Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика
– Слава богу! – вырвалось у меня. – А его можно навестить? Мы с Баськой придем. Что ему можно?
– Ну… соки, фрукты какие-нибудь или кефир, – ответил Федор, поморщившись, и я поняла, что он не знает, и решила, что спрошу завтра у Савелия.
– Как ваша подруга? – спросил он.
– Не знаю, я весь день не могу дозвониться. – Я поняла, что он имеет в виду Ольгицу. – Я очень беспокоюсь… Знаете, Федор, мы ушли, а она осталась с этими людьми, и… мне до сих пор стыдно! Нужно было остаться или хотя бы попытаться.
– Я понимаю, но, если вам предложили уйти… Кстати, вам никто из полиции не звонил?
– Нет. Ее арестуют?
– Не знаю. Сейчас сдам вас Басе, доберусь до дома и попытаюсь узнать. Весь день не мог вырваться – то семинар, то консультации.
– Федор, его поймают?
– Поймают, Аня, даже не сомневайтесь.
– А вы что-нибудь знаете?
– Что-нибудь… знаю. Думаю, что знаю. Понимаете, Аня, тут нужно думать не о каждом случае отдельно, а решать задачу в целом. У меня своя система. Стрелок выполняет некую задачу и везде действует одинаково, причем неоправданно жестоко. Именно от этого нужно отталкиваться.
– Вы имеете в виду почерк?
– Почерк… да, и смысл. Мотив. Нам нужно понять зачем…
Он не закончил фразу, и я закончила вместо него:
– …зачем он убивает!
Я хотела спросить, скольких еще Стрелок должен убить, чтобы они поняли зачем, но вовремя прикусила язык: вспомнила, что Федор – философ, а не сыщик. Капитан Астахов чуть не погиб, и его коллеги делают все, что могут. И если Стрелка до сих пор не поймали, значит… значит… получается, он сильнее и хитрее. Я вздохнула и спросила:
– Мне еще нельзя домой?
– Не будем рисковать. Я буду встречать вас и отвозить к Басе.
– Вы думаете?..
– Я не знаю. Весь мой опыт говорит, что он больше к вам не сунется. Аня, вы знакомы с Виталием Щанским?
– Знакома. Интересный художник.
– А человек?
– Я мало его знаю. Говорят, он хулиган и пьет. И все время женится.
– Аня, вам известно, кто автор картины с зимним пейзажем?
– Никто. Там даже подписи нет. Вы привозили Щанского, чтобы показать ему картину, да? Владик рассказывал. Вы могли спросить у меня…
– Ну… да, мог, но подумал, что мнение со стороны… Одним словом, взял на себя смелость. Я, конечно, должен был вам сказать, но как-то так спонтанно получилось… Извините. Зачем-то Стрелок приходил, правда? Вы ничего не знали о «Дрезденском сердце», может, и о картине тоже.
– Я ведь художник, Федор, кое-что понимаю. Хоть и иллюстратор. Она похожа на работы Кандинского… Похожа! Только и всего.
– Знаете, Аня, уровень подделок настолько высок…
– Верно, но это, если злоумышленники задаются целью подделать суперизвестного художника, понимаете? С тем чтобы потом выйти на коллекционеров. Знаете, богатые меценаты, особенно арабы, покупают, не задавая вопросов, и пара миллионов для них – пустяк. А тут картина, похожая… Писал ее неплохой художник, для себя или для друзей, она нигде не выставлялась, цели заработать на ней никто себе не ставил. То есть или она подлинник, о котором никто не знает, что маловероятно, или подделка под Кандинского. Такой картины у Кандинского нет. Разве что в закрытой частной коллекции, и эксперты о ней не знают. А раз так, то это подлинник неизвестного художника, который следовал манере Кандинского. Только и всего.
– Вы с такой уверенностью говорите…
Я рассмеялась:
– Я знаю. У меня тоже были всякие фантазии насчет этой картины, тем более она была у нас всегда, еще до моего рождения. В прошлом году я отнесла ее в оценочную комиссию при Историческом музее, и мне объяснили, что это такое. Так что чуда не произошло. Мне даже сертификат с печатями выдали. А что сказал Щанский?
– Примерно то же самое. А почему вы не показали ее мужу вашей подруги, Владимиру Свиридову?
– Я упомянула ему про картину, и он предложил отнести ее в музей, там прекрасные специалисты, а он страшно занят. Я и отстала.
– Понятно. А фамилию эксперта вы случайно не помните?
– Не помню. Но можно посмотреть, если нужно.
– Посмотрите, если не трудно.
– Вы зайдете к нам? – спросила я, когда мы подъехали к дому. – Бася будет рада.
– Я бы с радостью, Анечка, но не получится, дел по горло. Подружке большой привет. До завтра, Анечка. Будут вопросы – звоните.
Он выскочил из машины, открыл мне дверцу. Даже невооруженным глазом было видно, как ему не терпится распрощаться. Он был уже где-то в другом месте…
Я пошла к Баськиному подъезду, скользя и оступаясь на нечищеной дорожке. Днем была оттепель, все развезло и под ногами чавкало. Здесь было темнее, чем на улице, – фонарь, как всегда, не горел. От подъезда ко мне стремительно шагнул мужчина, кажется, протянул руку, и я, закричав от ужаса, метнулась в сторону, чудом удержалась на ногах и помчалась в глубь проходного двора, к арке на противоположном его конце. Двор был пуст и темен, эхо подхватывало мои шаги и швыряло в стены громадных домов по периметру – мне казалось, я в грохочущей мышеловке. Я летела, не чуя под собой ног, смутно держа курс на полоску света в арке, больше всего на свете боясь упасть, чувствуя, что тогда мне не встать. Бежал ли мужчина за мной, я не знаю.
Я влетела в арку, мне удалось проскочить по колдобинам, ничего себе не сломав при этом, и выскочила на тупиковую узкую улочку, ведущую к объездной дороге, где горели фонари и ходил троллейбус.
Я промчалась по улочке, нырнула за угол дома, прижалась к стене. Осторожно выглянула – улочка была пуста. Я побежала к остановке троллейбуса, где сидели на скамейке, ожидая троллейбуса, двое – старик в тулупе и пожилая женщина в платке.
– Ты чего как на пожар? – сказал старик, рассматривая меня. – Вася, водитель, только проехал на конечную, обратно минут через десять, не раньше. Сядь, передохни. – Он подвинулся, давая мне место. – Или догонял кто?
Я упала на скамейку, чувствуя, как подкатывает дурнота…
Троллейбус приехал, как и обещал старик, через десять минут, и все эти десять минут я вертела головой в разные стороны, испытывая тем не менее чувство комфорта и расслабленности от присутствия людей, чувствуя, как проходит дурнота и отпускают клещи страха. Кем был тот мужчина… я даже не хотела думать – как заслонка опустилась. Инстинкт, мигающий красным светом, заставивший меня бежать, готовность, с которой я рванула прочь, ужас, не оставивший ни единой здравой мысли в моей бедной голове, говорили о том, что я подсознательно ожидаю беды… Подсознательно? Нет! Сознательно! Как бы я ни загоняла тревогу вглубь, глаза мои невольно шарят по лицам прохожих, я пугаюсь телефонных звонков и постоянно прислушиваюсь, мне чудятся чужие голоса, шаги и шорохи. И если его не поймают, я буду шарахаться и убегать от собственной тени всю оставшуюся жизнь…
Из троллейбуса я позвонила Баське и сказала, что случайно оказалась в… троллейбусе и еду, кажется, обратно в центр, и она закричала, чтобы я немедленно вышла на первой же остановке. Видимо, она что-то почувствовала, потому что приказала, чтобы я сидела на остановке как штык и ни шагу в сторону, а она уже на лестнице, бежит меня встречать. Она даже не спросила о Федоре Алексееве…
Федор Алексеев, который не успел отъехать, увидел, как Анна вдруг бросилась бежать в глубь двора. Он видел также, как за ней метнулся мужчина. Ему показалось, что она закричала. Федор заглушил двигатель, выскочил из машины и бросился за ними следом.
Анна неслась через двор к спасительной арке, где был выход на улицу. Мужчина бежал за ней. Федор несся последним, потеряв с самого начала несколько секунд. Подмерзшая к ночи мокрая жижа крахмально затвердела и скрежетала под ногами. Звук бил по нервам, сливаясь в ритмы, которые подхватывало дворовое эхо: часто и мелко ступая, летела впереди Анна; преследователь тяжело бежал следом, напоминая неповоротливое боевое орудие; Федор догонял его, как гончая, взявшая след…
Он догнал его у детской площадки, сильно толкнул, рассчитывая, что тот упадет. Но мужчина отскочил в сторону, развернулся и бросился на Федора. Федор, получив удар под дых, согнулся пополам, и тот ударил еще раз. Он был тяжелее Федора, и кулак его обладал большей ударной силой. К счастью, удар в основание шеи оказался скользящим – Федору удалось уклониться. Он почувствовал такую ослепляющую ярость, что, заорав «Убью!», ринулся на врага. Они сцепились намертво, топчась в размокшем снегу и нанося друг другу удары, не чувствуя боли, «хэкая», как грузчики, и рыча.
Сверху с треском распахнулась балконная дверь, и истошный женский голос завопил: «А ну, пошли вон с детской площадки! Алкаши проклятые! Управы на вас нету!» Захлопали окна и двери на других балконах.
Мужчина вдруг поскользнулся и упал. Федор рухнул сверху и придавил горло мужчины локтем. Это решило исход боя – тот захрипел и затих. Федор поднялся, отряхнул свой белый плащ от грязного снега, размазал носовым платком кровь на лице и подобрал шарф. Пошарил взглядом в поисках шляпы… Как будто это было так важно! Вспомнил, что она осталась в машине, и достал из кармана мобильный телефон…
