Юрий Кургузов - Чёрный Скорпион
— Подъём, не понял?
Я медленно встал на ноги:
— И что дальше? — Над головой сверкало мириадами ослепительно-ярких и четких звезд бездонно-черное небо, и, право, даже как-то обидно было в столь прекрасную лунную ночь находиться в компании такой швали да еще и выслушивать визгливые оскорбления от хлыща, которого в другой ситуации я бы сломал двумя пальцами.
— Что дальше? А вот что!.. — Я успел пригнуться, иначе бы кулак лысого не просвистел в миллиметре от моей челюсти, а вышиб из нее как минимум пару зубов. Хорошо хоть, что остальные двое не имели против меня ничего личного.
— Слушай, остынь! — рявкнул Панчер, не опуская, впрочем, револьвера. — Ну чего привязался? Он тя трогал?
— Трогал! — как шавка ощерился лысый. — А еще, ребят на базе знаешь, кто покоцал?
Сухарь удивился:
— Он, что ли?!
— Он!
Курносый прищелкнул языком.
— Вот так номер!
— Да ты, оказывается, веселый парень! — воскликнул и коренастый.
— Веселый, — хмуро подтвердил я. — Только вы, кажется, не очень.
— Ну а с чего нам особо веселиться? — по-крестьянски рассудительно проговорил Сухарь. — Да и потом, кто знает, что ты за фрукт — а ну как мусор?
Поскольку за сравнительно короткий промежуток времени это был уже едва ли не десятый случай подобного отождествления, а я к таким вещам отношусь очень болезненно, то и этому обезьяноликому блондину я мысленно пообещал нечто не слишком приятное.
А вслух сказал:
— Не, я не мусор, а то бы…
— Эй! — оборвал меня лысый. — А может, ты сам и пришил своего дружка? Небось положил еще раньше глаз на его бабу, втихую прикоптил, да и… А что, тёлка-то в самом соку, пальцем ткни — закипит, да и несладко-то ей, видать, с таким чумовым жилось.
(Спокойствие, только спокойствие!)
— Ну нет, маэстро, — вздохнул я. — Вот это уже называется валить с больной головы на здоровую. Серый был моим лучшим другом, а убивать лучших друзей, даже из-за женщины, между порядочными людьми не принято. А они вот… — кивнул в сторону Сухаря и Панчера. — Да еще и этот ваш бздливый Зверёк… Вы, братцы, должны были охранять Серого как зеницу ока, а что вышло? Не знаю, если уж сами и не приложили руку к этому делу, то по крайней мере прошляпили убийц, а потом смылись как сявки, хозяйку бросили…
Панчер засопел:
— Заткнись! С какой стати нам было мочить твоего приятеля, он нормальные бабки платил. А уж насчет хозяйки…
И тут снова с гаденькой улыбочкой встрел лысый:
— А уж насчет хозяйки никто из нас тебе слова дурного не скажет, верно, чуваки? Особливо Генка!
— Ты это о чем? — растерялся я. — Он же с Викой…
Уловив в моем голосе тревогу, подонок гнусно заржал:
— И с Викой тоже! А и Маргарита Владимировна проходу ему не давала. Ни днем, ни ночью, чаще, говорил, ночью… — И вдруг рухнул на четвереньки, получив приличный удар рукояткой пистолета по спине.
Лысый стоял на карачках и грязно ругался, однако Сухарь, зло сплюнув вбок, отрезал:
— Закрой пасть! Забыл, о ком базаришь? И вообще, что-то ты слишком распетушился! Разинул хайло — получай. А лучше молчи. Да и тебе-то откуда знать?
Лысый чуть не плакал.
— Но Зверёк сказал!..
Сухарь плюнул еще раз.
— Мало ли что этот брехун сказал!
Наконец потерпевший встал и, что-то сердито ворча себе под нос, отошел в сторонку. Похоже, справить малую нужду. Ладно, спасибо Сухарю, что отогнал этого клеща. А Сухарь неожиданно сам на пару шагов приблизился ко мне.
— Слушай, — проговорил он как-то даже более-менее уважительно. — Все это туфта. Можешь верить, можешь не верить — дело твое. Не, ну, наверно, она не святая, но посуди сам: баба и впрямь ого-го, а дружок твой, когда забухал, то ему и вообще ни до чего стало. Да и раньше… Бешеный он был, врубаешься? Бе-ше-ный! Кому от такого радость? Ну и, поговаривали, появился у нее кто-то. Потом, кажись, брехали, что с Валентином — но не особо верится: мозгов у того как у барана. Хотя с другой стороны, не мозги же для этого дела нужны. Ну а насчет Зверька — не верь. Слышь — не верь!
Это, выходит, он меня утешить решил? Ну, спасибо, утешил. Мне тоже захотелось сделать ему приятное, и я сказал:
— Эх, малый, я, конечно, не Макаренко и не Песталоцци, но за каким же ты хреном в эту гниль полез? Обрадовался, пушку подержать дали? Суперменом решил заделаться? Гляди, доиграешься. Ты же баклан, а когда баклан начинает виться вокруг мокрушных дел…
Его и без того выпуклые ноздри раздулись, а маленькие глазки стали еще меньше.
— Слушай, не Макаренко, — зло проскрежетал он. — Заруби-ка на своем длинном носу: я никого не убивал, и эти ребята тоже! А ты… ты просто дурак. Думаешь, мы тебя держим? Думаешь, ты нам нужен? Ни хрена не нужен! Щас тачка подкатит — и вали отсюда, понял? Вали-вали! Только скоро сам шею себе свернешь!
— Во-во, — окрысился лысый. — А я помогу.
И я вдруг понял, что он мне надоел. Хуже горькой редьки. А еще… Нет, я говорил уже, что отнюдь не садист, однако этот поц явно перебрал отпущенный ему лимит моего терпения. И к тому же в том, что я решил предпринять, имелось помимо жажды мести и действительно некоторое рациональное зерно.
И я сказал. Обращаясь исключительно к Сухарю и Панчеру:
— Ребята, мне надо еще кое о чем перетолочь с вашим главным. Можете его позвать? Это в натуре очень важно, поэтому хотелось бы без свидетелей.
Сухарь, видимо, все еще обижаясь на мои недавние слова, глянул исподлобья, потом пожал плечами и молча ушел.
Когда бесшумный ночной воздух прорезал тонкий пронзительный свист, от неожиданности я вздрогнул. Лысый и Панчер нахмурились и недовольно заворчали что-то себе под нос. Но если в тот момент я чего-то и не понял, то очень скоро все стало ясно: из черноты ночи как привидения возникли зыбкие поначалу силуэты трех огромных собак. Наверное, они были серыми или светло-серыми, но сейчас казались почти белыми. Густая лохматая шерсть, пушистые хвосты, массивные головы, купированные чуть ли не под корень уши…
Кавказские овчарки!..
И тогда еще кое-что стало мне ясно…
А потом подошел старик. Один, без Сухаря, и жестом отослал остальных двуногих подчиненных прочь. Естественно — даже если бы он смертельно меня боялся, с такой охраной я был для него не опаснее ребенка. И это понимали мы оба.
Псы неподвижно стояли, окружив меня с трех сторон. Они были молчаливы и спокойны как танки. Но я-то прекрасно знал, что в иной ситуации действительно лучше повстречаться с танками, нежели с этими зверьми. И тоже молчал, как и они, предоставляя первое слово их хозяину.
Он оценил мою деликатность. Он вежливо сказал:
— Машина задерживается. Вы, кажется, хотели сообщить что-то еще?
Я кивнул.
— Ну так сообщайте.
И я сообщил. Я рассказал ему, как попал в первый же день своего пребывания в их расчудесном городе в переделку — явно не случайную, и поведал, чем в итоге для меня это закончилось.
Он слушал внимательно, не перебивая и не задавая вопросов, и не исключено было, что моя душещипательная история ему давным-давно известна. А завершая свой рассказ, я заметил:
— Между прочим, именно Анастасию — ту девчонку, которая затащила меня в кафе, — на днях нашли мертвой. В саду у некоего Валентина…
И тут я почувствовал, что старик напрягся — вот это было для него новостью. Ладно-ладно, главное, чтобы не слишком-то напрягались его овчарки.
— Понятно… — наконец процедил он.
— Еще бы, — сочувственно вздохнул я.
Он задумчиво покачал головой:
— Ох, Валёк-Валёк… — И — мне: — Ну, спасибо.
— На здоровье, — боязливо развел я руками. — Но… есть еще кое-что. Насколько вы уверены в том, гм… сотруднике, который привез меня сюда?
Старик вскинул брови:
— То есть?
И я решил не тянуть больше вола за хвост. В конце концов, наглецов надо ставить на место, а чужими руками это делать иногда даже приятнее, чем своими собственными.
— То есть — весь курьез в том, что красавец был среди бойскаутов, мечтавших сплясать на моих ребрах джигу в том кафе. Только он меня не узнал. Следовательно, из этого красноречивого факта нетрудно сделать не менее красноречивый вывод, что…
Старик оборвал меня властным взмахом руки:
— Красноречивые выводы позвольте делать мне самому.
И тут послышался гул мотора, а вскоре из-за деревьев мелькнули огоньки фар. Машина остановилась метрах в пятидесяти.
"Дедушка" на секунду оглянулся и проговорил:
— Уезжайте. И постарайтесь реалистично отнестись к моим советам. Водитель высадит вас где скажете, и пожалуйста, не допытывайтесь у него ни о чем, не стоит… Собачки! — Этот последний, добродушный и ласковый возглас относился уже не ко мне, и я понял, что аудиенция окончена.
Старик повернулся и пошел прочь, в направлении своего "ранчо". Собаки — за ним.
