Александра Маринина - Обратная сила. Том 3. 1983–1997
– Ну что ты говоришь, Катюша…
– Вот то и говорю. Даже я на себе крест не ставлю. А уж тебе-то тем более не надо.
Обсуждать с Катериной матримониальные перспективы почему-то совсем не хотелось, и Вера свернула разговор, переведя его на семью Катиной дочери. Через несколько минут хлопнула входная дверь, из прихожей донеслись детские голоса и топот трех пар маленьких ножек. Вера засобиралась уходить.
– Куда ты? – огорчилась Катерина. – Сейчас я ребят покормлю и уложу спать, еще посидим, чайку попьем…
– Спасибо, Катюша, но я пойду. Мне еще на работу надо заехать.
Это было ложью. Ни на какую работу Вере Леонидовне ехать было не нужно, приказ о ее назначении на должность, насколько она знала, уже подготовлен, но еще не подписан. Ей неловко было признаваться самой себе в том, что в обществе Катерины ей скучно. Разговаривать-то, в сущности, не о чем. Ну, рассказали друг другу, как прожили три десятка лет, поохали, вспомнили детство… И все. Эти тридцать лет они прожили совершенно по-разному, и из двух подружек-одноклассниц превратились в чужих, очень далеких друг от друга людей. Недаром говорят, что нельзя войти в одну реку дважды.
Вере было неприятно. И стыдно оттого, что ей скучно с подругой детства. Стыдно за эти, словно лезущие в голову невесть откуда, слова «нам не о чем говорить». Неужели она превратилась в высокомерного сноба? Да нет же, дело совсем не в том, что с Катериной нельзя поговорить о высоком искусстве или о политике! Вера Леонидовна перебрала в уме своих подруг, с которыми всегда находились общие темы для разговоров, и с удивлением поняла, что с годами их осталось совсем мало, близких – всего две. И обе – из той же профессиональной среды. Ей, Вере Потаповой, стало не интересно разговаривать ни о чем, кроме юриспруденции. Правда, есть еще Саша и Люся Орловы, но они тоже юристы, хотя с ними можно разговаривать и о детях.
И еще есть Алька, Олег Семенович Верещагин. Он не юрист, и они не встречались много лет, прожив совсем разные жизни. Более того, они и в детстве-то не дружили, просто были хорошо и давно знакомы. А вот темы для разговоров с ним почему-то не иссякают. У Олега живой цепкий ум, он не боится новой информации и новых знаний, с интересом вникает во все, стараясь разобраться и понять, и с ним Вере никогда не бывает скучно.
Интересно, а ему с ней как? Этим вопросом Вера Леонидовна задалась, уже приехав домой. Не удержалась и улыбнулась сама себе: она так погрузилась в авральную работу над диссертацией, что на полтора месяца перестала ощущать себя женщиной. Целых полтора месяца она общалась с генералом Верещагиным, ни разу не попытавшись заметить, испытывает ли он к ней чисто мужской интерес. Немыслимо! Это так не похоже на нее… А в самом деле: нравится ли ему Вера? Или он привычно, как хороший командир, принял на себя ответственность за младшего и более слабого, нуждающегося в помощи и грамотном руководстве? Нельзя не признать, что руководство было действительно грамотным, а помощь – эффективной.
Квартира теперь радовала чистотой, уютом и запахом свежего ремонта, в котором смешивались запахи штукатурки, масляной краски, которой покрашены оконные рамы и подоконники, новых обоев и обойного клея. Еще совсем немного, два-три дня – и приказ о назначении подполковника Потаповой будет подписан, и каждое утро она будет выходить из своей обновленной квартиры, в которой больше не живет любимая дочь Танюшка, и ехать на новую работу, в которой больше не будет ее любимой науки. Начинается другая жизнь.
Насколько другая?
Эта мысль вдруг встала перед Верой Леонидовной необыкновенно ясно и отчетливо. И ей стало немного страшно и очень неуютно.
* * *К концу лета Александр Иванович вдруг осознал, что вспоминает о своем инфаркте уже не каждый час и даже, случается, не каждый день. Он совершенно окреп и восстановился, ежедневные прогулки позволили сбросить пару-тройку лишних килограммов и окрасить лицо в здоровый цвет, даже морщины, казалось, разгладились. С середины июля адвокат Орлов приступил к работе и с наслаждением вел прием граждан в консультации и выступал в суде. Все было так же, как раньше, за одним небольшим исключением: то, что прежде вызывало у Александра Ивановича злой смех и искреннее возмущение, теперь порождало в его душе добродушное умиление.
– Люсенька, Танюша, вы только послушайте! – говорил он, отрываясь от текста приговора, на который нужно было принести кассационную жалобу. – Обвинение в изнасиловании. Зачитываю: «снял с потерпевшей брюки, рейтузы, колготки, плавки и трусы». Это в июне-то месяце! И не в Заполярье где-нибудь, где летом и вправду может быть очень холодно, а в Москве, на Лосином острове. Как можно было подписать такой текст? Судьи что, не читают приговоры, которые выносят? И вообще, где вы видели девушек, которые столько всего на себя надевают? Вот вы, женщины, ответьте мне: это похоже на правду?
Татьяна хохотала до слез, а Людмила Анатольевна спрашивала:
– Ты собираешься на этом хлипком основании подвергать сомнению справедливость и обоснованность приговора?
– Разумеется, нет, – улыбался Орлов. – Но на основании этого бреда я составляю собственное представление о компетентности и добросовестности судьи и заседателей. Если судья пропустил такую очевидную чушь, то высока вероятность того, что в тексте приговора найдется еще немало и других ляпов, гораздо более серьезных, которые могут стать основанием для жалобы. Ну какая же прелесть, девочки мои, какая прелесть!
А ведь еще полгода назад он непременно разразился бы гневной тирадой в адрес и судей, и народных заседателей, и секретарей судебных заседаний, и следователей (ведь всем известно, что секретари судебных заседаний просто переписывают слово в слово текст обвинительного заключения), и представителей государственного обвинения, которые так халатно относятся к серьезным документам, решающим человеческие судьбы. Теперь же Орлов лишь улыбался да развлекал своих домашних особо удачными перлами. Ему больше не хотелось ни гневаться, ни злиться, ни возмущаться. Ему хотелось мира и покоя.
В сентябре наконец нашли устраивавший всех вариант обмена квартиры и подмосковной дачи на две «двушки». Одна подальше от центра, на проспекте Вернадского, зато побольше, другая – поменьше, возле станции метро «Парк культуры».
– На метро – прямая ветка, – радовалась Людмила Анатольевна, – друг к другу сможем за 15 минут добраться от подъезда до подъезда.
Квартира побольше предназначалась для Бориса и Тани, ведь у них обязательно будут дети. Орлов почему-то очень обрадовался, когда выяснилось, что для обмена достаточно расстаться только с дачей, а машину удается сохранить. Он даже не предполагал, что так соскучился по вождению. Целый год не сидел за рулем…
А вот с разменом жилплощади, которую получил Хвыля, никак не складывалось: Алле с сыном необходима была двухкомнатная квартира, а Андрей Викторович на «однушку» не соглашался. Без дополнительных капиталовложений превратить трехкомнатную квартиру, пусть и улучшенной планировки, и в престижном районе, в две двухкомнатные не получалось даже у того замечательного опытного маклера, которого порекомендовали Орловы. Алла с Мишей жили в новой квартире в буквальном смысле слова на чемоданах и коробках, Андрей временно переехал к своему другу Максу Рустамову, и поскольку Макс предпочитал круглый год жить на даче, все – и сама Алла, и Орловы – были уверены, что в московской квартире Рустамова Хвыля живет со своей новой пассией. Александр Иванович понимал, насколько болезненна и невыносима сложившаяся ситуация для его дочери, но поделать ничего не мог. Чем тут поможешь? Только деньгами, чтобы облегчить размен. Орлов знал, у кого можно одолжить большую сумму на длительный срок, и если для себя он никогда на это не пошел бы, то для дочери готов был поступиться давно выработанными правилами. Но как сделать, чтобы не обидеть Люсю? Вся его семья всегда знала, что Александр Иванович принципиально не берет в долг ни рубля, поэтому при поиске вариантов размена квартиры никто не ставил вопрос о том, чтобы одолжить денег, но сохранить дачу, которая понадобится, когда у молодоженов появятся дети. «Мы не можем жить в счет будущих доходов, которые то ли будут, то ли нет. Мы живем только на то, что уже заработали», – твердо повторял Александр Иванович. Если он только попробует заикнуться о финансовой помощи Алле Горлицыной, Люся снова начнет подозревать, что у него роман с актрисой. И Борька, и Танюшка, и Вера Потапова – все будут так думать. Ибо никак иначе объяснить подобную немыслимую щедрость невозможно. Одалживать деньги Орлов будет для себя, значит, и отдавать придется самому, независимо от того, сможет ли это делать Алла. Иными словами, помощь эта ляжет тяжким бременем на бюджет семьи Орловых.
А Алла? Она ведь не возьмет такие деньги в подарок, и в долг не возьмет тем более – отдавать-то нечем, зарплата в театре крошечная, рассчитывать на Мишину стипендию не приходится: этим летом парень закончил в школу и поступил в институт, но никто никаких иллюзий на этот счет не питал. Поступить ему удалось только благодаря спортивным успехам, но крайне маловероятно, что в его зачетке появятся оценки выше «удовлетворительных». Институт для Михаила Хвыли не рассматривался как источник знаний и получения профессии, а был всего лишь способом не идти в армию.
