Светлана Алешина - В пекло по собственной воле (сборник)
– Ну, знаете, сравнивать Гришу с какой-то дворнягой! – слишком громко, чтоб не быть услышанной другими, проворчала вроде бы «про себя» Крупнова.
Менделеев тут же подхватил ее под руку и отвел к окну, что-то рокоча вполголоса своим басом, а меня взял за локоть Чугунков и тоже заставил сделать пару шагов, но в другую сторону от Григория Абрамовича.
«Как боксеров на ринге развели!» – фыркнула я про себя.
– Не хочу, чтоб Гриша слышал наш с тобой разговор, – сказал мне Константин Иванович и посмотрел мне в глаза очень внимательно и пристально. – Надеюсь, ты умеешь собираться быстро?
– Конечно! – ответила я ему, не отводя взгляда. – Особенно – с мыслями.
– И с мыслями придется собраться, – усмехнулся Константин Иванович, – но уже по дороге. Сегодня вылетаешь со мной в Южно-Курильск.
Я открыла было рот, но он даже не позволил мне задать вопрос, сразу ответил, догадавшись, о чем я хотела его спросить:
– Твои ребята улетят на два часа позже, их заберет московская группа, которой придется садиться в Тарасове на дозаправку.
Я почему-то сразу вспомнила Севкину фразу: «…цунами на Камчатке где-то…» и спросила:
– А дальше куда? На Камчатку?
– Почему на Камчатку? – удивился Константин Иванович и продолжил как-то странно: – Если бы – на Камчатку! А то ведь – на Южные Курилы! Вот в чем фокус! Основной удар большой волны принял Шикотан, Южно-Курильск почти не пострадал, до Итурупа только отголоски докатились, а вот японцев слегка зацепило. Но только слегка. Сильных разрушений тоже нет. Японский порт Немуро не пострадал совсем. Досталось только нескольким поселкам на северной оконечности острова Хоккайдо.
– А что случилось-то? – решила я все-таки уточнить, хотя и догадалась уже, что речь идет именно о том стихийном бедствии, которое предсказал пару месяцев назад наш министр.
– Как что? – переспросил Чугунков. – В Крабозаводском на Шикотане смыло вообще все постройки, все суда разбросало по острову, кое-где волна даже через остров перемахнула.
– Погибших сколько? – спросила я.
– Данных нет, – ответил Константин Иванович. – Сейчас уточняют. Там уже работают группы из Владивостока и Хабаровска. Может, и читинцы уже подтянулись. За ними новосибирцы подъедут, а затем уже москвичи. Но нам туда нужно раньше попасть. У меня есть задание для тебя… Не все просто с этим цунами… Наш самолет… – Он посмотрел на часы. – …через сорок минут. Я отсюда – прямо на аэродром. Тебя домой забросить могу и подождать, если ты за десять минут успеешь собраться.
Я прикинула: на то, чтобы принять душ и переодеться десяти минут мне хватит вполне. А что долго-то собираться? Прощаться не с кем, только с пустой после ухода Сергея квартирой да с соседями по лестничной площадке, старушками-пенсионерками..
– Договорились! – кивнула я. – Значит, минут двадцать мы еще здесь с Григорием Абрамовичем вполне можем посидеть?
– Мочь-то можем, – сказал как-то неуверенно Чугунков. – Только я тебя прошу… Не цепляйся ты к Лене. Глупо это. Она же Гришку с детства знает. Мы втроем в одном дворе росли…
Что-то не понравилось мне в этой просьбе Чугункова. Он будто извинялся за Крупнову, а мне непонятно было, почему он-то извиняется, он тут вообще причем? Друзья детства! В одном дворе росли! На одном горшке сидели! Так и будете теперь за ней этот горшок носить?
– Ладно, дядя Костя! – сказала я, посмотрев на него не то чтобы недобро, но без уважения. – Не трону я твою подружку детства.
– Вот и ладненько! – обрадованно сказал Чугунков, не обратив внимания на мой взгляд. – Вот и договорились! Я и не сомневался, что ты человек миролюбивый и по пустякам ни на кого нападать не будешь!
Не знаю, что уж там говорил Крупновой Менделеев, наверное, тоже пытался отвлечь ее внимание от меня, но она вдруг воскликнула: – Господи! Гриша! Я же совсем забыла! Министр тебе письмо прислал!
Крупнова подошла к постели Григория Абрамовича и начала рыться в своей сумочке.
– Вот! – достала из сумочки аудиокассету. – Он просил извиниться перед тобой. Никак не может вырваться, даже на пару часов. Он все здесь записал. Поставить? Или ты один потом послушаешь?
Григорий Абрамович с трудом приподнял руку и сделал движение, словно собирался махнуть ей, но сил ему на это, кажется, не хватило. – Вклю-чай… – сказал он.
Крупнова сунула кассету в магнитофон, стоявший на окне, и перенесла его на тумбочку, поближе к кровати.
– Ну так включать? – спросила Григория Абрамовича, выразительно посмотрев при этом в мою сторону, словно говоря: «Ты при ней будешь слушать письмо друга? Не знаю, не знаю…»
Григорий Абрамович только молча опустил веки, разрешая включить, но мне показалось, что я уловила все же на его лице тень раздражения. Или просто мне очень хотелось ее увидеть?
Крупнова щелкнула клавишей магнитофона.
Раздалось какое-то шипение, затем негромкое покашливание, потом я услышала очень ровный, спокойный голос жестко уверенного в себе человека.
Для меня вообще очень большое значение имеют интонации, звучащие в голосе человека. По ним иногда можно понять гораздо больше, чем по словам, которые он произносит. Так просто сказать слово, наполненное ложью, но так трудно при этом избежать искусственности в тонах.
Слушая голос министра, я ловила себя на том, что не могу упрекнуть его в неискренности. Я совершенно не знаю этого человека, но тому, что слышала, я верила. Не могла почему-то не верить.
– «Привет, Гриша! – раздалось из магнитофона. – Я не буду извиняться за то, что не приехал. Мы с тобой мужики и знаем, что если не смог что-то сделать, значит, только ты в этом сам и виноват… Ну, ничего, увидимся, тогда ты и посмотришь на меня как на свинью. А потом хлопнем по полстакана и забудем обиды? Верно? Всякое у нас бывало, переживем и это… Жду тебя, как только сможешь, у себя. Сам знаешь, о чем я. Кроме тебя, никому доверить это дело не смогу. Тут нужен человек, которому я верю, надежный. Скорее давай выкарабкивайся. Дело закручивается большое. Да, можно сказать, закрутилось уже. Я уже вылез в центр внимания. Начало сбываться. Назад теперь не нырнешь, в тине не спрячешься. Вам же в глаза смотреть стыдно будет. Я долго думал, прежде чем идти на такое…»
Крупнова обеспокоенно заерзала, закрутила головой на Менделеева с Чугунковым. Я очень хорошо поняла, что она хочет этим сказать. Можно ли, мол, этой наглой девчонке слушать, что говорит министр о своих планах? С какой стати вы все ей доверяете? Но Чугунков-то с Менделеевым знали – с какой стати. И, конечно, молчали. Они давно уже числили меня в своей команде.
«Что? – подумала я злорадно. – Съела?»
– «А потом понял, – продолжал министр, – что мы, Гриша, выросли. Это в спасателей мы все еще только играли, как пацаны во дворе, только двором вся страна стала. А теперь выросли – и мы с тобой, и Колька с Костей. Даже Ленка – и та повзрослела. Она, кстати, может, даже раньше нас повзрослела…»
«Хорошенький комплимент женщине!» – подумала я и посмотрела на Крупнову иронически. Ей тоже, кажется, слова министра не очень по душе пришлись.
– «И то, что нам с вами надо сделать, – продолжал голос министра, – уже далеко не игра. Это вполне взрослая жизнь. И законы ее совсем не похожи на наш с вами неписаный Кодекс Первых Спасателей. Я иногда сомневаюсь, можно ли эту жизнь, эту страну сделать такой, как мы с вами хотим… Плохо мне от этого становится. Понимаю, что если буду сомневаться – ни черта у меня не получится… Обязательно нарвусь на какую-нибудь предательскую подножку и разобью морду об асфальт. Ведь политика – такая вещь, в которой подножка – самое безобидное из средств, которые в ходу. Но и отказаться не могу. Если откажусь – сам себя уважать перестану. И вы меня уважать не будете… Да что я, в конце-то концов! Получилось же у нас с вами – создали такую силу, как МЧС! Я горжусь, когда понимаю, что мы с вами сделать сумели! Это немногие люди в России понимают. Это – будущее, и создано оно – нашими руками… От этого и рождается у меня надежда! И еще от того, что твердо знаю – вы всегда будете рядом, что бы ни случилось! И ты, и Костя с Колей, и Леночка… Вам верю, как самому себе!»
Крупнова посмотрела на меня торжествующе.
«Дура!» – подумала я раздраженно и отвернулась, чтобы ее не видеть.
– «Короче, Гриша! – голос министра, как мне показалось, наполнился какой-то энергией, которая требовала ответной энергии и заставляла что-то немедленно делать. – Времени нет долго болеть. Вставай! Я тебя жду! Дело ждет! Вспомни, как мы себя пересиливали, когда люди в беде оказывались. А теперь вся Россия в беде! И нам с тобой ее спасать. Это – наша работа! Помни об этом…»
Раздался щелчок, вслед за ним шипение, Чугунков поднялся со стула и выключил магнитофон.
– Все, Гриша! – сказал он. – Извини, меня самолет ждет. Мы с Олей тебя покидаем… Я, между прочим, тоже на тебя надеюсь. На Курилы с собой не зову… – Он улыбнулся. – Но за советом иногда к тебе обращаться буду, имей в виду.
