Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия
— Твою мать!
— И это не вызывает возражений, — философски согласился с приятелем Толян. — Кстати сказать, сегодня утром господин Машков таки согласился оставить свой автограф на казенных тугаментах.
— Что, дошло наконец до идиота?
— Ну, как сказать. Просто я ему сделал предложение, от которого он не смог отказаться, — изрек Толян, недвусмысленно поиграв накачанными бицепсами. — Засим послезавтра все-таки будем брать архаровцев. Все в том же «Пулково-2».
— Они что, уже возвращаются?
— По крайней мере билеты у них приобретены на 15-е число. Оболенский прилетает утренним рейсом, трое его подельников — вечерним… В принципе, все правильно: мавры сделали свое дело — мавры могут улетать.
— Твари! — с ненавистью прошептал Габузов и невольно сжал кулаки. Зрелище при этом получилось, естественно, не столь агрессивно-впечатляющим, как минуту назад у его собеседника. — Значит, так: на задержание Оболенского ты возьмешь меня с собой!
— О как?! Я смотрю, господин экс-следователь Габузов, у вас уже не просто мания — у вас величие… Не ссы, амиго, как-нибудь справимся и без твоей помощи.
— Ты возьмешь меня с собой!!! — решительным тоном повторил Сергей.
— Серый, кончай, а? Беда коль сапоги начнет точать…
— В противном случае, я сам поеду в аэропорт и испорчу вам всю малину!
— Ладно, придумаем что-нибудь, — недовольно пробурчал Толян, понимая, что в данном случае слова его приятеля отнюдь не пустая бравада. Габузов слыл человеком мягким, вполне себе интеллигентным, но при этом в жизни оперативника уже были возможности лично пронаблюдать за тем, каков Сергей Эдуардович в нечастые минуты праведного гнева. Так вот в эти самые роковые минуты Габузов был абсолютно непредсказуем. А потому — поистине ужасен.
— …Всё, амиго, мне пора бежать, — Толян поднялся из-за стола. — Завтра ближе к вечеру созвонимся и все обговорим. Лады? И не убивайся ты так, может, всё и обойдется.
— Ага, рассосётся и растрясётся… Послушай, дай своим команду проверить: не прослеживается ли какая-либо связь между этим самым Оболенским и неким Ильей Моисеевичем Швербергом? Скорее всего, это пустышка, но… так, на всякий случай.
— А, старая адвокатская крыса? Как же-как же, знаю-знаю.
— Откуда?
— Так это же мы вели дело группировки Сибиряка. Помнишь расстрел на Северном рынке? Полгода мудохались, доказуха вроде бы железная была, но на суде, как водится, всё к ебеням рассыпалось… Еще бы не рассыпаться, когда из уголовного дела почти три десятка листов куда-то испарились. Копперфильд отдыхает!.. Вот как раз этот твой Шверберг Сибиряка и защищал. Я, помнится, тогда этого Илью Моисеевича самолично собирался до парообразного состояния довести и тоже… испарить… да он, сука такая, вовремя за границу свалил. Месяц отдыхал от трудов праведных… Так у тебя какая конкретика по нему есть или просто ощущения какие нехорошие?
— Скорее второе, — вздохнул Габузов.
— Ладно, проверим твои ощущения, — протянул руку Толян и, распрощавшись удалился. Через пару минут вслед за ним поплелся на выход подавленный и разбитый Габузов. «Идиот! Придурок! Адвокат-неудачник! — костерил себя почем зря Сергей. — Если с ней что-нибудь случится, никогда себе этого не прощу! Своими руками придушу всех этих Швербергов, Оболенских и иже с ними! И пускай тогда меня судят за убийство двух и более человек! Хотя бы и вкупе с разжиганием межнациональной розни».
В данный момент он более всего сожалел о том, что днем не догадался заказать Антону, помимо «радиожучков», еще и какой-нибудь недорогой короткоствол.
* * *Покупка «шпионского снаряжения» влетела Сергею Эдуардовичу в копеечку. Пришлось даже проглотить едкое замечание Антона по поводу скидок ветеранам прокуратуры и бесплатной консультации начинающим радиолюбителям, поскольку без таковых на все про все у Габузова просто не хватило бы наличности. «Ну да ничего, — размышлял он, держась за поручень вагона метро, — в случае успеха заставлю Самсут Матосовну включить эти деньги в итоговый счет. В графу „организационные расходы“».
Кстати сказать, если шансы на положительный исход наследственного дела Габузов оценивал примерно как один к пяти, то вот в успехе разработанной им операции по вторжению в приватную жизнь Ильи Моисеевича Шверберга он почему-то не сомневался. Хотя никакого практического опыта промышленного шпионажа у него, естественно, не было. Более того, если бы еще год назад кто-то предрек Сергею Эдуардовичу, что в будущем ему придется заниматься разведением «жучков» в кабинете своего коллеги, в ответ он бы не просто рассмеялся — захохотал. Ибо Габузов всегда считал, что подобные методы не просто незаконны — аморальны. Ну да как это обычно бывает, твердое и железобетонное «всегда» обернулось мягким и податливым «до поры до времени».
Процесс установки радиомикрофона в тыльную сторону угольного телефонного микрофона шверберговского «Панасоника» прошел без сучка и задоринки. Как ни странно, но на этот раз извечная рассеянность Габузова обернулась во благо: еще утром, собираясь на службу, Сергей Эдуардович обнаружил в кармане пиджака ключ от кабинета Шверберга, который он, покидая свое временное пристанище, забыл сдать на вахту охраннику. Так что вечером оставалось лишь изобразить патологическое усердие и дождаться, пока контору покинет последний сотрудник. На удачу, сегодня вечером играла сборная, а посему охранника даже не пришлось нейтрализовывать специально заготовленной байкой — тучный овошник был настолько поглощен лицезрением скучнейшего, по мнению Габузова, зрелища, что Сергею Эдуардовичу не составило бы особого труда не только прошмыгнуть в обитель Шверберга и обратно, но и вынести из кабинета Ильи Моисеевича все, что заблагорассудится. Включая несгораемый шкаф.
Устанавливая радиомикрофон, Габузов, в первую очередь, рассчитывал на прижимистость Шверберга, о которой в конторе ходили легенды. Несмотря на то что Илья Моисеевич являлся самым высокооплачиваемым сотрудником, в тех случаях, когда что-либо можно было урвать на халяву или заполучить даром, он без зазрения совести урывал и заполучал. В частности, все свои междугородние и международные переговоры, как служебные, так и личного характера, модный адвокат предпочитал вести из своего кабинета. Говорят, что, даже если ему требовалось сделать срочный звонок в выходной, он все равно срывался из дома и приезжал в контору — экономил. В результате невольно ставшая в этой ситуации крайней Лариса регулярно получала взбучки от подписывавшего счета на оплату Михал Михалыча — повышать голос на Шверберга шеф не мог, опасаясь лишиться столь ценного кадра. Таким образом, по расчетам Габузова, телефонный звонок таинственному абоненту из Франции должен был быть сделан именно из кабинета Ильи Моисеевича. Потому как «денежка счет любит».
Теперь оставалось только ждать. Ждать, когда беспристрастная аппаратура начнет фиксировать вербальные контакты Шверберга. А самое главное — с ужасом ждать 15-го числа, ждать первых признательных показаний господина Оболенского. Если, конечно, он вообще станет давать эти чертовы показания. «Станет! Никуда не денется! — с ненавистью подумал Габузов. — Толян ему поможет. А я, в случае чего, в этом деле с удовольствием помогу Толяну».
Глава тринадцатая
Без туники и без сандалий
Пафос, Кипр, 14 июня
Ларнака, Кипр, 14 июня
Прошло всего несколько дней, а Самсут уже вполне освоилась в Пафосе. Вчера утром, наскоро перекусив в открытом ресторанчике гостиницы, она отправилась в Лару — местечко чуть севернее города, где она облюбовала небольшой ласковый пляж. Днем возвратилась в город, отобедала в одном из многочисленных кафе, взяв по совету таксиста действительно очень сытную и недорогую муссаку. Затем настал черед виллы Тезея, и здесь ей неожиданно повезло — она явилась туда в тот самый момент, когда мозаики принялись поливать водой, вследствие чего изображенные на них древние герои буквально оживали. Самсут заняла удобное место в самом углу помоста, установленного по периметру здания, и замерла в ожидании чуда. И чудо действительно случилось: руки Тезея постепенно наливались силой, от Минотавра, казалось, шел пар, и у Самсут буквально перехватывало дыхание от красоты и правдоподобия этих древних изображений. Рядом прекрасная нимфа купала Ахиллеса, держа его за пятку… Словом, совсем неудивительно, что Самсут, уходя с виллы, в какой-то момент ощутила, что ее мозг переполнен видениями обнаженных прекрасных тел. В воздухе начинала разливаться какая-то манящая загадочность, все женщины казались красивыми, мужчины пылкими, и она до звезд бродила по набережной Посейдона, мечтая бог знает о чем.
И только вернувшись в гостиницу, Самсут с запоздалым раскаянием осознала, что за целый день ни разу не вспомнила ни о Ване, ни о матери, ни о Карине. Ее словно охватил какой-то дурман. К тому же на протяжении всего дня мужчины столь часто заглядывались на невысокую женщину с королевской осанкой, гулявшую в непонятном одиночестве, что в какой-то момент она… В общем, Самсут пыталась корить себя, но это выходило плохо. Да и почему, собственно, она не имеет права хоть раз в жизни насладиться, ни на что не оглядываясь и не упрекая себя за каждую ерунду? Даже в самое лучшее до сих пор время ее жизни, когда был в разгаре роман с отцом Вана, она не чувствовала себя такой счастливой…
