Ольга Володарская - Мемуары мертвого незнакомца
Вот и их улочка, засаженная платанами. На дороге вереница машин. В основном «Мерседесы». В Тбилиси это самая популярная марка авто. Мечта каждого горожанина. Он скорее купит двадцатилетний «мерс», нежели свеженькую корейскую машину. У Дато был «Порше». В Тбилиси бы его не поняли.
Он протиснулся между бамперами двух машин, пока они стояли. И бросился в арку.
Во дворе играли дети. Отодвинули канализационный люк и швыряли в него камни. Дато сам так делал, будучи малышом. Представлял, что там засели враги и он их подрывает. Тогда злодеями были фашисты. Интересно, какие враги у современных детей? Какие-нибудь Джокеры или Магнетто из оживших на экране комиксов? Или Усама бен Ладен и прочие исламские террористы?
Дато торопливо прошел мимо ребят и взбежал по лестнице на второй этаж. Звонить или стучать не стал, сразу толкнул дверь. Она оказалась открытой.
Когда Давид зашел в комнату, два человека, находящихся в ней, резко повернулись. До этого они стояли лицом друг к другу и держались за руки. Услышав шум, среагировали на него.
— Простите, ребята, — выпалил запыхавшийся Давид. — Не хотел вам мешать… В очередной раз.
— Ты не помешал, — проворчал Зура, но выражение его лица говорило об обратном.
— Я сейчас исчезну. Пришел, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Ты не отвечал на мои звонки…
— Не слышал.
— Теперь понимаю почему. Ладно, пока.
— Останься! — выпалила Маша. — А я пойду. Мне пора. Пока!
И вылетела пулей из квартиры.
— Это ты ее нашел или она тебя? — спросил Дато, когда за Марией захлопнулась дверь.
— Она.
Зураб сел на кровать. Опущенные плечи, повисшие руки. Поза человека, либо смертельно усталого, либо сломленного морально.
— Что с тобой, Зура?
— Расскажу, но не сейчас.
Дато не стал спорить. Знал — это бесполезно. И раньше Зура редко делился с младшим братом своими переживаниями. Предпочитал изливать свои эмоции на бумаге. Именно поэтому он «рожал» произведения не только фантастические, но и мелодраматические, трагические, философские (откровенно любовные он тоже писал и уничтожал). Сейчас вряд ли Зура откроет ему свою душу.
— Я был у Балу, помнишь его? — спросил Давид.
— Конечно. Я у него иногда мчади покупаю. Теперь он не Балу, а Аюдаг настоящий.
— Меня всегда поражала точность твоих сравнений. Он на самом деле похож на медведь-гору больше, чем на персонажа мультфильма «Маугли».
— Он по-прежнему занимается темными делишками?
— Скорее полутемными. Балу никому зла не причинил за всю свою жизнь. Не убивал, не воровал, не грабил. Даже не дрался во всю силу. Но услуги людям, нарушавшим закон, оказывал и оказывает.
— Это уже не считается предосудительным?
— У Балу свой кодекс чести. Он не скрывает убийц, насильников. Не помогает торговцам наркотиками.
— А я краем уха слышал, что в его подвале была обнаружена крупная партия героина, — возразил Зураб.
— Он не знал, что арендатор у него хранил. Когда узнал, все исправил. Балу хороший человек. И очень полезный нам с тобой.
— Что ты имеешь в виду?
— Я попросил его разузнать о Гио. Если в Тбилиси кто-то о нем слышал, Балу выяснит.
— И зачем нам это?
— Как — зачем? Неужели ты не хочешь выяснить, от чьей руки, а главное, почему умер твой брат?
— Честно? Не особенно. Боюсь, получив эту информацию, пострадать. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь.
— А ты не изменился в главном. Остался таким же трусом.
— Смешно, — хмыкнул Зура. — Ты хотел меня этим задеть?
— Растормошить скорее.
— Тебе это не удалось! — Брат поднялся с кровати, подошел к столу, покосился на бутылку, но не притронулся к ней. Взял огурец, откусил. — Если смерть Гио не будет иметь последствий, я выкину ее из памяти.
— А если будет?
— Тогда мои дела плохи.
— Принеси, пожалуйста, вещи брата.
— Иди сам возьми. Они на балконе в старой тумбочке. Заодно захвати из холодильника колбасу. Я жрать хочу.
Дато вышел на балкон. Там все было по-старому. Даже холодильник тот же — «Свияга». Современные вряд ли столько проработают. От силы лет пятнадцать. Их же «Свияга» была старше Зуры. Давид взял с полки сомнительного вида колбасу с вкраплениями паприки. В открытую дверь балкона швырнул брату. Зура поймал ее и стал есть. Просто откусывал от палки, не утруждая себя нарезкой.
Дато открыл дверцу старой тумбочки. Когда-то он хранил в ней свои рогатки. Тогда он был таким же, как пацаны, что играют сегодня во дворе. Но только по возрасту. По мировосприятию совсем другим, что естественно. Сейчас другие времена. И все же он был злее их. Хотя по логике должно быть наоборот.
Вытащив мешок и рюкзак, он вернулся в комнату.
— Давай посмотрим вещи еще раз, — предложил он брату.
— Да сколько можно? Я до того, как ты появился, проверил их. Потом вместе с тобой. Нет там ничего интересного.
Но Давид все же вытряхнул содержимое из котомки и рюкзака. Пересмотрел. Потом и карманы. И под подкладку залез. Ничего!
— Я же говорил, — сказал Зура, доев колбасу.
— Гио провел у тебя два дня, так?
— Так.
— Что он делал?
— Спал или слонялся по квартире.
— Не выходил?
— Нет, я же говорил.
— Странно это, не находишь?
— Я не знаю, Дато…
— Как это?
— Для меня, например, не странно. Если бы не работа, а у меня есть и жратва, и бухло, я мог бы сидеть безвылазно в своей берлоге. Если ты хочешь поговорить о Гио, то выключи логику. Он был болен психически.
— Не факт.
— Ты его живым не видел! Только мертвым.
— Поэтому могу предположить все, что угодно. Начиная от временного помутнения рассудка до намеренного введения тебя в заблуждение.
— Возможно, ты прав. Я не знаю, что он делал в мое отсутствие. Я приходил с работы, спрашивал его, Гио отвечал. Так что я с его слов сужу…
Давид скомкал вещи покойного брата и запихнул обратно.
— А зачем приходила Маша? — спросил он как бы между делом. Постарался сделать вид, что не очень-то этим интересуется, просто любопытствует.
— Попросила прощения.
Голос его был так тих, что Давид сначала решил — он ослышался.
Прощения? Маша? За что? Он так много о них не знает! Впрочем, вообще ничего…
— А я у тебя должен… — произнес Зура сдавленно.
— Что должен? — не понял Дато.
— Попросить прощения.
— Сегодня что, религиозный праздник, о котором я забыл? — непонимающе уставился он на брата. — Прощеное воскресенье или что-то в этом роде?
— Я двадцать лет себя жалел. Я, можно сказать, положил на это все свои силы. Пока надеялся, что Маша поймет, как была со мной несправедлива, и даст мне об этом знать, еще на что-то был способен. Писал, рисовал, пыжился как-то. Думал, прославлюсь, будут меня по телевизору показывать, она увидит и… — Зураб вскочил, схватил со стола водку. Поднес ко рту, но, сморщившись, вернул на место. Налил вина из пластиковой бутылки. Залпом выпил. — Но времена такие были. Полный беспредел. Разруха! Свет на два часа давали. В магазинах голяк. Мхедриони вместо того, чтобы за порядком следить, бойни устраивали. Во всех дворах наркотики. На улицах перестрелка. Кому в такое время есть дело до литературы и живописи? Выжить бы!
Дато слушал брата, кивал. Но про себя возмущался. Неужели Зураб думает, что ему было легче? В лихие девяностые все бывшие республики Советского Союза трясло. Какие-то больше, какие-то меньше. Везде творился беспредел. И в России стреляли, были перебои с электричеством, продуктами. Народ целенаправленно спаивали и пытались подсадить на иглу, чтобы превратить в тупое стадо. Дато пережил все это. В чужой стране! А не как Зура — на родине. У брата был дом, знакомые. У Дато ничего! И никого. Отец сразу же самоустранился. И остался Давид один в чужом краю. Без крова, гроша в кармане, семнадцатилетний пацан с надломленной предательством любимой и брата душой во враждебном мире. Никому не нужный. Презираемый многими…
Пришлый.
Кавказец.
Башибузук.
— Что-то ты стал слишком многословным, брат, — проговорил Дато, отбросив эти мысли. — На тебя это не похоже.
— Да. Ближе к делу. Я прошу у тебя прощения за то, что украл у тебя счастье.
— Давай ты скажешь прямо, что имеешь в виду, не прибегая к аллегории? А то я могу тебя неправильно понять. Я ведь существо приземленное, — сказал Дато.
— Помнишь, папа тебе подарил футболку с ковбоем?
— Красную?
— Да.
— Помню, конечно. Недолго она меня радовала, пропала куда-то.
— Настоящая американская футболка, — мечтательно протянул Зура. — Красная с белыми вставками, надписью «Мальборо» на груди и ковбоем на пузе. Как мне хотелось такую, не представляешь!
— К чему ты ведешь, Зура?
— Я ее у тебя украл.
