Елена Михалкова - Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
– Помнишь… А, нет, ты не можешь помнить, тебя же там не было…
– Не было, – покаялся Бабкин. – Хоть кто-то вне подозрений. Кстати, я предполагаю, это ты ее угробил. Соврал, что разговариваешь по телефону, а сам заманил бабусю в кусты – и бац!
– Зачем?
– Развлекался, – пожал плечами Сергей.
– А часовню тоже я разрушил? В смысле, на крышу навеса тело тоже я затащил?
– Нет, кто-то другой. Вот его-то и надо отыскать.
Из часов на стене высунулась кукушка и застенчиво сообщила, что уже десять.
– Много знала, много знала, – пробормотал Макар, глядя на закрывающееся окошечко. Ему вспомнилась полудохлая птичка в комнате у Сысоевых. – Тайны какие-то, шепотки, страсти… Саша, ты помнишь, о чем говорила Елизавета?
– Ругалась ругательски! – откликнулась Саша.
Лежа на животе, она читала Уголовно-процессуальный кодекс и пыталась понять, можно ли к чему-нибудь прицепиться, чтобы вытащить Галку. Пока выходило, что нельзя.
– Это само собой. Но ведь она не абстрактно ругалась, а адресно.
– Ха! еще как!
– И всякие странные вещи сообщала.
Тут Саша подняла глаза от кодекса и признала, что очень странные, заставляющие даже подозревать помешательство или старческую болезнь ума, если бы не реакция окружающих. Окружающие, похоже, воспринимали все сказанное всерьез.
– Старушка что-то упоминала про галактику на поясе Ориона! Я еще удивилась, откуда она знает.
– Галактика на поясе Ориона – это из «Людей в черном», – рассмеялся Макар. – А у нее было созвездие Большого Пса.
– Точно! Сириус!
– Ну-ка, поподробнее? – заинтересовался Бабкин.
– Это про Григория. Он принялся спьяну нести ахинею, я предложил Сириусу больше не наливать – помнишь бородатый анекдот? – а старушка в ответ возьми да брякни, что Сириуса надо бы отправить к Большому Псу.
– И Гриша так встрепенулся, будто она и в самом деле могла посадить его в ракету и сбагрить отсюда на сто световых лет! – подтвердила Саша. – Кстати, Сириус действительно находится в созвездии Большого Пса.
Бабкин удивленно присвистнул:
– Ай да бабулечка! Это откуда у нее астрономические познания? И что она имела в виду?
– Бог ее знает. Надо у Григория поинтересоваться.
– Так он и сказал, – фыркнула Саша. – Болтун и враль. Но что-то ему в бабулечкиной идее очень не понравилось…
Все трое промолчали, и Бабкин озвучил то, что вертелось у Саши на языке:
– А кому-нибудь вообще нравилось то, что она говорила?
Макар щелкнул пальцами и отодвинул бесполезную схему:
– Серега, ты прав! Она каждого одарила какой-нибудь гадостью…
– Причем гадостью непонятной! – подхватила Саша.
– А тогда откуда известно, что гадость? – вмешался Бабкин, слезая с подоконника и придвигая стул.
– По их реакции. Всем становилось не по себе. Это прямо-таки бросалось в глаза!
– Кроме Нины.
– Нет же! Вспомни неизвестного Ивана!
– Стоп-стоп-стоп! – Сергей взмахнул рукой. – Хватит говорить загадками! Что за неизвестный Иван?
Макар вытащил из стопки чистый лист бумаги, и они с Сашей принялись вспоминать.
Легче всего оказалось с боксером. Пудовкина изрекла, словно в лоб кулаком влепила, что тот угробил живого человека. Но как раз это не вызвало особого интереса у широкой публики. Из чего Макар с Бабкиным сделали вывод, что ничего сенсационного Елизавета никому не открыла.
Алевтине злая старуха напрямик заявила, что та крепко держит супруга за уязвимые места. В этом не было бы ничего особенного, если бы Елизавета Архиповна не прибавила про яблочную тетку.
– Это про живую женщину? – спросил в этом месте озадаченный Бабкин.
Не менее озадаченные Макар с Сашей пожали плечами. А бог его знает. «Что ж ты, Алевтина, почтения к старшим не проявляешь, – воспроизвел Макар почти дословно фразу ядовитой старушонки. – А про яблочную тетку никому ни полсловечка».
Бабкин покрутил в голове эти реплики так и сяк, ни к какому выводу не пришел и попросил продолжать.
– Галку назвала пиявкой московской, – обиженно вспомнила Саша.
– А боксера – лободырым! – дополнил Макар.
– Это что, с дыркой в башке, получается?
– Угу. И еще окрестила тамбовским болваном, чтоб уж ни у кого сомнений не оставалось. Саш, еще что-нибудь помнишь?
– Петруша! Она ему в лицо бросила, что он масло воровал.
– А, точно! «Интендантишка!»
– Погодите-погодите! – Бабкин не успевал за их быстрым пинг-понгом. – Почему масло? Какое масло?
– Сливочное, очевидно. – Илюшин нарисовал над фигуркой в кепке бутерброд. – Сысоев в армии работал снабженцем. Что там за история, я понятия не имею, но похоже, Архиповна начала вспоминать старые грехи.
– А может, и не слишком старые! – У Саши загорелись глаза. – Иван! Неизвестный! Которым она Нину попрекнула!
– Уж не о соседе ли речь? – сообразил Бабкин. – Он же Иван Кожемякин!
– И весь город убежден, что у них кровная вражда, – закончил Макар.
Все трое замолчали. За окном пьяный мужской голос гнусаво завел «А я иду такая вся в Дольче и Габбана», но оборвал песню на полуслове. Судя по глуховатым хрипам, его душил какой-то доведенный до ручки местный меломан. Бабкин лениво поднялся, подошел к окну, но сколько ни вглядывался, ничего не мог разобрать в темноте. Ближайший фонарь бледнел и дрожал метрах в двухстах и, кажется, пытался сдвинуться в кусты подальше от происходящего.
– Что там, убивают кого-то? – поинтересовался Макар, не отрывая задумчивого взгляда от своей схемы.
– Похоже на то.
– Хочешь присоединиться?
Саша встрепенулась. Они что, серьезно? Она вопросительно посмотрела на Илюшина, но тот явно глубоко погрузился в какую-то идею и не придавал значения потенциальному преступлению в двух шагах от их дома.
– Они и без меня справятся, – прогудел Бабкин от окна.
– В самом деле, Сережа, что там происходит?
Бабкин не успел ответить: тот же самый голос дико завыл «Я иду такая вся, а на сердце рана!» и запел, расходясь с каждым словом, что слезы душат, он в плену обмана.
– Выжил, – с сожалением констатировал Сергей. – Теперь всю ночь не угомонится. Будет бродить по окрестностям и Сердючку орать.
– Твое счастье, что не Черемошню, – утешил бессердечный Макар. – «Снова стою, пилю раму!»
– Что это? – вздрогнула Саша.
– Тюремная лирика. Сысоевы слушают всей семьей. Рита особенно любит. Кстати, чем Пудовкина ее огорошила, ты не помнишь?
Саша напрягла память. Что-то было такое… смутное, почти бессмысленное… Почему-то связанное с войсками…
Скорлупка воспоминания хрустнула, и ядрышко выкатилось на поверхность.
– Плацдарм!
Илюшин одобрительно хлопнул в ладоши.
– В жизни бы без тебя не вспомнил! Умница!
Бабкин увидел, как Саша зарделась, и страдальчески закатил глаза. Конечно, не вспомнил бы! Кого Макар дурачит? У него память как у слона, он диалоги двухлетней давности воспроизводит с точностью грампластинки, не напрягаясь.
Но его короткой выразительной пантомимы никто не заметил.
– В общем, всем сестрам досталось по серьгам, – резюмировал Макар. – Одного назвали ворюгой, другого бабником, третью кровопийцей, четвертого клиническим идиотом.
Сергей ухмыльнулся:
– Мощная старушенция! Прямо-таки жаль, что не был знаком с ней при жизни.
– Она бы тебя по косточкам разобрала и собрала заново в другом порядке, – заверил Макар. – Когда я уходил, она только раскочегаривалась. Мотор заводила, пробовала скорости. Вернулась бы – и тогда уж понеслась бы душа в рай со свистом!
– Вот вам и мотив.
Под самым окном внезапно недружно заорали коты и так же неожиданно смолкли.
– Мы не знаем, что скрывается за каждым ее нападением. – Саша встала, чтобы задернуть шторы. С включенным внутри светом она начала чувствовать себя неуютно. Кто там ходит за кустами сирени? Кто распевает под окнами? Шавлов – странное место, а они здесь чужаки, и кажется, в них внимательно всматриваются снаружи. Три яркие рыбки, плавающие в этом аквариуме среди местных карасей и ротанов, они могут вызвать куда больше агрессии, чем им кажется.
Пока этот сонный городок преподносил им один неприятный сюрприз за другим.
Как ни странно, в доме Сысоевых Саша чувствовала себя увереннее, чем здесь. Да, рядом Бабкин, который, в отличие от провокатора Илюшина, снижал уровень агрессии в любой компании одним своим присутствием. Не потому, что он излучал флегматичное дружелюбное спокойствие, как Олег Сысоев. А потому, что лишь очень недалекие и бесстрашные люди решились бы обострять конфликт рядом с ним. Фактически от Бабкина постоянно исходило ощущение угрозы, и это действовало на буйные головы отрезвляюще.
Но в этом тесном доме на обрыве Саша не испытывала того чувства безопасности, которое обволакивало ее в суматошном жилище Сысоевых. Там было крикливо, шумно, надрывно пела из магнитофона Черемошня, яростно бились тарелки, там Алевтина обвиняла своего мужа во всех грехах, а Рита зыркала из угла, как вампир, но над всей этой дурной суматошностью царило спокойствие другого рода, не сиюминутного, а глубокого. Без сомнения, так проявлялось влияние Нины. «Старушки могут сыпаться с неба, – словно бы говорила она, – дети вылетать из гнезда в компании каких-то неподходящих личностей, повсюду может твориться полное безобразие, но в целом жизнь все равно идет так, как должна идти, и так будет всегда».
