, только, может, еще незначительнее. Домашнее животное вроде кошки – кормить надо, ухаживать надо, иногда она тебе ласку свою подарит, – а в остальное время настоящий мужчина занят настоящими мужскими делами. А женщина скучает, силы ей некуда девать, на хороших-то харчах. Такой кусок только ленивый не подымет… Витя даже задумался – неужели Машкин не боится, молодого парня к жене приставил? А потом догадался, что тот, может, совсем и не против был бы. Сам-то он развлекался дай бог, так, чтоб жена не обижалась, он ей, может, Витю и подсунул. Обидно Вите стало от таких мыслей – что ж он, пешкой будет в чужой игре? Нет, не на того напал Машкин; стало быть, правильно Витя сделал, что предал его заранее. Кто успел, тот и съел… Честно сказать, у Вити кошки иногда на душе скребли, что он таким делом неприглядным занимается, доносит. Ну что я могу сделать, мысленно каясь, мысленно же спрашивал он у Ларисы. Ты пойми, не вечно же рассчитывать на милость господскую, надо самому делом обзаводиться, а Борис человек полезный. Ушлый. Как же мне с ним ссориться? Мне выгодно, и вам вреда никакого и обиды никакой…
Еще отличие было: бульдог Гоша жить без Вити не смог бы. А Лариса без своего мужа прекрасно бы прожила – ну может, беднее стала бы на пару миллионов. Хотя и тут нашелся бы кавалер какой-нибудь правительственный для этой светской львицы… Таким образом, Витя в этой структуре оказывался совершенно лишним, как одно из мимолетных увлечений… Что требовалось использовать на все сто. Ты мне – я тебе… Лекарств каких достать для матери или в поликлинику ближе к дому перевести…
Лариса вскоре от первого угара опомнилась и стала держать его на расстоянии. Одно дело, когда любовник на стороне, а другое – когда прямо в доме, Машкин же не дурак, не первый год на свете живет, сразу догадается… Зачем нужны, спрашивается, эти неприятности – слишком дорогая плата за удовольствие.
Тем более что вскоре появился еще один любовник у темпераментной хозяйки большого дома. И получил Витя отставку в этом смысле, хоть, он надеялся, и не окончательную. Парадокс Витиной службы заключался в том, что он сам и должен был Ларису к любовнику провожать. Хозяйка ему уже абсолютно доверять стала, и ходил он у нее в больших друзьях. Но на адвоката, любовника-то, Витя нарадоваться не мог, такой шанс тот ему предоставил. И при первом же случае позвонил Борису и сообщил, чем жена алмазного короля в свободное от супружеских обязанностей время занимается. Ну тут разом совсем другая жизнь пошла: Борис обрадовался, денег еще обещал, каждый день с Витей созванивался. И денежки аккуратно шли со всех сторон. В детстве фильм Витя такой видел – «Слуга двух господ» назывался…
Ну как случились все эти неприятности с убийствами, Витя, конечно, призадумался – а не он ли тому виной и не будет ли он иметь неприятности с законом. Ну чтобы перед Богом оправдаться, Витя денег на монастырь отвалил, а перед прокуратурой он чист был: мало ли, приглядывал за женой, с Борисом общался… Борис же ему о делах своих ничего не сообщал, в планы не посвящал, – стало быть, Витя и не соучастник в случае чего. С тем и успокоился.
Однако же интересная вырисовывалась картина: молодая вдовица с деньжищами прямо немереными. Над этим стоило подумать… Хоть и не верил Витя в собственную неотразимость, но позиции преданного слуги и друга сдавать не собирался. Не время.
После похорон Михаила Машкина Витя сопровождал Ларису Машкину на официальный банкет, заказанный по случаю поминок в гостинице «Рэдиссон-Славянская». Хотели было заказать в «Национале», чтобы было очень престижно, но Ларисе показалась эта идея вульгарной. Нельзя же отмечать смерть мужа с такой помпой!..
На поминках было очень неприятно – много чужого народу, журналисты, да еще остальные наследники Машкина, внебрачные дети, бывшие жены, сводные братья, все они вдруг вспомнили о своем родстве с покойным, и все они смотрели на Ларису с плохо скрываемым недружелюбием, гадая, сколько им достанется из капиталов, нажитых Машкиным. Наследникам, конечно, хотелось бы, чтобы именно Лариса оказалась убийцей собственного мужа и не получила бы в связи с этим ни гроша, и, если бы знали как, они бы с радостью сфабриковали и подкинули следствию парочку фальшивых улик.
Смерть мужа погрузила Ларису в состояние, схожее с летаргией, – горя она пока не чувствовала, ничего не чувствовала, сколько ни прислушивалась к себе, кроме того, что Михаил Машкин вдруг оказался каким-то образом выключен из ее жизни, абсолютно, полностью изъят, даже из воспоминаний. Лицо его она мгновенно забыла и теперь напряженно всматривалась в плохую фотографию с черной ленточкой на уголке, выставленную на всеобщее обозрение в фойе, – это было фото совершенно незнакомого ей человека. Возможно, что она за эти годы просто привыкла к его постоянным отлучкам, к жизни в пустой квартире. И тем не менее, несмотря на то что мужа она в принципе любила и всегда была ему благодарна, зародыш еще одного чувства шевельнулся в ней: свободна! Наконец-то свободна!.. Это, конечно, не была свобода от мужчин вообще, без них Лариса уже не могла и не хотела, она слишком привыкла к тому, что всегда можно спрятаться за чьей-то широкой спиной, да и темперамент не позволял. А все ее силы, вся самостоятельность уже были растрачены в молодости, во время тех трагических событий, о которых Лариса предпочитала никогда не вспоминать. От этого не помогали никакие самые дипломированные и высокооплачиваемые психотерапевты, ни хорошие условия жизни, ни занятия йогой. Где-то в глубине ее души навсегда притаился испуг, который делал для нее самостоятельное существование невозможным, словно мысль, совершая в голове Ларисы свои кульбиты, неизменно натыкалась в определенном месте на запрещающий сигнал и колючую проволоку. Лишь иногда во сне посещали ее кошмары, смутные, тягостные, – мертвый ребенок ей снился, болота фосфоресцирующие или будто в трясину ее затягивает, а внизу муж первый ее еще за ногу тянет… Потому и сладкая жизнь была ей иногда не в жизнь. Может, это была загнанная глубоко внутрь, но живая еще совесть, может, остатки нервного потрясения, но иногда – хоть в монастырь уходи. Навсегда с юности усвоила: принятые ею самой решения никогда до добра не доводят, и спасение может явиться только извне. Впрочем, Лариса отличалась более крепкими нервами, чем она сама о себе воображала. Ларису всегда спасал в критических ситуациях присущий ей эгоизм очень здорового и молодого существа.
Лариса любила тешить себя мыслями о самоубийстве, но все это были скорее истерические реакции, инфантильное желание обратить на себя внимание, отомстить «неразумным хазарам», в роли которых оказывались то ее муж, то родители, то знакомые мужчины, а то и она сама, такая беспомощная и такая взрослая, единственная, с кем она не могла справиться и от которой отделаться было невозможно. Но именно о смерти, о распаде материи она никогда всерьез не думала. Однажды она даже наглоталась таблеток, но муж, Машкин, который лежит теперь в узком полированном гробу в земле, тогда заметил вовремя, оттащил в ванную, заставил желудок вывернуть, потом в больницу отвез… Ругался, конечно, сильно, на очередной курс реабилитации записал…
Машкин вообще был таким человеком – он любил «носить бремена», взваливал на себя добровольно чужие проблемы, подбирал каких-то униженных и оскорбленных и всю жизнь их на себе тащил, хотя они, несмотря ни на какую помощь, все равно оставались униженными и оскорбленными, несчастными, потому что никак иначе не умели и вообще им это нравилось, и были они как гири на ногах у Машкина, и Лариса – одна из этих гирь. Такие гири цепляет на ноги скороход в сказке, чтобы ходить нормально, как все.
Много жизненной энергии было у Машкина, много силы, вот и искал он себе груз по плечу. Настоящий мужчина, не боящийся брать на себя ответственность. А где он сейчас, этот Машкин? И не присоединиться ли мне к нему, подумала Лариса в приступе психопатического веселья. Как в Древнем Египте, или где там, когда всех наложниц и рабов сиятельные мертвецы с собой забирали…
Сидя за поминальным столом, она словно отключилась от происходящего вокруг (а поминки к тому моменту уже перестали напоминать поминки, и перерастали в какой-то разнузданный разгул и веселье), думала почему-то не о муже, чье тело в гробу простояло у них дома около двух суток, неприятно припахивая, а о своем любовнике Родине, который тоже был мертв, убит… На мгновение она показалась себе героиней трагедии, роковой женщиной, несущей несчастье всем, кто с ней соприкасается. Это было необычное, но скорее приятное ощущение. Лицо Родина она вспомнить как следует тоже не могла, зато хорошо помнила его руки – большие, с грубой кожей на ладонях. Странно, подумала Лариса, я ведь совсем не любила его. А мужа? Мужа, наверное, любила. Почему же я не плачу, как порядочная вдова? Вот ведь каким удивительным образом разрешился весь конфликт с фотографиями!.. – подумала она. Как это все мелко, но вместе с тем какое облегчение.
