Камилла Лэкберг - Ангелотворец
Дагмар осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, повернула за угол и подошла к черному ходу. Там сновали женщины всех возрастов в строгой униформе. Кто-то выкладывал на тележку справа от входа белье, и Дагмар осенила идея. Не выпуская дверь из виду, она подкралась к тележке и начала рыться в груде белья. В основном там были простыни и наволочки, но внезапно ей повезло. На самом дне лежала униформа — точно такая же, как на медсестрах. Вытянув ее из кучи, фрекен Свенссон скрылась за углом, чтобы переодеться. Закончив, она выпрямила спину и заправила волосы под чепчик. Форма была грязноватой, но не слишком. Теперь оставалось надеяться, что не все медсестры знают друг друга в лицо и что никто не заметит чужачку.
Открыв дверь, женщина заглянула в комнату. Это оказалась раздевалка для персонала. Там было пусто. Дагмар зашагала дальше по коридору, украдкой озираясь по сторонам. Она прошла мимо множества закрытых дверей. Табличек с именами на них не было, и ей стало ясно, что найти Германа будет нелегко. В отчаянии она прижала руку ко рту, чтобы не застонать от разочарования. Рано еще сдаваться. Две медсестры шли по коридору ей навстречу. Они о чем-то тихо разговаривали, но ей показалось, что она услышала фамилию Геринг. Дагмар навострила уши и замедлила шаг. У одной из сестер в руках был поднос. Судя по всему, она жаловалась коллеге.
— Он швырнул еду мне в лицо, — говорила она, качая головой.
— Вот почему начальница сказала ходить к Герингу только по двое, — отозвалась вторая; голос ее подрагивал.
Они остановились перед дверью и переглянулись. Дагмар поняла, что надо действовать. Или сейчас, или никогда. Прокашлявшись, она уверенным тоном произнесла:
— Мне поручили заниматься Герингом. Так что вы, девушки, свободны, — и Дагмар потянулась к подносу.
— Правда? — спросила державшая его медичка; на лице ее было написано явное облегчение.
— Я знаю, как обращаться с такими, как он. Так что идите займитесь полезными делами. Я здесь разберусь. Только дверь мне подержите, — сказала фальшивая медсестра.
— Спасибо, — кивнули девушки.
Одна из них достала связку ключей и вставила один из них в замок. Дагмар проскочила внутрь. Стоило двери закрыться за ней, как сестры тут же поспешили прочь, обрадованные тем, что им не пришлось выполнять трудную работу. Сердце Дагмар забилось быстрее. Вот он лежит, ее любимый, спиной к ней, на узкой кушетке.
— Все будет хорошо, Герман, — сказала она, опуская поднос на пол. — Я с тобой.
Он не двигался. Дагмар разглядывала его спину, преисполненная счастья от того, что они снова вместе.
— Герман, — она положила руку ему на плечо.
Больной резко сел на кровати.
— Что вам надо?! — завопил он.
Дагмар вздрогнула. Неужели это Герман? Стильный пилот, заставлявший ее сердце биться быстрее. С офицерской выправкой, широкими плечами, сверкающими как золото волосами. Что с ним случилось?
— Дай мне лекарство, чертова шлюха! Я требую! Ты что, не знаешь, кто я? Я Герман Геринг, и я требую лекарство! — продолжал он кричать.
Он говорил по-шведски с сильным немецким акцентом, делая паузы в поиске правильных слов. Дагмар почувствовала, как сжимается ее горло. Мужчина перед ней был жирным и вялым, с болезненным оттенком кожи. По его лбу стекал пот. Редкие волосы прилипли к черепу. Женщина сделала глубокий вдох. Надо убедиться, что она не ошиблась палатой.
Сделав шаг назад, она сказала:
— Герман, это я, Дагмар.
Она замерла в ожидании нападения. На лбу мужчины выступили вены. Бледные лицо и шея налились кровью.
— Дагмар? Да мне плевать на то, как вас, шлюх, зовут! Я хочу мое лекарство. Эти евреи заперли меня здесь. Мне нужно поправиться. Я нужен Гитлеру. Дай мне мое лекарство!
Он продолжал кричать так, что изо рта у него во все стороны летела слюна. В отчаянии женщина сделала новую попытку:
— Ты меня не помнишь? Мы познакомились на празднике у доктора Шолина, во Фьельбаке.
Вспышка ярости прекратилась так же внезапно, как началась. Пациент нахмурил лоб и недоуменно уставился на женщину.
— Во Фьельбаке?
— Да, на празднике у доктора Шолина, — повторила она. — Мы провели ночь вместе.
По его взгляду она поняла, что он вспомнил. Наконец-то! Теперь все наладится. Герман снова станет прежним. Она все уладит.
— Официантка, — сказал он, вытирая лоб.
— Меня зовут Дагмар, — произнесла она с чувством нарастающей тревоги. Почему Герман не бросается к ней с объятьями, как она всегда представляла в своих мечтах? Внезапно он засмеялся так, что его жирный живот затрясся.
— Дагмар. Ну да.
Он продолжал смеяться, и молодая женщина сцепила руки.
— У нас есть дочь. Лаура.
— Дочь? — Его глаза сузились. — Это я уже слышал. Но такое нельзя знать наверняка. Особенно если речь идет об официантке.
Последнее он произнес с таким презрением, что Дагмар охватила ярость. В этой пустой больничной палате все ее мечты и надежды обратились в прах. Все, во что она верила, оказалось ложью. Столько лет она терпела это маленькое вопящее чудовище ради него, а он… Женщина набросилась на больного, готовая расцарапать ему ногтями лицо. Из горла ее вырвался животный рев. Ей хотелось причинить Герингу ту же боль, какую он причинил ей. Ногти впились ему в лицо, и она услышала, как он что-то крикнул по-немецки. Дверь открылась, сильные руки вцепились в нее и оттащили от Германа — от мужчины, которого она так долго любила. Потом все потемнело.
Это отец научил его делать бизнес. Ларс-Оке «Ловарт» [15]Монссон был легендой. Себастиан его просто боготворил. Свое прозвище отец получил, потому что ему всегда удавались все начинания и он умудрялся выкрутиться из любой передряги. «Ларс-Оке может плюнуть против ветра и при этом не запачкать лицо», — говорили про него. Отец Себастиана умел заставить людей делать так, как он хотел. Основной принцип у него был как в боксе: нужно найти слабые места противника и атаковать, пока тот не признает поражение. Конечно, его методы ведения дел не прибавляли ему уважения или популярности, но, как говорил сам Ловарт, «уважение на хлеб не намажешь».
Эта фраза и стала девизом Себастиана Монссона. Он прекрасно знал, что одни его ненавидели, другие боялись, но пока можно было сидеть у бассейна с холодным пивом в руке, это мало его заботило. Дружба не имела для него никакого значения. Дружба требует компромиссов, она делает человека слабым, лишает его власти.
— Папа! Мы с ребятами думали рвануть в Стрёмстад, но у меня нет денег, — Йон умоляюще смотрел на отца, нервно теребя шорты.
Прикрыв глаза от солнца, Себастиан окинул взглядом своего двадцатилетнего сына. Элизабет часто ныла, что он балует их детей — Йона и его младшую сестру Йоссан, — но он только отмахивался от нее. Жесткое воспитание с правилами и прочей хренотенью — это для обычных шведов, но не для него! Дети должны знать, что жизнь может им предложить, должны уметь брать от жизни всё. Со временем он введет Йона в компанию и научит всему, чему сам научился от своего отца, а пока пусть парень нагуляется.
— Возьми мою золотую кредитку. Она в кошельке в прихожей, — ответил Себастиан сыну.
— Спасибо, папа! — Тот бросился в дом, словно боясь, что отец передумает.
Когда он одалживал карту на теннисную неделю в Бостаде, счет был на семьдесят тысяч. Но это мелочи. Главное, что это помогало Йону поддерживать статус среди дружков, которых он завел в Лундсберге. Благодаря слухам о богатстве отца он быстро нашел себе приятелей, которые в будущем станут влиятельными людьми. Полезные контакты гораздо ценнее друзей. Сам Ловарт отправил Себастиана в интернат на Валё сразу, как только узнал, чьи дети там учатся. Единственное, что его злило, так это то, что среди них был еврей. У еврейского мальчика, как отец называл его, не было за душой ни гроша. Не было у него и влиятельных родственников, и одно его присутствие уже снижало статус школы. Но теперь, вспоминая прошлое, Себастиан понимал, что Йозеф Мейер вызывал у него больше всего симпатии. Он обладал энергией и силой воли, свойственными самому Себастиану. Теперь, когда они работали вместе над воплощением безумной идеи Йозефа, сын Ловарта не уставал восхищаться тем, насколько этот человек был готов на все ради достижения цели. Правда, у них с Монссоном были разные цели, но это к делу уже не относилось. Себастиан знал, что партнера ждет жестокое разочарование, но также чувствовал: в глубине души Мейер подозревает, что для него все не может кончиться хорошо. Но надежда умирает последней, и Йозеф сделает все, что скажет ему друг. У него просто нет другого выбора. События последних дней были, без сомнения, любопытными. Слухи, что на острове нашли что-то интересное, распространялись очень быстро. Стоило Эббе вернуться, как события начали резко развиваться. У всех внезапно проснулся интерес к прошлому, в том числе и у полиции. Себастиан задумчиво повертел в руках пивной стакан и прижал холодное стекло к груди. Любопытно, что остальные обо всем этом думают? К ним тоже заглядывала полиция?..
