Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур
– Но тогда я умру, – говорила им Жанна.
– А зачем тебе жить? Ты же не хочешь делать так, как нужно.
– Кому нужно?
– Нам. Мы сделали тебя красивой.
– И что вам с того, стану я фавориткой короля или нет?!
Жанна прижимала руки к груди, мешая бабочкам пробраться наружу.
– Ничего. Ты сама хотела…
– Теперь не хочу!
– Поздно.
И бабочки все-таки вырвались. Было больно. Проснулась Жанна от кашля, сухого, резкого, удушающего. Она пыталась дышать и не могла.
– Тише, дорогая моя, тише, – как и когда Шарль очутился рядом, Жанна не знала. – Дыши. Вот так, держись за меня и дыши.
Он мягко сжимал ладонями ребра, подталкивая к выдоху, и отпускал, позволяя вдохнуть.
– Прости меня, – сказал Шарль, бережно касаясь волос. – Прости… я не думал, что это и вправду так серьезно.
Жанна заплакала, обняв его. Бабочки не оставили им шанса.
– Жанна, я навсегда останусь тебе другом. Я буду писать письма, и ты мне тоже. Это вынужденная разлука для твоего же блага. И нельзя рисковать жизнью… – он гладил ее по волосам, как когда-то отец, и Жанна успокаивалась.
А боль в груди утихала.
– Завтра я узнаю о том, что думает о тебе король. Возможно, все обстоит не так плохо, как ты решила.
Шарль ошибся.
Все было именно плохо. Его доверенный человек, имени которого Жанна не знала, видимо, действительно был близок с королем, если сумел побудить Его Величество к столь доверительной беседе.
…женщина холодна…
…и неискренна…
…она, несомненно, красива, но эта красота – статуи. Королю требуется живая любовница…
…Король не будет искать новой встречи…
…и Жанне лучше принять во внимание, что Его Величество не любит назойливых дам.
– И как мне быть? – Жанна потеряла покой. В ее глазах появился лихорадочный блеск, свойственный людям потерянным, обреченным. Речь стала нервозной, и движения – резкими. Она ощущала близость болезни и собственную перед ней беспомощность. – Я умру… я умру…
Однажды Жанна вытащила золотую бабочку из шкатулки, вознамерившись раздавить ее: вдруг да поможет избавиться от наваждения? Но не сумела поднять руку. Так и сидела, любуясь узором на крыльях.
Это ведь единственная память об отце…
Отец верил в Жанну. И ей следует отбросить страх, равно как и другие эмоции, чтобы разумом добиться желаемого. Что она знает о короле?
Он устал. И пресытился. Он вечно пребывает в поиске чего-то, не имея названия этому душевному томлению. Он нуждается не столько в телесной любви, сколько в том, что хоть как-то отогнало бы скуку. И Жанна поняла, что именно должна делать.
Это будет предательством, но… разве имелся у нее другой выход?
И Шарль, выслушав сбивчивый рассказ супруги, долго молчал, верно, не находя в себе сил согласиться со столь безумным планом. Но все же кивнул:
– Хорошо. Я надеюсь, что у тебя получится.
– Ты будешь меня ненавидеть?
– За что, родная моя? Да и как я могу ненавидеть тебя. Ты делаешь то, что делаешь, ради жизни. И я счастлив, если такая малость поможет.
Его жизнь разломилась надвое.
Мама. Отец. Комната с окнами во двор. Школа. Уроки. Книги, которые он начал читать, потому что в мамином представлении хорошие мальчики читают книги. Ему очень надо было соответствовать маминым представлениям. Врать оказалось легко. Они так хотели верить, что Ланселот исправился. И боялись, что недоверие толкнет его на путь порока. Так сказала мама, не ему, конечно, но он подслушал. Он имел право знать, что о нем говорят. Поводок доверия оказался удобен. Уйти из дома? Наблюдать за птицами? В рамках школьного проекта? Конечно. Мама рада, что мальчик увлекся наукой. Ему даже купили бинокль и дорогой определитель с яркими иллюстрациями. А он, поддерживая иллюзию, и вправду стал вести записи.
Года не прошло, как он знал всех окрестных птиц.
Вороны. Галки. Грачи, суетливые синицы, голуби и мародеры-воробьи. Зимой – снегири. Клест, залетевший на пустырь случайно. Весной ближе к маю объявлялись ласточки.
Птицы – настоящего интереса к ним так и не возникло – объединяли обе половины жизни. Во второй главенствовала Кара. Королева в изгнании. Ланселот служил ей, радуясь, что она нуждается в нем.
Зависит.
Учит.
Выживать. Прятаться. Брать то, что нужно, не спрашивая разрешения.
– Воровать плохо, – попытался отказаться Ланселот.
– Плохо голодать. И мерзнуть. Ты ведь обещал обо мне заботиться…
Его не поймали, ни тогда, ни позже. Он понял, что люди верят собственным представлениям о мире, а в них тихий паренек в чистой одежде, с биноклем и красным рюкзачком, не походил на вора.
– Круто, – Карина сама разбирала его рюкзак, раскладывая добычу на подоконнике. – Присоединяйся.
Он не ел ворованного, ведь тогда получилось бы, что крал Ланселот для себя. Кара же никогда не благодарила, принимая все как должное.
– Знаешь, ты единственный, кто меня понимает, – сказала как-то Кара. И это признание было лучшей наградой. А потом случилась беда.
Проклятый май. Жара, пришедшая досрочно. Пар подымается от земли, и та сохнет, покрываясь серыми трещинами. Воробьи купаются в песке. И кошки орут, задержавшись в марте.
А Кара выходит на трассу.
На ней красная юбка, украденная Ланселотом на рынке. И короткий топ. Губы красные. Волосы смазаны гелем с «мокрым» эффектом. Чужая. Недобрая.
– Да не трясись. Я обо всем договорилась. Поработаю чутка. Деньжат скоплю…
Ланселот не понимал. Он же приносил ей деньги! Все, которые удавалось добыть. Он научился красть не только продукты, но ей было мало… всегда мало…
– Да ладно тебе, – Кара потрепала его по щеке. – Это ж так, ноги раздвинул. Глаза закрыл. Перетерпел. А девки говорят, что прилично получить можно. И вообще, тебе какое дело?
– Если ты… если ты это сделаешь, то я уйду.
– Уходи, – пожала плечами Карина. – Я ж тебя не держу на привязи.
Он сбежал. Вернулся домой. Заперся в комнате. Думал, расплачется, но выяснилось, что он разучился плакать. И когда мать вернулась с работы, Ланслот вышел к ней.
– Ты сегодня рано, дорогой, – мама привычно клюнула в щеку. Ее поцелуй был холоден, а духи в этот момент показались омерзительными. – Поможешь сумки разобрать?
– Конечно, мамочка.
Забыть. Вычеркнуть Кару из памяти. Зажить нормально. Она ведь яд.
Ланселот выкладывал продукты из сетки. Бутылки с молоком. Морковка. Полбуханки сыроватого хлеба. Кусок вареной колбасы. И перловка. Пакет в руках вдруг треснул, и крупа рассыпалась по кухне.
– Ох ты ж! – воскликнула мама и прикусила губу: его нельзя было ругать, потому что это – негативное воздействие. А родители должны были действовать позитивно.
– Я уберу, мамочка.
Он взялся за веник, сгребая в совок сероватые крупинки. Когда тех набралось много, то выяснилось, что некоторые шевелятся. И не крупинки вовсе – черви. Белесые. Короткие.
– Что это? – ему впервые за все время стало любопытно.
– Порченая! – мать черенком вилки пошевелила мусорную кучу. – Порченую подсунули… мухи это. Или бабочки. Дрянь какая-то вылупится…
Он проходил в школе жизненный цикл насекомого, стадии от личинки до взрослой особи, но тогда эта информация не вызвала ничего, кроме зевка. Сейчас же, глядя на белые шевелящиеся комки, он думал, как так получается, что из такого вот ничтожного уродливого комка получается бабочка?
Перловка отправилась в мусорное ведро. А он забросил блокнот с птицами.
Бабочки – куда как интереснее.
Понимание, что за ней следят, пришло к Алине с покалыванием в затылке. Она сперва решила, что виной всему разговор с бабушкой и вообще треволнения последних дней, и потянулась было за таблеткой, однако не выпила.
За ней следят.
Кто? И зачем?
А главное, что делать Алине? Сбросить хвост путем хитрых маневров? Да она еле-еле едет, за руль цепляясь, как за спасательный круг.
Вычленить в толпе преследователя и высказать ему все, что Алина думает?
В зеркале заднего вида – поток машин. А на обочине людей не меньше. И Алина не представляет, как следует из этой толпы вычленять того самого, следящего. Более того, она вовсе не уверена в его существовании. Вдруг все-таки воображение разыгралось?
Лехе позвонить?
И что сказать? Здравствуй, дорогой. Это твоя фиктивная жена, которую, наверное, преследуют. Или не преследуют. Просто у нее вот в затылке засвербело. А Дашка не отвечает.
Заехать к родителям, как собиралась, и остаться до вечера? Мама не поймет… И что вот делать бедной девушке, которая пятой точкой чувствует приближение неприятностей? Молчать. Улыбаться. И положить в сумочку что-нибудь тяжелое. Например, бабушкины каталоги. Книги были на диво хороши. И весили в сумме килограммов восемь, что успокаивало: подобный культурный аргумент вразумит любого.
