Наталья Солнцева - Дьявольский поезд
Полумесяц освещал его жизнь зловещим сиянием. Мичман все сильнее пылал страстью к Франческе, ненавидел ее и себя, стыдился своей бедности, тратил на любовницу последние деньги, злился на маменьку, влез в долги. Пробовал играть. Неудачно. Хотел застрелиться. Не решился. Женитьба на Франческе невозможна, а бросить девушку после того, что между ними было, – нечестно, подло.
Предложение Гридина застало графа врасплох. Николя просил уступить ему Франческу, будто бы та – содержанка, переходящая из рук в руки. Брасов оскорбился, но быстро остыл. Гридин тяжело болен. Куда ему жениться? Хотя его дядя спит и видит, как окольцевать племянника.
«Почему у меня нет богатого бездетного дядюшки с домом на Фонтанке, кучей прислуги и загородным поместьем под Москвой? – рассуждал мичман. – Даром, что Федот Петрович без титула, а деньжищи зашибает бешеные. И не жадный вовсе. Не считает каждый грош, как некоторые».
Просить в долг у Гридина после того, как тот положил глаз на Франческу, граф не мог. Гордость не позволяла. Но почему бы не продать его дядюшке латинскую рукопись? А вдруг тот выложит за пергамент кругленькую сумму?
Если раньше Брасов и в мыслях не допускал расставания с манускриптом, теперь он нетерпеливо желал избавиться от него. Поскорее, пока не передумал. Продать, и дело с концом! Пусть перестанет всюду мерещиться ему полумесяц, перестанет лезть в глаза.
– К черту! К черту!
Мичман сунул холстинковый сверток за пазуху, побросал маменькины «реликвии» обратно в сундук и закрыл тяжелую крышку. Сверток жег ему грудь, словно раскаленные уголья. Но Брасов терпел, мучился. Так ему и надо! От этой рукописи одни неприятности. Зачем он только взял пергамент с собой, привез в Питер, прятал от всех? Будто вор, будто преступник какой.
«Я обокрал Франческу, – каялся молодой человек. – Я подлец, негодяй. Она любит меня беззаветно, а я…»
Николя ждал его в доме дяди за накрытым к чаю столом.
– Садись, дружище, я один, как перст. Тетушка уехала с визитом к родне, а Федот Петрович у себя в конторе пропадает.
Мичман загадал: если Гридин не спросит о манускрипте, он тоже промолчит. Значит, пергамент хочет остаться у него. Жжение в груди притупилось, и гость повеселел. Николя угощал бывшего однокашника водкой и горячими расстегаями, тот вяло пил, закусывал без аппетита. Разговор не клеился.
– Принес? – внезапно спросил Гридин.
– А, да… Показать? Ты взгляни… приценись, пожалуй. Может, рукопись не стоит ничего. Я не знаток, знаешь ли…
– Что мне-то прицениваться? Я пуст, братец. Это дядя мой – денежный мешок! Ему решать, на сколько твой товар потянет.
Он с интересом уставился на гостя, который достал сверток.
– Отошли прислугу, – шепнул мичман. – Лишние глаза и уши нам ни к чему.
Когда дородная девица в белом переднике и с кружевной наколкой на голове удалилась, гость развернул холстинку.
– Ого! На пергаменте писали сто лет назад…
– Раньше, братец. Гораздо раньше.
– Верно, – напряженно улыбнулся Гридин. – Каков возраст манускрипта? Лет двести, триста?
– Думаю, это средние века.
Брасов не разбирался в стилях, не умел датировать рукописи. Но слова вылетели как то сами собой.
– Не шутишь? – усомнился Николя. – Неужто правда средневековый текст? Дядя будет счастлив. Он просто одержим коллекционированием! Тетушка жалуется, что значительные средства уходят на разную рухлядь.
– Рухлядь? Тогда я, пожалуй, забираю пергамент назад.
– Что ты? Что ты? – всполошился Гридин. – Это я так… сболтнул сгоряча. Дай-ка взглянуть поближе. Тут какой-то рисуночек…
* * *Мессина, наше время
Роза вызвала к мужу доктора. Заодно тот и ей приписал сердечные капли. Антонио лежал в спальне, отвернувшись к стене. Он отказывался принимать таблетки и говорить с женой. О попытке суицида доктору не сказали, а сам больной не собирался признаваться в позорной слабости.
Лариса выразила хозяйке сочувствие. Кроме них с Ренатом никто из отдыхающих не знал о происшествии в сарае.
– Что это с ним? Я его не узнаю! – причитала Роза. – Если бы не вы, не быть моему Антонио живым! Вы спасли нашу семью… Чем я могу отблагодарить вас? Живите в отеле бесплатно, сколько захотите.
– Не беспокойтесь, вы нам ничего не должны, – отнекивался Ренат.
– Боже! Как вы узнали, что он…
– Предчувствие.
Несмотря на потрясение, Роза логически связала визит Антонио на виллу Саджино и его попытку покончить с собой. Он опять следил за кем-то… Вернее, не за «кем-то», а за Ренатом и Ларисой. А после муж решил залезть в петлю. Что же между ними произошло?
Задать постояльцам прямой вопрос Роза побоялась. Она была осторожна и предусмотрительна, в отличие от своего импульсивного супруга.
Лариса читала этот вопрос на ее лице, но умышленно помалкивала.
– Антонио лучше не оставлять без присмотра, – посоветовала она расстроенной женщине. – Он может повторить то, что ему помешали сделать.
– Вы думаете, таблетки помогут?
– Доктор выписал успокоительное. Думаю, нервы вашего мужа нуждаются в лечении.
– Антонио не пьет лекарства! Как его заставить?
– Подмешивайте препараты в еду или в чай.
– Антонио пристрастился к кофе. Он не пьет чая.
Роза заплакала. В ее налаженную жизнь незаметно вкралась беда. Что будет с мужем? Что будет с ней и ее бизнесом? Без Антонио она в курортный сезон с нагрузкой не справится.
– Он выздоровеет, – заверил ее Ренат. – Главное, дайте ему отдохнуть несколько дней. Антонио переутомился.
– Накануне поездки в Рим он будто с цепи сорвался, – всхлипывала Роза. – Нагрубил мне, мы поссорились. Я чувствовала, что добром это не кончится.
Она прикусила язык. Интересно, догадываются эти двое о слежке? Наверняка да. Они не дураки. Роза растерялась, не зная, как себя вести. Она чуть не проболталась, чуть не выдала мужа. Господи! Как все сложно!..
Постояльцы отправились к себе в номер отдыхать. В коридоре хлопали двери. Отдыхающие собирались на море, заказывали обед. Розе придется оставить Антонио и заниматься работой.
«Его надо закрыть на ключ, – думала она. – Иначе он еще что-нибудь выкинет!»
Глава 34
Кармела с детства была робкой, неуверенной в себе. Может, оттого стала художницей и отдавала предпочтение богемной среде. Ей хотелось выразить протест окружающим, которые, как ей казалось, недооценивали ее. Она мечтала о персональных выставках, славе, известности. Тогда она утрет нос гордячке Терезе, докажет отцу и матери, что их младшенькая тоже чего-то стоит.
Увы, ее путь в искусстве оказался тернистым. Живопись Кармелы оставляла людей равнодушными, в ее картинах не было огня, куража и той божественной либо демонической искры, которая придает полотнам подлинную ценность. Унылые пейзажи, скучные натюрморты, пустые портреты не привлекали публику.
Кармела компенсировала неудачи критикой, обидами и претензиями. У нее была приятная внешность, но неуживчивый характер. Она вызывающе одевалась и выражала презрение всему, что противоречило ее образу жизни. Глубокий внутренний конфликт мешал ее счастью, которого она втайне желала.
Тереза раздражала сестру своим прагматизмом и эмоциональной сухостью. Кармела считала ее притворщицей, которая из кожи вон лезет, чтобы понравиться другим. При многих различиях сестер связывала укоренившаяся вера в семейное проклятие. Обе унаследовали от матери и отца страх перед неким мифическим роком, который преследует их.
Будучи ребенком, Кармела научилась подслушивать и подсматривать за родителями, которые скрывали от девочек свои опасения. В разговорах матери и отца проскакивали намеки и фразы, из которых младшая дочь складывала свою версию того, что произошло в прошлом и могло случиться в будущем. Крупицы правды перемешались с домыслами и обросли пугающими фантазиями. Девочка носила все в себе, боясь показаться трусихой и вызвать насмешки. С возрастом она подавила детские страхи и оттеснила их в дальний уголок сознания.
Смерть родителей повергла Кармелу в ужас, который перерос в панику.
– Надо что-то делать, – требовала она от сестры. – Иначе нас тоже убьют.
– Не выдумывай! – злилась Тереза.
Ее злость происходила от беспомощности. Переезд из родного дома в гостиничный номер принес временное облегчение, но существенно не изменил ситуацию.
– Мне страшно! Этот ложный пожар… кто-то его подстроил. В следующий раз все может оказаться гораздо хуже.
– Я не знаю, что еще можно предпринять в нашем положении, – призналась старшая сестра.
– Помнишь русскую, которая говорила с тобой в кафе возле цветочного магазина?
Тереза помнила. Но что из того?
– Надо встретиться с ней еще раз! – настаивала Кармела.
– Зачем?
– Ей что-то известно. Она приехала сюда не случайно. Вдруг она ищет то, что…
– Тс-ссс! Тихо! Молчи.
Тереза встала, подошла к двери номера, открыла и выглянула в коридор. Там было пусто. Она вернулась и села на диван рядом с сестрой.
