Светлана Алешина - Дамы любят погорячее
— Как же войти? — спросила я.
— Может, собака привязана? — откликнулась она.
— А если нет? — но я все же осторожно приоткрыла калитку, заглядывая в щелочку.
Мне удалось увидеть уголок двора, как раз тот, на котором стояла собачья конура, и я даже увидела тяжелую железную цепь, натянутую до предела.
— Она привязана, — сообщила я Ольге. — Что, рискнем?
— Наверное, — не совсем уверенно ответила она.
Я еще шире приоткрыла калитку и осторожно шагнула вперед. Собака, сидящая на цепи, а это был огромный пес, чем-то похожий и на овчарку, и на волкодава, скорее вообще неопределенной породы, лаяла на меня, брызгая слюной и задыхаясь, но не могла достать. Цепь была недлинной и заканчивалась метрах в трех от меня, поэтому я поняла, что мы сможем даже беспрепятственно пробраться к дому.
— Пойдем, Оля, он не сможет нас достать, — сказала я Ольге.
Мы, все еще осторожничая, вошли во двор. Псина буквально захлебывалась лаем, но из дома так никто и не вышел.
— Наверное, никого нет, — проговорила Ольга, пробираясь к крыльцу.
— Возможно, — ответила я. — Но на дверях не висит замок, смотрите. — Я показала на входную дверь, которая неожиданно распахнулась и нашему изумленному взгляду предстал заспанный мужик в старых спортивных штанах, с отвисшим пузом и всклокоченной темно-пегой шевелюрой.
Наверное, он хотел рявкнуть на собаку, но, увидев нас, двух городских барышень, так и застыл с разинутым ртом.
— Здравствуйте! — постаралась как можно вежливее крикнуть я, пытаясь заглушить собачий лай.
— Трезор! — все-таки рявкнул мужик. — Замолкни! — Глотка у него оказалась прямо-таки луженой, да и крикнул он так грозно, что пес, недовольно заурчав, послушался. — Вам кого? — обратился мужик к нам с недовольной физиономией.
— Нам бы с Викой Терещенко поговорить, — произнесла Ольга.
— Нет здесь никаких Вик, — ответил мужчина и уже собрался было вернуться в дом, но я подала голос:
— Извините, вы хотите сказать, что Вика Терещенко здесь не живет?
— Нет, — бросил мужик.
— А давно? — настаивала я.
— Лет пять, — хмуро ответил он, буравя нас своими глазенками.
— А вы не подскажете… — хотела было поинтересоваться я, но он меня перебил:
— Нет, не подскажу! Вон, идите к соседям, может, они что про нее и знают!
— Спасибо, — убийственно вежливо поблагодарила я и развернулась, чтобы идти обратно.
Ольга последовала за мной. Мы вышли со двора на улицу, и я спросила у нее:
— Ну, что, в какой дом пойдем?
— Все равно, — расстроенно ответила она. — Вики здесь нет, — добавила задумчиво.
— Может быть, она просто переехала в другой дом, — предположила я, — а этот бугай не знает или просто не хочет ничего говорить.
— Не знаю, — с сомнением проговорила Ольга. — В деревне ведь все друг про друга все знают, мог бы и сказать…
— Может, он не деревенский, а так же, как мы, из города приехал, — попробовала найти я объяснение.
— Ну, да, — хмыкнула Ольга. — Вы лицо-то его видели? А собака как послушалась… Нет, зря мы приехали, ее здесь нет.
— Ладно, пойдемте к соседям, убедимся, что это так.
Я направилась к соседнему, выкрашенному теперь уже синей краской дому и снова тронула ручку калитки. На этот раз собаки во дворе не оказалось, зато снова забрехал за соседним забором неугомонный Трезор. Мы вошли в небольшой аккуратненький дворик, по которому деловито сновали куры и утки, и направились к дому. Постучавшись в дверь, подождали, но, не дождавшись ответа, я открыла дверь и, заглянув в прохладные полутемные сени, видя, что дверь в комнату открыта, крикнула:
— Есть кто дома?!
— Есть, — откликнулся, но только не из дома, а со двора, довольно бодрый женский голос.
Мы обернулись и увидели стоящую посреди двора женщину примерно сорока лет, в хлопчатобумажном выгоревшем халате, с короткой, но не слишком аккуратной стрижкой, загорелую и полную.
— А вы кто такие будете? — спросила она.
— Мы из города, — ответила я. — Разыскиваем Вику Терещенко.
— Вижу, что из города, — подозрительно прищурилась соседка. — А зачем это вам Вика понадобилась?
Мы спустились с крыльца, было все-таки неудобно разговаривать с хозяйкой, которая сама не поднималась и не приглашала пройти в дом.
— Я ее подруга, — сказала Ольга. — Мы очень давно не виделись, но сейчас дело особенное, умер один наш общий знакомый…
— Понятно, — протянула женщина. — А я Катерина, соседка. Вы небось были уже у Вики?
— Были, — ответила Ольга.
— Стало быть, кто-то помер, — покачала головой Катерина. — А Вика-то уже лет пять как уехала. Да, продала свой дом да и уехала, мы о ней ничего и не слышали больше.
— Скажите, — вмешалась я, — а как она жила до этого? Ну, с тех пор, как вернулась из города?
— Да как жила, — Катерина вздохнула, — плохо жила. — Ладно, смотрю, у вас интерес имеется, так пойдемте. — Она пошла куда-то за дом, мы, переглянувшись, последовали за ней.
Обогнув дом, мы прошли мимо огороженного сеткой-рабицей огорода и, войдя в сад, оказались на небольшой площадке, посреди которой стоял стол, окруженный яблонями и грушами.
— Идите сюда, — позвала Катерина, — и сама присела за стол, затянутый клеенкой.
Мы подошли ближе и, невольно оглядев лавки вдоль длинного стола, сели.
— Молока с дорожки не хотите? — спросила она, показывая взглядом на крынку.
— Спасибо, не откажусь, — проговорила я.
Ольга тоже молча кивнула. Катерина, откинув полотенце, которым были прикрыты перевернутые вверх дном эмалированные кружки, стоящие на деревянном подносе, взяла две и налила нам из крынки молока. Оно оказалось прохладным и каким-то непривычно вкусным, с богатым вкусом, я бы так сказала.
— Что же вас интересует по правде? — прищурилась Катерина. — Как Вика жила после того, как ее из института выгнали? Ну, а как выгнали-то, знаете? — Мы кивнули. — Вот-вот, подруга помогла…
При этих словах Ольга покраснела, а Катерина, внимательно посмотрев на нее, спросила:
— Ты, что ли?.. Подруга-то эта?
— Я, — тихо ответила Ольга, отодвигая чашку с молоком.
— Мириться, значит, приехала? — Ольга кивнула, не поднимая глаз. — Да ты ж была здесь, так ли?
— Так, — пробормотала Ольга.
— Ну, ну, — многозначительно проговорила Катерина и вздохнула. — Вот, значит, что… А кто, говорите, умер-то?
— Один наш знакомый, — еще тише ответила Ольга.
— Нет тот ли, — спросила Катерина, проявляя чудеса прозорливости, — от кого она ребеночка носила?
— Тот, — подтвердила Ольга.
— Вон, значит, что… Ясно теперь, чего ты приехала-то. А что с ним-то случилось?
— Сердце, — поспешно проговорила я, не желая ей объяснять всю подоплеку.
— Вон, значит, сердце… Молодой был?
— Тридцать лет, — сказала я.
— Вон что… Да, бог все видит. Вот ему за Викушку-то и досталось. И за ребеночка ее, и за мамку…
— Но что же все-таки случилось? — вежливо и осторожно спросила я.
— Да что? Обрюхатил девку-то, — недовольно начала Катерина, — опозорил, да и признавать не пожелал! Ни ее, ни ребенка своего! Это ж где такое видано? Только в городе вашем такое и может быть! У нас-то вон разве такое может быть? У нас вон все друг друга знают, до такого позора никто не допустит! А Вика-то, ой, какая же хорошая девчонка была! — Катерина покачала головой. — Какая же красавица да умница, ой, прямо заглядение! У меня вон брат, Сережка, все хотел на ней жениться. Если бы она в город не укатила, то все бы было у ней по-другому в жизни. Сережка-то за ней прямо хвостиком ходил… — Катерина снова покачала головой и подперла подбородок кулаком.
Выражение ее открытого, простодушного лица стало задумчиво-грустным, глаза, прежде небольшие и невыразительные, показались теперь глубже и прозрачнее, линия рта смягчилась, так же как и морщины и складки вокруг носа, и вся она как-то помолодела и посвежела в этот момент и даже показалась едва ли не красавицей.
— Вот уж кто убивался-то больше всего, так это мой Сережка, — продолжала она. — А потом… — Катерина махнула рукой, — уехал. Теперь вон в Магнитогорске живет, слава богу, все у него хорошо, и жена, и дети, и работа хорошая. А все равно, нет-нет да и спросит в письме, не слышно ли чего о Вике. Он ведь ей жениться предлагал, когда она из города вернулась, так любил, значит, если и чужим ребенком не побрезговал. Но Вика не пошла, может, и надо было ей пойти-то за него, вы как думаете? — спросила она у нас.
Мы промолчали, не зная, что ответить.
— А я вот все думаю, может, надо было ей все ж таки пойти за него, горе-то оно только поначалу страшное, а потом притерпишься, позабудешь, время пройдет, так и следа, может, никакого не останется. А она… — Катерина опять качнула головой, но только теперь уже недовольно. — Она ведь, знаете, чего удумала? Она ведь руки на себя наложить хотела.
