Марина Крамер - Роскошная хищница, или Сожженные мосты
Маша тяжело вздохнула и прижалась к Марининому плечу лбом:
– Прости меня... Я сама не понимаю, как так получилось. Я вышла утром, прогулялась по лесу... У вас так тихо, что мне постоянно хочется запастись этой тишиной надолго. Я бродила– бродила и вышла к воротам, зашла в магазин, купила сок. Постояла, попила... Потом подошел какой-то парень, спросил время, я начала отворачивать рукав куртки – и вдруг раз! – на голове что-то темное, куда-то волокут... а у меня ведь клаустрофобия, ты знаешь, ну я и отключилась сразу. А очнулась уже в этой квартире, на полу в кухне... – Маша перевела дыхание, облизала губы и зажмурилась. – Маринка... мне никогда не было так страшно... я теперь знаю, что такое ужас, который чувствуешь физически. Нет, ты не подумай – меня никто не трогал, не бил, ничего... Но то, как они на меня смотрели, то, как заходили в кухню и что-то говорили по-своему...
Она не выдержала и заплакала, упав лицом в Маринины колени. Коваль гладила ее по волосам, по вздрагивающим от рыданий плечам и молчала. Уж кто-кто, а она-то прекрасно понимала состояние Мышки, сама дважды побывала в заложниках. И Мышке еще повезло, что накачавшиеся наркотой люди Ашота, да и он сам, не заинтересовались ею настолько, чтобы причинить еще больший вред.
– Успокойся, Машуля, – проговорила Коваль глухо. – Все кончилось, ты летишь домой, там муж, дочь... Прости, это из-за меня, из-за того, что ты со мной...
– Мариш... не вини себя, ты ни при чем – я сама, сама... Ведь я же знала, что нужно постоянно быть начеку, настороже – и так расслабилась, – пробормотала Маша, садясь и вытирая глаза.
С переднего сиденья повернулся мрачный Хохол. Всего час назад Марина устроила ему такую головомойку, что он до сих пор еще не совсем пришел в себя. Повод был... Когда они вошли в дом, вернувшись от Ашота, Женька развернул в прихожей замешкавшуюся Мышку и, не говоря ни слова, со всей силы врезал ей по лицу. Она шатнулась к стене и едва не упала, но он, ухватив за шиворот, встряхнул и поставил на ноги, а сам развернулся и ушел в каминную. Машка вспыхнула, как спичка, побежала наверх по лестнице, держась за обожженную ударом щеку, а Марина, придерживая висящую на перевязи руку, прошла в каминную и с порога заорала. Хохол, собравшийся разжечь камин, вздрогнул, поднялся на ноги, шагнул к ней, но она вырвалась и продолжила орать.
– Да ты... как ты посмел?! Ты, здоровый жлоб – больную девчонку, пережившую такое?! Ты не понимаешь, что просто чудом она не оказалась мертва – вместо меня? Потому что со спины ее вообще не отличить от меня, а? И только вовремя закайфовавший Ашот невольно помог ей уцелеть – неужели ты не понимаешь, что стало бы с ней, когда он обнаружил бы, что это не я?!
– А какого... твоя девчонка поперлась, на хрен, куда глаза глядят?! – рявкнул Женька в ответ. – Первый день здесь, что ли?! Не знает, как надо себя вести?!
– Да кто дал тебе право вообще?! Сперва ты ее сюда заставил прилететь, теперь творишь...
– Все, хватит! – оборвал он. – Да, я погорячился – но она тоже хороша! Без нее проблем не было?!
– Женя...
– Все, я сказал! – Но по голосу Марина поняла, что ему и самому не по себе, это было не в его правилах – бить женщину, да еще по лицу, – ну, если только это была не Коваль, разумеется...
Хохол вышел из комнаты, так и не растопив камин, да и зачем было его топить, все равно собирались уезжать.
Он молчал всю дорогу до аэропорта и вот сейчас, когда уже нужно было выходить из машины, повернулся и произнес, глядя на Машу:
– Мышка, не злись. Я косяк упорол...
– Все нормально, Жень, – перебила она, улыбаясь сквозь снова набежавшие на глаза слезы. – Это я упорола косяк – мне не нужно было гулять одной, не нужно было уходить так далеко от коттеджа... Я не подумала.
– Мир? – Он протянул ей согнутый мизинец – совсем как ребенку, точно так же он мирился и с Егоркой, и с гостившей иногда у них Машиной Аленкой.
– Мир! – засмеялась Маша, зацепляя его мизинец своим.
– Ага – и еще одно. – Хохол высунулся между сидений почти наполовину и прошептал громко: – Имидж поменяй, Мышка, а не то...
Она улыбнулась и отрицательно качнула головой:
– Не проси, Женя, этого уже не будет.
...Когда Мышка прошла в терминал, Коваль вздохнула с облегчением и взяла Хохла под руку:
– Ну, вот и все... Знаешь, Женька, у меня странное чувство. Мне кажется, что сейчас я видела Мышку в последний раз.
Хохла передернуло: Маринину манеру предчувствовать неприятности он знал и всегда этого боялся. Но сейчас он постарался отогнать от себя дурные мысли, обнял Марину и повел к выходу из здания аэропорта.
Через три часа они уже были в Горелом, в теплом и гостеприимном доме бабы Насти.
* * *Ровно месяц Марина вместе с сыном, Хохлом и домработницей провела в деревне, отдыхая и залечивая раненое плечо. Спала до обеда, гуляла с Егоркой во дворе, читала ему книжки. По вечерам вдвоем с Женькой они сидели на лавке, курили, обнявшись, и смотрели на темное звездное небо. Глядя на изредка пролетающие над деревней самолеты, Марина думала о том, что люди спешат куда-то, торопятся, у них свои заботы и проблемы, свои радости и печали, и мало кто из них согласился бы сейчас поменять свою жизнь на ее, если бы открыть им всю правду об изнанке этой самой жизни. Никакие деньги, возможности и блага не идут в сравнение с постоянной тревогой за жизнь близких, за их благополучие и покой. Как ни крути, а в душе она часто завидовала им – свободным и не обремененным страхами. Та же Мышка с ее болезнью и домашними заботами могла не беспокоиться о главном – о том, что ее ребенок постоянно находится под угрозой. Казалось бы – что стоит теперь, имея все, о чем только можно мечтать, взять и бросить все, уехать подальше от разборок, куда угодно, хоть в тот же Бристоль, и жить там, воспитывая сына. Но, как говаривал покойный Мастиф, когда влезла в банку с пауками, поздно карабкаться по стеклянным стенкам, пытаясь спастись. Поздно пытаться стать кем-то другим, когда внутри ты уже отравлена паучьим ядом. И выбора у тебя нет – либо погибнуть самой, либо пережалить всех остальных и выжить. Вот она и выживает столько лет...
– Жень... как думаешь, вернуться скоро сможем? – спросила Коваль как-то во время таких посиделок.
– А зачем? – Хохол обнял ее за плечи, плотнее закутав в наброшенный поверх куртки плед. – Разве тебе тут плохо?
– Хорошо... но дома дела, и сезон начался... – она прижалась к Женьке, обхватив руками за талию. – Я люблю тебя, родной, так люблю...
Впервые за долгое время она произнесла это, и сама удивилась, как легко смогла выговорить фразу, которая прежде давалась с трудом. Хохол поцеловал ее в макушку и прошептал:
– Родная моя, ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо... Слушай, а давай в баню, а?
– Нет, не выйдет у тебя! – засмеялась Марина, ласкаясь к нему. – Я знаю твои хитрые планы: заманишь меня в баню, замучаешь в парилке, а потом воспользуешься моим бесчувственным состоянием и телом...
– А ты, можно подумать, этого не хочешь! – заржал Хохол, подхватывая ее на руки и кружа по двору. – Признайся, что тоже скучаешь по мне...
– Конечно, родной. – И это была чистая правда.
Весь месяц между ними ничего не было, во-первых, потому, что плечо у Марины заживало плохо, баба Настя варила какие-то травяные настои и ими смачивала салфетки для перевязок, но затягивалось все равно медленно. Бабка даже пыталась шептать над раной во время перевязок какие-то длинные молитвы, однако и это не помогало. Возможно, причиной было то, что не верящая ни в бога, ни в черта Марина периодически фыркала и давилась от смеха, не обращая внимания на укоризненные взгляды и поджатые губы бабы Насти.
Во-вторых, в доме было много народа, спали втроем с Егоркой, и это тоже не способствовало проявлениям чувств. И вот сегодня наконец Марина поняла, что ее неудержимо тянет к Хохлу, тянет так, что сил уже нет.
– Ну, что ты стоишь тут со мной на руках? – поинтересовалась она, не отпуская его, однако. – Сам в баню звал, а теперь...
– Иди в дом, я затоплю и приду за тобой.
Марина сбросила в сенях куртку и плед, сняла сапоги и пошла в комнату, где с неизменным вязанием сидела баба Настя, а на большом разложенном диване мирно читали книжку Даша и Егорка.
– Мама! Тут, тут! – сын захлопал рядом с собой ладошками, приглашая ее присоединиться.
Коваль растянулась поперек дивана, положила голову на колени Егорки, и он радостно запустил ручонки в ее волосы, вынимая шпильки. Даша посмеивалась, отвлекаясь от чтения, баба Настя сдвинула очки на кончик носа:
– Ишь, прилип! Так и бормочет все время: «Мама, мама!». Хитрый парнишка растет.
– Он не хитрый, он маленький, – улыбнулась Марина, поймав маленькую ручку и поднося к губам. – Мой котенок...
– Вы, Марина Викторовна, его совсем избалуете здесь! – Даша отложила книгу и встала с дивана. – Пойду стол накрою, ужин скоро.
– Посиди, я сама. – Баба Настя тоже попыталась отправиться на кухню, но проворная Даша вернула ее обратно в кресло, к вязанию:
