Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный
– Пожалуй.
– А как же Великая Октябрьская революция? – вдруг недобро спросил фотограф.
– При чём тут революция? – Виктор почувствовал, что его загоняют в угол, он не умел вести таких разговоров.
– Но ведь жизнь в России текла своим чередом, всё шло своим порядком, а затем припёрлись революционеры и перевернули социальное устройство с ног на голову. Теперь в нашей стране все кричат во весь голос, что монархическое устройство было ужасным, несправедливым, античеловечным. И вот в СССР провозглашаются новые ценности, новые понятия. Но кто же определяет их, по-твоему? И на каком основании?
– Ты диссидент? – спросил нахмурившись Смеляков.
– Я художник, – ответил Александр. – Художник должен творить от сердца, а не отталкиваться от лозунгов революционеров и контрреволюционеров. Если честно, то меня не интересует социальное устройство. Я не примазываюсь ни к кому. Понимаешь? Моя потребность – творчество. И не моя вина, что в основе творчества непременно лежит свободомыслие, собственное суждение, собственное решение. К сожалению, обычно это вызывает неприязнь властных структур. Но я не бунтарь. Ни в коем случае не бунтарь.
– И всё же ты бунтуешь. – Виктор кивнул на фотографии с обнажёнными женщинами. – Ты делаешь то, что может вызвать недовольство.
– Чьё недовольство? Партии? Закона? – Александр ухмыльнулся. – Так я же не для них работаю, а для себя.
– А живёшь на что? Страна даёт тебе возможность работать, а ты пользуешься этой возможностью в своих интересах…
– Нет, друг мой ситный. Я тружусь в фотоателье, шлёпаю фотокарточки на паспорт и прочие документы. И никого я не обманываю, ничего не приворовываю. Работаю столько, сколько требует от меня государство. А свободным творчеством я занимаюсь в моё свободное время и на моей личной территории… – Александр заметно разволновался. – Что же касается, как ты изволил выразиться, бунта в моих фотографиях, то разве я не имею права фотографировать то, чем мы окружены и чем полна природа? Если ты запрещаешь мне изображать женскую задницу, то почему ты не запрещаешь фотографировать женский рот? И то и это – одинаково физиологично. И то и другое можно изобразить вульгарно, а можно – очаровательно. Но ты, соглашаясь с тем, что мои работы прекрасны, всё же стыдливо потупляешь взор. Не в моих фотографиях дело, а в твоей голове. Ты, как я понимаю, выступаешь за социалистический реализм. Но растолкуй мне, почему человек в рабочей спецовке – это реализм и младенец, сосущий грудь матери, – тоже реализм, а вот обнажённая женщина, наполненная сладострастием, – это уже не реализм, а порнография…
– Надо подумать. Не могу ответить тебе сразу, затрудняюсь…
– Все вы такие… Ладно, давай пить чай, что ли, – сказал фотограф, опять погружаясь в самого себя. – У меня, правда, только колбаса есть, сейчас ещё хлеба принесу… Эх, Виктор, жизнь надо любить, а не клеймить её позором…
– Ну что? – улыбнулась Лена, когда её брат вышел из комнаты.
– Он меня просто задавил, – признался Смеляков.
– Он как трактор, да?.. Вообще-то обычно он отмалчивается.
– Признаюсь, такого напора я не ожидал. Собственно, я вообще не был готов к спору. Я же просто из любопытства пришёл. Очень уж меня задело: есть, оказывается, удивительно талантливые фотографы, а я не только имён их не знаю, но вообще о фотографии как об искусстве никогда не думал. Зато теперь, мне кажется, я понимаю, почему ты вышла замуж за Бориса. Он внутренне очень похож на твоего брата. Такой же… нестандартный, что ли. Не любит жить в общепринятых рамках, всякая существующая норма его не устраивает, вот он и крушит идеалы направо и налево…
– Есть в нём такая черта. Тебя это смущает?
– Нет. Просто у меня мышление более традиционное, если так можно выразиться. Мне надо, чтобы меня кто-то подтолкнул, разъяснил. Вот сейчас я уже буду смотреть на фотографии по-новому. И на обнажённых женщин тоже. Правда, у нас не очень-то на них посмотришь, мы же не на Западе живём… А ты всегда была такая?
– Какая?
– Раскрепощённая… Это потому что ты во Франции долго жила?
– Может быть. – Лена пожала плечами. – У меня родители придерживаются весьма свободных взглядов.
«Рисуется, – вдруг решил Виктор. – Хочет быть не такой, как все. Нет, девчонка-то она хорошая, но рисуется. Всё, что она говорила здесь, это далеко от её собственных мыслей. Она лишь хочет так думать, заставляет себя так думать, находясь под влиянием брата и мужа, но в действительности это – ещё вовсе не её сущность. Она только прививает себе эти мысли. Возможно, она и не сживётся с ними до конца, но всегда будет стараться говорить именно так».
– Но хоть мои предки и не ретрограды, – продолжала Лена, – мы им эту обнажёнку не показывали. Мало ли как они отреагируют…
«Вот-вот, – мысленно ответил Виктор, – ты лишь хочешь быть раскованной, но в действительности далека от этого, иначе не стала бы скрывать от родителей».
– Ты не подумай, что родители мои имеют что-то против эротики. В Париже-то они первыми пошли смотреть «Эммануэль» и потом искренне восторгались красотой и смелостью фильма. Они даже меня водили с собой. Но вряд ли они согласились бы увидеть меня в роли главной героини.
– Что такое «Эммануэль»?
– Один из самых нашумевших фильмов. Очень красивая эротика. А музыку к фильму написал Фрэнсис Лей. Знаешь такого композитора?
– Нет.
– Я дам тебе пластинку послушать. Ты сразу поймёшь, что такая музыка может звучать только в прекрасной картине.
– Неплохо бы и фильм посмотреть.
– Для этого тебе придётся отправиться за границу, – засмеялась Лена. – В Советском Союзе такое кино никогда не выйдет на экран…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МАЙ 1980
Сошников уже долго гремел гаечным ключом, пытаясь свернуть навесной замок. Груздиков стоял у него за спиной и громко сопел, то и дело оглядываясь через плечо – не появился ли кто посторонний.
– Федька, хватит же в ухо дышать! – нервно рявкнул на него Сошников.
– А ты кончай возиться. Сколько можно! Сломать, что ли, не можешь?
– Сам попробуй, если ты такой ловкий, – огрызнулся Сошников. – Советовать всякий может…
И он, резко повернувшись, сунул Груздикову массивный гаечный ключ в руки, сильно саданув по пальцам.
– Ты чего, Лёха, в натуре? Охренел, что ли? – Грузди-ков встряхнул ушибленной рукой.
– Да заманал ты меня вконец! – проворчал ему в лицо Сошников, дыша винным перегаром. – Делай сам!
– И сделаю, – скривился Фёдор. – Подумаешь… Де-лов-то… Тебе уж ничего и сказать-то нельзя…
– Ты, Федька, обещал на стрёме стоять, а сам прилип тут…
– А ты колупаешься тут… – Груздиков отпихнул Со-шникова и, взвесив на руке гаечный ключ, уверенно подступил к двери.
Весь минувший вечер они провели у Натальи Кутузовой, тиская её в четыре руки. Обычно подруга позволяла им всё, но сегодня она почему-то упрямилась, а когда Фёдор попытался взять её силой, Наталья грозно предупредила:
– Пожалуюсь Кучеру!
– А чё ты чуть что, – насупился Груздиков, – сразу про Кучера вспоминаешь? – Он сразу отодвинулся от девушки и спросил обиженно: – Кто тебе Кучер-то?
– Никто, – ухмыльнулась она. – Просто он клёвый…
– Да и мы, кажись, не дурные, – хохотнул Сошников, сжимая девушке колено.
– Отвали! – Она шлёпнула его по руке.
– Чего вдруг ты окрысилась-то? – недоумевали парни, шаря по своей подруге пьяными глазами. – Чего ты?.. С каких пор ты недотрогой стала? Позавчера ещё можно было, а теперь вдруг нельзя!
– Теперь всё по-другому, мальчики, – засмеялась она. – Хватит с вас халявы.
– Чего? – Они взъерошили взмокшие волосы. – При чём тут халява? Наташка, ты трёхнулась, что ли? Мы же друзья!
– Кончилась бесплатная дружба. – Наташа вскочила с дивана.
– Не понял! – Сошников выпучил на неё глаза. – Ты же вчера мне за просто так давала…
– А сегодня обещала сразу с нами двумя лечь… – Груздиков дважды ткнул указательным пальцем себя в грудь.
– Кончилось «за просто так», – ответила она. – Хочется этого, – она приподняла короткую юбку, – гоните что-нибудь взамен.
– Подарки?
– Да, – кивнула она.
– Наташка, ты в проститутки, что ли, подалась? – попытался пошутить Груздиков.
– А за такие слова Серёга тебе член отрежет! – Она мрачно улыбнулась.
– Да что ты меня всё время своим Кучером пугаешь! – Фёдор пьяно взмахнул руками.
– Не пугаю… Просто он – что надо! Не жмётся, когда девушке подарок нужно сделать.
– У него деньги есть, – вяло возразил Сошников.
– Именно! Они у него есть потому, что он ничего не боится.
– Я тоже ничего не боюсь, – кисло ухмыльнулся Груз-диков.
– Ты, Федя, салага в сравнении с Кучером! – Наталья тряхнула гладко расчёсанными волосами и отвернулась, затянувшись сигаретой.
Фёдор ощутил, как что-то жгучее свернулось у него внизу живота. Ему нестерпимо захотелось сгрести стоявшую перед ним девушку в охапку и припасть ртом к её губам. Наташа не отказывала никогда. Её тело стало чем-то привычным и естественным в жизни Груздикова… И вот вдруг она сказала «нет»…
