Елена Михалкова - Дом одиноких сердец
— Все равно не понимаю, — нахмурилась она. — Зачем нужно было оставлять пять историй, если преступление описано только в одной? Они же ничем не связаны!
— Ничего вы не понимаете! — заявила Олеся, входя в комнату со своим вечным вязаньем. — Все там связано. Иначе была бы просто глупость, и больше ничего.
Даша только открыла рот, чтобы ответить, но Максим ее опередил.
— А ведь точно! — медленно сказал он. — Они должны быть связаны!
— Но истории-то про разных людей!
— Ну и что? Слушай, последний рассказ — как раз то, ради чего все писалось. Значит, и остальные истории должны свестись к нему. Может быть, Боровицкий зашифровал свидетелей преступления? Или людей, которые могут что-то сказать о преступнике? Вот поэтому он и просил тебя закончить рукопись — написать последний рассказ!
Даша подняла с пола листы и начала торопливо просматривать.
— Так, вот история о девушке Лене… это — об Ирине… Слушай, Максимушка, ну как они могут пересекаться? А предпоследний рассказ вообще тут при чем? Здесь никаких свидетелей нет, есть только несчастная женщина, которая чуть не убила старушку.
— Кстати, может быть, и убила, — поправил ее Максим. — Не знаю, Даш. Нужно подумать. А самое главное — нужно определить, ху из ху.
— Папа! — воскликнула Олеся.
— Олеся! — с той же интонацией отозвался Максим. — Английский нужно учить, а не шарфики вязать! «Ху из ху» означает «кто есть кто». Совершенно очевидно, что Боровицкий описывал определенных стариков из пансионата. Наверное, каждый из них зашифрован в одной истории.
— Подожди, подожди… — нахмурилась Даша. — И что, все они оказались в одном пансионате? Все свидетели убийства?
— Да, фигня получается, — признал муж. — Тогда остается только одно: часть историй написана для отвлечения, просто так. А одна должна быть связана с последней. И в ней, по всей видимости, описан человек, знающий о преступлении.
— Тогда получается, что мне нужно выяснить… — начала Даша.
— Тебе нужно выяснить, в какой именно истории описан реальный человек, которого ты знаешь. А ты должна его знать, потому что Боровицкий явно не просто так знакомил тебя со всеми.
— Значит, — с нескрываемым сарказмом произнесла Даша, — мне нужно всего лишь узнать у каждого всякие мелочи из биографии. Подходить к ним и спрашивать: простите, у вас родственники не погибали в автомобильной катастрофе? А старушку вы не хотели придушить? Что у нас там еще… — Она заглянула в записи. — Да, вот: соседка никогда мужа у вас не пыталась отбить? Так, глядишь, что-нибудь и выяснится.
Максим воодушевился:
— Вот и я предлагаю: давай бросим эту бредовую затею, пока не поздно, а? Это же и в самом деле нелепо и невыполнимо! Ты только время зря потратишь.
Даша аккуратно сложила листки в стопочку, а потом посмотрела на мужа.
— Завтра попробую поговорить с Красницкой, — сообщила она как ни в чем не бывало. — Она все-таки куда приятнее бывшей балерины Окуневой.
Максим встал с дивана и пошел на кухню. Через минуту оттуда донесся его голос:
— Кстати, не забудь — Боровицкий тебя не только с дамами знакомил. Но и с джентльменами.
— Но в историях-то описаны женщины, — заметила Даша.
— А ты перечитай их внимательно, — посоветовал Максим, появляясь в дверях. — Или мужья у нас нынче за людей не считаются? Так что выяснять подробности биографии нужно не только у старушек, но и у стариков.
Даша вздохнула и отправилась собирать сумку на завтрашний день.
На ее счастье, божий одуванчик Римма Сергеевна встретилась ей почти у входа в пансионат. Красницкая бросилась к Даше как к старой подруге и, утирая слезы, начала рассказывать о смерти Уденич.
— Зачем ей понадобилось ночью выходить на улицу? — недоумевала Красницкая. — Вы только подумайте, Дашенька — октябрь, холодно, промозгло… А Ирина Федотовна в ночной рубашке отправляется гулять! Ну не странно ли?
Даша предположила, что Уденич услышала что-то необычное, но Красницкая не стала развивать тему. И Дашины намеки на то, что сердечный приступ у той случился не просто так, тоже пропустила мимо ушей. Тогда Даша решила зайти с другой стороны.
— Римма Сергеевна, — сказала она, — расскажите мне о детях, с которыми вы занимались. Пожалуйста.
Красницкая удивилась, но Даша использовала домашнюю заготовку. Честно глядя в голубые старушечьи глаза, она объяснила, что ей, как логопеду, хотелось бы перенять у Риммы Сергеевны опыт. Красницкая обрадованно подхватила Дашу под ручку и начала рассказывать. Кое-что Даша записывала, пользуясь тем, что Римма Сергеевна не смотрит в ее записи. Спустя час, когда на дорожке показалась медсестра, старушка спохватилась.
— Господи боже ты мой! — всплеснула она руками. — У меня ж процедуры! Ну, Дашенька, ну, звездочка, совсем вы меня заговорили!
Даша не стала напоминать, что весь последний час говорила Красницкая, а сама она только слушала и записывала, улыбнулась и помахала милой старушке рукой. Первый пункт плана был выполнен.
Даше можно было уходить, но что-то заставило ее обогнуть кусты и по выложенной гравием дорожке дойти до маленького прудика. Виконта-Яковлева не было видно. «Его сын — вор в законе», — вспомнила Даша слова Боровицкого. Кем мог быть старик со странным прозвищем Виконт в рассказах Боровицкого? Кем угодно. Мужем девушки Лены, которого соблазняла соседка, или добрым парнем, подобравшим несчастную девушку Иру на кладбище. Вот только не Антоном, осужденным за убийство своей любовницы.
«Что же было с Антоном потом? — задумалась Даша. — Боровицкий оборвал историю на вынесении приговора. Но ведь жизнь его на том не закончилась! Или закончилась?»
Сзади зашуршала галька. Даша обернулась и увидела Бориса Денисова, главного врача пансионата «Прибрежный».
* * *Борис Денисов ненавидел стариков. Всех. Поголовно. Особенно — тяжело больных. Он искренне не понимал: почему эти люди, дошедшие до самого края жизни, не хотят оборвать свое никчемное, никому не нужное существование? Зачем они страдают сами и заставляют страдать других? Это аморально!
Когда Борис Денисов был маленьким, отец ушел из семьи. Его место быстро занял отчим — большой равнодушный человек с постоянно воспаленными белками глаз. Боренька Денисов, думая об отчиме, первым делом вспоминал его красные белки. А больше вспоминать ему было и нечего.
Отчим не обижал Борю, но и не играл с ним. Игнорировал. Школьные задания не проверял, за двойки не ругал — это с успехом делала мать. Когда Боря в тринадцать лет здорово поранил руку ножом и с криком прибежал домой, Петр Иванович только равнодушно бросил:
— Водой промой. И перестань орать — чай, не сдохнешь.
Боря, конечно же, не сдох. Но шрам у него остался надолго. И, глядя на этот шрам, он вспоминал голос отчима: «Чай, не сдохнешь».
А потом Денисов вырос, закончил мединститут, женился в меру неудачно и привел жену в дом матери и отчима. Потому что куда же еще ему было приводить жену? Отчим постарел, но по-прежнему не замечал Борю. Взрослый Денисов стал понимать, что отчим вообще никого не замечает. Может, только себя, и то не всегда.
Жизнь текла своим чередом. Незаметно умерла мать Денисова, жена нарожала детей — шумных и крикливых, и Денисов стал уставать. Ему хотелось, придя с работы, завалиться на диванчик с любимым журналом и отдохнуть в тишине, но комната с диванчиком была занята отчимом, в зале носились и кричали дети, суетилась жена. После долгих раздумий Денисов решил, что квартиру нужно разменять, хотя превращать трешку в двушку очень не хотелось. И тут отчим заболел.
Сначала решили, что ничего серьезного у него нет — так, обычные старческие капризы. Но через три месяца Петр Иванович уже не вставал с постели — лежал, охал, переворачиваясь с боку на бок. Перед угрозой появления лежачего больного в доме Денисов собрал все силы и проконсультировался с врачами. Прогноз оказался неутешительным.
А спустя еще месяц Петр Иванович ослеп. Теперь в третьей комнате, о которой так сладко грезилось Денисову, витал стойкий запах больного тела. Отчим, лежащий на диванчике, казался куда здоровее, чем был все предыдущие годы. И с этого времени он начал замечать всех и вся. Иногда Борису казалось, что предыдущая жизнь Петра Ивановича была только подготовкой к его болезни. Ослепший, больной, он стал злобным и въедливым. Он вслушивался во все звуки, истолковывал их по-своему и раз в неделю закатывал грандиозный скандал. Голос — все, что осталось у отчима, но этим инструментом он пользовался виртуозно. Денисов, приходя домой, знал: кроме ворчания жены и криков детей, он обречен слушать взвизгивания, рычание, глухое бормотание совершенно чужого ему старика.
Денисов нашел место в доме престарелых, договорился с заведующей и уже представлял в подробностях свой отдых на заветном диванчике, но неожиданной преградой на его пути встала супруга.
