Ольга Тарасевич - Чеченский угол
«Буду надеяться, что цел. Я – невысокая, так что маловероятно, что он вдарил мне по нижней части затылка, скорее, лупанул сверху, по макушке. Руки-ноги целы, так что сюда, в зиндан, меня тоже явно не швыряли», – решила Вронская, немного успокаиваясь.
Удрать – это Лика поняла, изучив тесное пространство – нет никакой возможности. Она в яме, два шага в длину, один в ширину. Даже если бы были свободны руки – до края слишком высоко, да еще и решетка. Спать в промозглом холоде невозможно. Оставалось лишь одно – двигаться, пытаясь хоть немного согреться, и думать…
«Война – это грязь. В грязи нельзя остаться чистым, все перепачкались, меру каждый определял для себя сам. И те мерзавцы, которые топтали муку опухшей от голода Хазимат. И урод-Руслан, который, сотрудничая с федералами, наслаждается криками унижаемой женщины, говорит: „Не разувайся, ты мой гость“, а потом, когда отворачиваешься, наносит коварный удар. Но ничего. Меня вытащат отсюда. И я уеду. И мне будет абсолютно наплевать на все, что происходит на этом клочке земли…» – рассуждала Лика Вронская, содрогаясь от страха и холода.
* * *Что же делать? О Всевышний, что делать-то? Как поступить?
Насият металась по комнате, как птица в клетке. На столе лежала газета «Ведомости» – та самая, которую принес Басхан.
Супруг всегда был охоч до женского пола. Насият еще на свадьбе заметила: нехорошо сверкают глаза мужа, когда он смотрит на других женщин. Только ей должны предназначаться эти блеск, интерес, внимание. А Басхан пялится на каждую юбку…
– Повзрослеет, возмужает, научится ценить свой дом и очаг, – утешала ее мать.
Напрасные слова.
С каждым годом муж вел себя все наглее и наглее. Уехал в Грозный, вступил в национальную гвардию, и начал творить такое… Родственники рассказывали, каково приходилось русским женщинам, имевшим несчастье приглянуться ветреному Басхану. А если бы и не рассказывали. Что, у Насият глаз нету? Что, не видит она – расцарапана-располосована физиономия ухмыляющегося супруга?
Едва вернувшись домой, он сразу же тащил ее в постель. Дотащился… Заразил нехорошей болезнью, а сколько позора пришлось натерпеться, пока она объяснялась с доктором, прописавшим гору пилюль…
По молодости уходить от мужа было боязно. Куда ей идти, опозоренной, с ребенком на руках?
После начала войны расставание и вовсе показалось бессмысленным. Мужчины гибнут в боях, только женщины остались в селеньях, да еще маленькие дети и старики. А тут какой-никакой, гуляка и дебошир – но все же муж. У скольких чеченок и такого нет.
Следить за супругом приходилось исподтишка. Горячий Басхан как-то застал жену за проверкой карманов куртки и избил до смерти, Насият неделю пролежала в постели, почерневшая, потухшая, обессиленная. Даже готовить еду приходилось соседке, сил сползти с кровати не было.
После этого случая Насият стала осторожнее. Подслушивала разговоры, выведывала, с кем видели Басхана, морщась от отвращения, рассматривала сваленное в таз грязное белье.
Его мужская сила осталась в горах, но от этого стало только хуже. Вернувшись домой, он долго ласкал жену, а потом, так и не загоревшись страстью, хлестал ударами тело, как будто бы оно было виновно в его слабости.
Ранение все изменило.
Басхан подорвался на мине, раздробленную ногу пожирала гангрена, и Насият чудом удалось вывезти мужа из окруженного федералами села в госпиталь. Вердикт врача прозвучал как приговор: требуется ампутация. Наркоза в госпитале не было, всего не хватало: лекарств, бинтов, антисептиков.
Таяли за бесценок проданные на рынке украшения, чужие люди уносили кровавые рубины в чуть потемневшем золоте.
На кровоточащий обрубок ноги под простыней смотреть боязно. Насият глядела на лоб Басхана, залитый потом, покусанные воспаленные губы, черные провалы под глазами, смотрела и понимала: никак не выиграть эту битву со смертью. Но когда не осталось ни денег, ни надежды – муж пошел на поправку.
Пусть не помощник, пусть ковыляет по дому на костылях – но Насият впервые почувствовала, как же это хорошо, когда есть муж, когда дети виснут на его шее, и больше нет ни побоев, ни упреков.
Только от привычки шпионить за Басханом Насият так и не смогла отучиться. Умом понимала: бессмысленно, уже и поводов не дает, да и прыть не та, к тому же инвалид. Но все равно: прислушивалась, проверяла…
После последнего разговора с соседом муж вернулся очень возбужденным и туманно пояснил:
– Дельце тут одно наклевывается. Надо высоко в горы идти.
Насият удивилась, но виду не показала. Уже давно догадалась: если к соседу приезжает сын из Грозного, работающий в милиции, то потом сосед обязательно приносит Басхану бутылочку вина, а затем – строго по четвергам – мужу требуется какая-то особая трава для культи, причем что зимой, что летом. Он якобы прикладывает ее к ноге, хотя уж Насият-то, стирающую повязки, не проведешь. Нет там следов от травы. Даже гноя – и то в последнее время нет, зажила уже рана.
Она как-то проследила за мужем: на своих костыликах он допрыгивал до подножия гор, а там его уже ждал человек. Но почему сейчас Басхан говорит, что пойдет высоко в горы?
Вслух сказала только одно:
– Тяжело тебе будет.
– Очень нужно…
«Давай я схожу. Все село, кажется, знает: ты помогаешь бывшему командиру Салману Ильясову. Только мы с тобой все делаем вид, что ничего не происходит!» – едва не выкрикнула Насият.
Сдержалась, привлеченная узким белым краешком бумаги, выглядывающим из брошенной мужем на пол холщовой сумки.
В груди пребольно кольнуло.
«Письмо. От женщины? Неужели все снова?» – подумала Насият и, дождавшись, пока Басхан доковыляет до соседней комнаты, быстро склонилась над сумкой.
Боль отпустила: всего лишь газеты. Боязливо поглядывая на дверь, развернула одну их них и ахнула. Базо! Живой! Вот радость-то его родственникам!
Басхан двоюродного брата жены терпеть не мог. Считал, что тот струсил, не смог вынести тело убитого командира с поля боя.
А Насият вглядывалась в родное лицо снова и снова. Как вырос их мальчик! Совсем мужчиной стал, вот и в газете его портреты печатают, все правильно, борец за свободу.
Она быстро пролистала газеты. Все одинаковые – с улыбающимся Базо. Конечно, пропажу нельзя не заметить, но… Насият быстро сложила листок с фотографией и спрятала его на груди. Уж как-нибудь выкрутится, не в первый раз.
Едва муж скрылся из виду, Насият прикрикнула на детей:
– Не шалите, я скоро!
И выбежала за ворота. Скорее к соседке, у которой есть телефон. Скорее позвонить в Москву – пусть купят побольше газет и пришлют многочисленной родне. Радость-то какая!
Поговорив с родственницей, Насият едва успела выпить предложенную соседкой чашку чая. Рассказ о болезни соседского сына прервался где-то в середине резким дребезжащим звонком.
Насият подошла к телефону, выслушала взволнованно лопочущую родственницу, изумленно посмотрела на газету с фотографией. Вроде бы все правильно: «Ведомости», выходят в Москве, дата выхода номера – 25 июня.
– Нет там фотографии Базо. И статьи такой нет. Я точно уверена, всю газету уже до дыр просмотрела, – еще раз повторила родственница.
И вот Насият металась по комнате. Интуиция ей подсказывала: надо обо всем рассказать Басхану. Но как признаться в том, что шарила в его холщовой сумке?
Влетевшие в комнату дети подсказали ответ на этот вопрос. Дочери всего три годика. Басхан ее обожает и простит малышку.
Муж вернулся домой только следующим утром. Выслушал Насият, не проронив ни слова. Ушел в свою комнату, через минуту вернулся с листком бумаги.
– Тебе надо срочно подняться в горы. Будь осторожна возле водопада и вблизи ущелья. Вот, я помечаю тебе на плане: обходи там главную тропинку стороной, дорога заминирована. А здесь тебя уже увидит охрана. Сразу же, как приблизишься, махни платком, чтобы они поняли: ты знаешь о посте. Стой и жди, когда подойдут люди. Попроси отвести тебя к Салману и расскажи ему все, что рассказала мне. Это очень важно.
Насият облегченно вздохнула. Конечно, она справится. Как хорошо, что Басхан ничего не заподозрил.
* * *Скрипнула решетка зиндана. Лика зажмурилась: вместе с веревочной лестницей падают на лицо сухие комочки земли.
Руслан спустился в яму, чиркнул ножом по связанным рукам, перерезал крепление кляпа.
Первым делом Лика потерла затекшие руки, исколотые мелкими иголками боли. Потом с наслаждением плюнула в виноватую бородатую физиономию.
– Получай, скотина!
Она вжалась в стену, опасаясь – сейчас еще чем-нибудь шандарахнет, изобьет до смерти.
Руслан вытер лицо и нервно пробормотал:
– Сейчас я вылезу. Ты за мной, да?
