Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения
«Ну и господь с ним, — думала Галина Сергеевна, успокаивая себя. — Ничего страшного, кажется, не происходит. Подумаешь, посидит с бумажками, посочиняет листовки… Что там еще делать, в этом штабе? Используют его, конечно. У них свой интерес — они, если Греча переизберут в губернаторы, свой куш получат, а Толя как был наемным работником, пешкой, в сущности, так этой пешкой и останется… А что делать? В таком возрасте перевоспитывать человека бесполезно. Характер давно сложился, точнее, отсутствие характера. Полное отсутствие. Другой поставил бы им такие условия, чтобы и себя, и детей, пусть не внуков, пусть хоть детей — обеспечить по гроб жизни. А Толя? Ну хорошо, получает он сейчас деньги. Но это ведь зарплата. Это не капитал, который может прикрыть в случае, не дай Бог, болезни или еще чего… Стоит ему перестать работать — деньги кончатся мгновенно. И снова нищета…»
Анализируя собственные ощущения, Галина Сергеевна неожиданно поняла, что она не права в том, будто с приходом в дом какого-никакого достатка «снова» почувствовала себя свободной. Никогда она не была так свободна в материальном смысле, как теперь. Никогда.
Студенческие годы, рубль, который выдавали ей мама или отец, практика, Институт, мизерные зарплаты, мизерные — до самого последнего времени, до сегодняшнего дня. Ничего не изменялось. Оплата труда как была смехотворной, так и осталась.
Вечная боязнь не дотянуть до получки, постоянные долги (каждый месяц — «я у тебя перехвачу до аванса?»), толкотня в магазинах, не купишь ведь в первом попавшемся, цены везде разные, лучше сходить в тот, где подешевле, хотя он и подальше от дома, и народу там побольше…
Жена профессора… С авоськами, сумками, набитыми неважнецкой картошкой, тяжелыми замороженными куриными окорочками — в лучшем случае…
Правда, для гостей Галина Сергеевна всегда старалась. Появлялись на столе и икра, и хорошие закуски из «Черкизовского» — буженинка, холодное мясо нескольких видов, и горячее, и фрукты, и кофе с мороженым, и водка приличная, и даже вина настоящего несколько бутылок.
Однако после гостей нужно было долго приходить в себя и заделывать, замазывать, залеплять дыры, пробитые в бюджете семьи очередным праздником, снова «перехватывать» у сослуживцев, у соседей, у знакомых.
Никогда, ни во времена молодости, ни теперь, когда старость уже дышала в затылок и не замечать ее приближение становилось все сложнее и сложнее, Галина Сергеевна не была по-настоящему свободной от быта, ложащегося основной своей тяжестью на женщин, лишающего их собственно женственности, стирающего с лиц живые краски, сгибающего спины, иссушающего души.
— Знаешь, Карина, я только теперь понимаю, как ужасно мы все жили, говорила Галина Сергеевна, сидя за накрытым к празднику столом. — Как ужасно… Это не жизнь была, конечно. Правда, крутились, бегали и не замечали всего этого ужаса. Но разве человек должен так жить?
— Ну, слава Богу, и на вашей улице праздник наступил, — ответила Карина Назаровна.
Галина Сергеевна передвинула на столе тарелки, чтобы освободить место для корзинки с хлебом.
— Жаловаться ныне грех, конечно… Но все равно, Карина, мы — нищие… Даже сейчас. Вот Толя был в Америке, говорит, что там специалисты его уровня вообще за гранью добра и зла живут…
— В каком смысле? — испуганно встрепенулась Карина Назаровна.
— Я имею в виду, что зарабатывают больше… Раз в десять. Или даже раз в двадцать. И вообще — что это такое? Уважаемый человек, ученый, имеет работу, профессионал, друг, можно сказать, мэра города, помогает ему выборы проводить, а ни счета в банке, ничего… Человеку его уровня следует быть обеспеченным полностью… В его годы он уже должен быть в состоянии, коли захочет, бросить работу и жить в свое удовольствие. Нет, если, конечно, работа нравится, то пожалуйста, оставайся, но в принципе можно и на покой… Пожить по-человечески… По свету поездить… А то мы ведь толком и не были нигде…
— Ну да, Толя-то все время мотается, — вздохнула Карина Назаровна.
— Мотается. То-то, что мотается. Ни минуты свободной нет. Он даже не успевает там погулять, посмотреть что-то… Ни в музей, никуда. И купить ничего не успевает.
— Ай-яй-яй! — притворно заахала Карина Назаровна. — Да неужто и подарков никаких не привез? И из Америки?
— Нет, конечно, привез… Серьги вот мне подарил…
Галина Сергеевна покрутила головой, демонстрируя новые золотые серьги.
— Ох, красота какая… Дорогие?
— Не знаю, — кокетливо ответила Галина Сергеевна. — Толя не сказал…
Она посмотрела на часы.
— Где же он ходит? Уж в праздничный день мог бы пораньше придти! Работа, видите ли… Вот так, Карина, бьешься, как рыба об лед, а все без толку.
— Ну Галочка, как же — без толку? Вон у вас как жизнь наладилась.
— Перестань. Разве это наладилась? Это мы просто из нищеты вылезли. У нас ведь как? Если человек стал жить чуть-чуть… как бы это… ну как во всем мире люди живут, так его сразу едва ли не буржуем называют. Начинают завидовать. Нам, Карина, знаешь какие лица соседи делают, когда на лестнице встречают? Что ты! Будто мы бандиты какие-то. А всего-то — чуть-чуть начали зарабатывать… Чуть-чуть! По сравнению с теми, что зарабатывают другие, — это пыль, а не деньги.
— Так другие-то воруют! А Анатолий Карлович честно трудится, — сказала Карина Назаровна. — Но все равно, Галочка, у вас теперь совсем другая жизнь.
— Да, слава Богу… Слава Богу… Я просто на Толю моего молюсь. Хоть под старость все вроде налаживается…
— Брось, Галочка, какая там старость! Ты еще женщина хоть куда!
Звонок в дверь не дал Галине Сергеевне ответить.
— Наконец-то! — Она вскочила и бросилась в прихожую. — Наконец-то, донесся до Карины Назаровны ее голос вместе с грохотом отпираемых замков. — А то скоро уже и полночь, а Германа… Господи! Это ты?!
— Я-а-а. — Карина Назаровна безошибочно узнала голос Гоши Крюкова. Яволь! С Новым годом! С новым, как говорится, счастьем!
Журковские не приглашали Гошу и не ждали его сегодня — последнее время злобствующий литератор куда-то исчез, и ни Анатолий Карлович, ни Галина не слышали о нем месяца два. Прежде он появлялся в их доме как минимум раз в неделю, а теперь — как отрезало. Его исчезновение совпало по времени с началом работы Анатолия Карловича в штабе Греча. Журковский связывал это с политическими взглядами писателя и с его чрезвычайно развившейся обидчивостью.
— Вот, решил поздравить… Пустите в дом? А Карлыч где? Все погружен в большую политику? — громко вопрошал Крюков, грохоча снимаемой обувью.
Через несколько секунд он явился в комнату собственной персоной. Вид персона имела такой, что Карина Назаровна тихонько ахнула.
Прежде всего бросилось в глаза, что писатель был в галифе — грязных, с пятнами глины на коленях.
«Где это он извозюкался? — подумала Карина Назаровна. — Зима ведь… Надо же, правду говорят — свинья грязи найдет!»
Весь декабрь на улице стояли лютые, свирепые морозы, температура редко поднималась выше минус двадцати градусов, и горожане, отвыкшие от настоящих северных зим, глухо ворчали, кутаясь в китайские дутые пальто. Откуда же галифе в глине?
Неожиданно Карина Назаровна почувствовала к Гоше едва ли не симпатию. Чем-то давно забытым, чем-то родным повеяло от вошедшего и дико озирающегося по сторонам писателя — и от его грязных нелепых штанов, и от толстых, домашней вязки, серые шерстяных носков, от зеленого свитера явно советского еще производства, от коричневого потертого пиджака. Писатель Крюков выглядел посланцем ушедшей эпохи, и ничто в его облике не говорило о том, что этот человек живет в эпоху экономических преобразований и свободного предпринимательства.
— Здравствуйте, Гоша, — вымолвила Карина Назаровна с неопределенной интонацией, в которой слышались и робость, и теплота.
— С Новым годом, Карина Назаровна, дорогая вы моя женщина! Красавица вы моя, дайте я вас поцелую, милая!
Гоша был пьян, тут двух мнений не существовало. Но стадия опьянения его была еще самой первой, легкой, не отягощающей окружающих. Будучи в этой самой первой стадии, Крюков становился общительным и легким на язык — его шуточки, комплименты или едкие замечания носили вполне светский характер, и был Гоша в этой своей первой стадии иной раз даже более интересен, чем в абсолютно трезвом виде.
— Я без приглашения, Галя, но думаю, это ничего? Старый друг, поди, не хуже татарина, а? Карина Назаровна, что скажете?
— Да ладно уж, не прибедняйся, — донесся из прихожей голос хозяйки. Садись к столу, раз пришел…
Галина и Крюков давно уже взяли за правило общаться в этакой наигранно-грубоватой манере.
— Да, пришел, не гнать же меня с порога… Тем более — праздник. Дозвольте бедному пролетарию к вашему буржуйскому столу… Я уж как-нибудь… С краешку посижу…
