Войтек Стеклач - Современный чехословацкий детектив
Перед зрительным залом в небольшом помещении теснились раздевалка и буфет. В одном из углов к тому же были свалены поломанные стулья. А в дверях зала стоял Том в новом смокинге и встречал входящих сияющей улыбкой. Яна потянула меня за рукав:
— Вон тот человек мне как будто знаком.
Я оглянулся в том направлении, куда мигнула Яна. Там стоял Милонь Пилат. Он кивнул, приветствуя меня, Яну же игнорировал. Ему, видно, просто не пришло в голову, что он ее может знать… Впрочем, это было вполне понятно.
— Привет. — Я подал Тому руку.
— Привет, — отозвался Том и заулыбался. — Твоя песня идет у нас в самом начале.
— Я рад. Добеш вроде тоже хотел прийти, — добавил я, понизив голос, — его еще нет?
— Добрый вечер, — поздоровалась Яна.
Я отдал ей билеты.
— Пожалуйста, пойди займи места.
Томаш испуганно взглянул на меня:
— Еще нет… Слушай, Честмир, может, я не расслышал, может, ошибся?
Мимо нас в зрительный зал прошествовал седеющий пижон. И не один. С ним было еще двое поклонников любительских мюзиклов, и предъявил он сразу три билета.
— Теперь это их дело, — пожал я плечами.
Компания седеющего пижона скрылась в зале.
— А ты говорил с Грешным?
— Говорил.
— Ну ладно, — вздохнул Томаш. — Сейчас начнется. Ты думаешь, Добеш явится?
— Должен, — сказал я. — Ну, ни пуха тебе и Анди!
— К черту…
Я оглядел зальчик. Он насчитывал около ста мест и был почти полон.
Занавеса не было; декорация на сцене изображала, скорее всего, провинциальный вокзал. На заднике, вблизи от нарисованных на нем стрелки и шлагбаума, даже клевали что-то три курицы.
— О чем ты с ним беседовал? — спросила меня Яна. Свет уже начал гаснуть.
— О прошлом, — правдиво ответил я и посмотрел на дверь в зал. Последние опоздавшие… Потом поискал глазами седеющего пижона. У него и его команды были отличные места: посреди зала и по краям. Они, как мне показалось, тоже украдкой поглядывали на дверь.
— О господи! — охнула Яна.
— Что такое?
Яна сжалась в кресле:
— Папа!
Среди опоздавших я и правда заметил капитана Грешного. А за его спиной — Геду с Добешем.
Прожекторы осветили сцену, и из двух колонок динамиков по обеим ее сторонам полилась увертюра.
— Он не должен меня видеть, обними меня, или нет, лучше не надо, — застонала Яна, прячась под креслом.
С последними тактами увертюры на сцену выбежала девушка. Она держала в руке чемоданчик и беспокойно металась. Я следил, куда сядут Добеш и Геда. Они сели через два ряда от нас. Капитан же остался стоять у входа.
Девушка на сцене какое-то время изображала отчаяние. Потом ее обступила толпа сельских жителей. Кто-то ее одобрял, а кто-то бранил. В эту сумятицу влился танцующий человек с бабочкой и столиком. Ага, официант, подумал я. И действительно, сцена сейчас имитировала вокзальный ресторан. Издалека донесся гудок поезда, и девушка села за столик, как только официант подтанцевал к ней со стулом. Она положила чемоданчик на стол, а голову на руки. Но в одиночестве оставалась недолго, так как официант, танцуя, внес еще один стул, на котором, совершив несколько мощных прыжков, очутился молодой человек. Он тоже вначале обхватил руками голову, а потом осмелел и завладел чемоданчиком. Тут наконец заиграл оркестр. Я насчитал в нем всего пять инструментов. А мелодию я знал.
Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом:
«Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,
пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее…»
Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:
— Где сидит папа?
Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана.
«Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,
что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…»
Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.
— Где Гертнер?
За кулисами я наткнулся на Анди.
— Вот, — показал Анди, — вот он идет.
40
— Ты рехнулся, Честмир. — На лице Гертнера проступил испуг.
Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.
— Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.
— Она сама дала мне ее, — выдохнул Томаш.
— Значит, ты был там?
Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.
— Я не хотел убивать ее, Честмир!
— Не хотел? — сказал я. — Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… — насмехался я, — а ты-то так в себя верил!
— Не говори так, Честмир, не смей! — прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. — Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?
— Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, — продолжал я, — сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?
— Сама виновата, — тихо отозвался Гертнер, — не надо было мне ничего обещать.
— Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?
— Нет, — сказал Том, — это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… — Том перешел на яростный шепот, — если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! — с трудом выдавливал из себя Гертнер. — То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!
— Брось. — Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места. — Брось, ты, богом обиженный! Меня тошнит от тебя…
— Жаль, Честмир, — Томаш опирался о широкий стол, заваленный тряпьем, — я тебя в общем-то… можно сказать… любил.
В его руке блеснули ножницы. Длинные портновские ножницы, которые он ощупью отыскал на столе.
— Не сходи с ума, — сказал я, — здесь полно милиции. Это бессмысленно, Томаш!
— Я не верю тебе, ты просто боишься, — шептал Гертнер, — вы все меня всегда боялись. Боялись, что я как-нибудь отплачу вам, что я вам покажу! Мне все равно пришлось бы убить тебя, слышишь, Честмир?
— Но на этот раз тебе уже не выкрутиться. — Я отступил к стене.
— Как бы не так, эти ножницы найдут в машине Добеша.
— Голова у тебя работает. — Я почувствовал, как у меня пересыхает в горле. — С алиби ты тоже ловко придумал. Этот телефонный разговор с Зузаной. Уточнение времени убийства. Но я-то знаю, как все было. Ты убил Зузану и поехал в «Ротонду». И попросил Бубеничека найти такси. Побыстрее. А потом, когда Бубеничек спускался по лестнице, ты сжимал в руке телефонную трубку. И делал вид, что говоришь с Зузаной, которая уже была мертва. Бубеничек попался на удочку. Отличное алиби. Переносит время убийства на половину девятого. Но милиция-то наверняка уже обо всем знает.
— Правильно, — улыбался Томаш Гертнер, — так все и было. Но только ничего она не знает, а эти ножницы найдут в машине Добеша!
В ту же минуту дверь костюмерной распахнулась. Я стоял у стены. Гертнер оглянулся на дверь, и я ударил его.
41
— Бичовский, — спросонья я на ощупь отыскал трубку, — с кем говорю? А-а, — я зевнул, — я было подумал, товарищ капитан, что все уже кончилось.
— В общем да, — ответил Грешный, — а как вы спали, мой храбрый юноша?
— Не выспался, — ответил я, — но вы ведь хотите зайти ко мне, правда?
— Настоящий детектив, — порадовался за меня капитан, — значит, через пять минут.
Я повесил трубку и отправился в ванную. Шишка на виске за ночь приобрела фиолетовый оттенок. Я почистил зубы, а не слишком эстетичную шишку залепил пластырем. Под глазами у меня были круги.
— Здравствуйте.
Капитан крепко пожал мне руку. И у него под глазами тоже были круги.
— Как дела? — указал он на мой пластырь.
— Ничего, все могло кончиться намного хуже.
— Надо было меня слушаться, — сказал капитан.
— Верно, — покаянно отозвался я, — но что делать, если я такой дурак.
— Но вы его здорово отделали, — усмехнулся Грешный, — он выглядит куда хуже. Кстати, уже подписал протокол.
