Наталья Солнцева - Шулер с бубновым тузом
Анна сидела прямая, натянутая и сосредоточенная. Ее профиль обрел римскую горбинку, а шея удлинилась. Насчет шеи это был обман зрения, но чертовски ловкий обман. Шею пока доктора удлинять не научились. Выходит, форма носа субъективно влияет на другие пропорции.
— Что ты на меня так смотришь? — не выдержала сестра.
— Гена обещал полное сходство с Маргаритой Тереховой, — выпалил я. — Но я его не нахожу.
— Это тебя огорчает?
— Я бы не сказал.
Она в самом деле смахивала на Терехову, но только при беглом взгляде. Овал лица, лоб, нос, щеки и губы — другие. Повадки — тем более.
— У тебя волосы, как у Миледи в «Трех мушкетерах», — добавил я. — Так было задумано?
— Я давно мечтала о рыжих кудрях, — улыбнулась Анна.
Кажется, она начала оттаивать.
— Я купил тебе сумочку со всеми женскими причиндалами, — с облегчением сообщил я. — Она на заднем сиденье. Подать?
— Я сама.
Анна повернулась, перегнулась назад и дотянулась до светлой сумочки с позолоченным замочком. У нее в жизни не было ничего подобного. Она открыла сумку и ахнула — косметичка, набитая дорогой косметикой, изящное зеркальце, кошелек.
— Спасибо, — зачарованно пробормотала сестра, доставая зеркальце.
Всю дорогу до дома она придирчиво разглядывала себя, то поднося зеркальце поближе, от отставляя подальше.
— В клинике тебя не подпускали к зеркалу? — полюбопытствовал я.
— Подпустили, но не сразу. У меня случился нервный срыв, — сообщила она. — Твой друг говорил тебе?
— Говорил.
Она не уточнила, что именно рассказал Гена, а я умолчал о стигмате на ее теле.
— Я давно мечтала о таком лице, — призналась Анна. — Тяжело каждый раз видеть в зеркале чужие черты. Я ненавидела себя из-за этого. Ненавидела и презирала. Зато теперь мне хорошо. Ты очень добр ко мне, Коля.
Я кивал, слушая ее странную болтовню. У нее явно проблемы с головой. Как Гена этого не заметил? Впрочем, он же хирург, а не психиатр.
Время от времени я оглядывался назад, не пристроился ли за нами серый «ниссан-кашкай». Его не было.
В квартире Анна быстро прошлась по комнатам, потом устало опустилась в кресло в гостиной и закрыла глаза. Мы оба чувствовали себя не в своей тарелке. Я открыл окна и пожалел, что не нанял уборщицу из фирмы бытовых услуг, которая вытерла бы здесь пыль и освежила полы.
Шулер с картины щурил плутоватые глаза, будто подтрунивая надо мной. Дескать, много узнал? Накось, выкуси!
Рыжеволосая красавица дремала в кресле, словно яркая бабочка, отдыхающая на ветке дерева. Она мало напоминала ту Анну, которую я впервые увидел на крыльце старокрымского дома.
Я достал два фужера и откупорил бутылку шампанского, ощущая томительное дежавю. Все это я уже проделывал не один раз. Как будто прошла целая вечность, прежде чем мы с Анной встретились вновь…
* * *Она пила шампанское, как воду, большими глотками, словно ее давно мучила жажда. После третьего фужера Анну повело. Ее одолевал беспричинный смех, она кокетничала со мной, и в какой-то момент я ощутил приступ желания. То, что она была моей сестрой, только разжигало это чувство. Я предвкушал сладость запретного плода, и само предвкушение уже сводило меня с ума.
— Выпьем на брудершафт? — предложил я.
— Мы вроде и так на ты… — заплетающимся языком вымолвила она, но не отказала.
В том месте, где наши руки соприкасались, вспыхивали разряды молний, пронзающие нас насквозь. По крайней мере, меня. Ее золотистые локоны щекотали мое лицо, а ее губы соблазнительно блестели. Я не помню, как нашел их своим ртом… и что случилось после, пока Анна изо всех сил не уперлась в мою грудь руками.
— Нет! Нет… нельзя… нам с тобой нельзя… — выдавила она, задыхаясь. — Нельзя!..
Я очнулся и сообразил, что она лежит на диване на спине, а я навалился сверху и почти расстегнул ее платье.
— Нельзя! — повторила она более осмысленно.
— Один раз в жизни все можно… — прошептал я.
— Мне больно!
Я приподнялся, глядя в ее глаза цвета индиго. Они потемнели от страсти, значит, она испытывает то же, что и я. Невероятным усилием я заставил себя отпустить ее и встать. Она села, спустила босые ноги на пол. Платье сползло с ее плеча и обнажило багровый шрам под ключицей. Стигмат! Он появился до того, как я забрал ее из клиники, или сейчас, во время нашего минутного любовного затмения?
— Что это? — спросил я.
Она судорожно прижала ладонь к шраму и покраснела до слез.
— Я кажется догадываюсь, откуда он у тебя…
Она молчала, сжав зубы и дрожа всем телом. Я сел рядом и крепко обнял ее, не давая ей вскочить и убежать.
— Ладно, не хочешь говорить… так я сам скажу. Это след от клейма в виде буквы V. Voleuse, — добавил я по-французски и перевел: — Воровка! Что ты украла, дорогуша?
Неудовлетворенное возбуждение ударило мне в голову. Страстная истома сменилась яростью. Анна так долго водила меня за нос, что я взорвался в самый неподходящий момент.
— Признавайся! Иначе я придушу тебя! — простонал я, стискивая пальцы на ее предплечье. Она вскрикнула, но не вызвала во мне жалости. — Ты убила Джо! Сначала ты завлекала его, а потом всадила ему в грудь кухонный нож. Но со мной этот номер не пройдет, детка. Что ты задумала? Говори.
Она не оправдывалась и не защищалась. Не пыталась высвободиться.
— Зачем тебе понадобилась операция? Что ты скрываешь? — не унимался я. — Что такого ты натворила?
Я почувствовал, как она сникла и расслабилась, готовая отдаться мне сию же секунду. И я не выдержал, повалил ее навзничь, задрал подол ее платья, рванул… переливчатый синий шелк затрещал, открывая ее белые гладкие бедра и кружевной треугольник трусиков…
Я остановился, когда осознал, что попался на ее уловку. Она загорелась, ожидая продолжения, но теперь уже я бросил ей резкое: «Нельзя! Нам с тобой нельзя!»
Шрам на ее груди вздулся и воспалился. Это окончательно отрезвило меня. Рыжекудрая бестия истерически расхохоталась, не удосужившись хотя бы сдвинуть ноги.
— Тебя… когда-нибудь… били? — спросила она сквозь хохот. — Плетью?.. На глазах жадной до кровавых зрелищ толпы?.. Ха-ха-ха! Ты когда-нибудь слышал свист кнута за своей спиной?.. Ах-ха-ха-ха-ха-ха!
Я оторопело смотрел на нее, привыкая к ее наготе. А она не спешила прикрываться.
— Знаешь, как тяжела и неотвратима рука палача?.. Как страшно оказаться в его власти?..
Хвала Всевышнему, я этого не знал. И у меня не было ни малейшего желания когда либо это узнать.
Смех Анны перешел в рыдания. Она корчилась на диване, словно испытывая все то, о чем она говорила, наяву. Мне стало не по себе. С ней происходило что-то ужасное, чего я не понимал и чему не мог найти объяснения.
— Знаешь, как раскаленное железо вгрызается в нежное женское тело?.. — стенала она. — Как жгучая боль заглушает жгучий стыд?.. Ты когда-нибудь чувствовал запах горелой плоти?.. Собственной плоти?..
У нее по-видимому начался припадок безумия, который необходимо было прекратить.
— Анюта… — мягко произнес я. — Успокойся…
— Не называй меня так! — всхлипнула она. — Зови меня Жанной.
Эти ее слова поставили все на свои места. Мои смутные догадки обрели косвенное подтверждение. Прямых доказательств я получить не надеялся. Вряд ли это было возможно.
— Жанна, — послушно повторил я и погладил ее по голове. — Тебе нечего бояться. Ты можешь мне довериться. Я твой друг, Жанна.
— У меня нет друзей…
— А Джо? Кем он был для тебя?
— Никем. Отдушиной в том кошмаре, который окружал меня. Я с детства считала, что достойна лучшего. А между тем у нас совершенно не было денег, и мать посылала меня… на панель, зарабатывать жалкие гроши на пропитание. Это так унизительно. В моих жилах течет королевская кровь, а я отдавалась первому встречному, готовому переспать со мной за несколько су…
Проскочившее в ее речи название французской разменной монеты только утвердило меня во мнении, что настоящее и прошлое перемешались в ее больном сознании, факты и события перепутались. Она говорила не о себе — о той, другой Жанне, которая внезапно просыпалась в ней. Или это Анна Ремизова была кем-то другим. А Жанна как раз являлась основной личностью.
Читая о стигматах, я наткнулся на рассуждения мэтров психиатрии о феноменах человеческого воображения, которое практически не изучено. Этот бездонный океан образов способен вызывать непредсказуемые последствия. Похоже, шрам на теле Анны проявлялся во время ее «перевоплощения» в Жанну де Ламотт. В такие минуты она чувствовала и ощущала то, что чувствовала и ощущала Жанна на Гревской площади.
Но в этом случае она могла бы «вспомнить и пережить» и все остальное. Побег из тюрьмы, к примеру… или продажу ожерелья. Если оно было продано! А если нет, то Жанна могла бы указать место, где находятся шестьсот двадцать девять бриллиантов.
