Елена Яковлева - Красное бикини и черные чулки
— Не было сегодня, — прошамкал беззубый живописец в латаном тулупе. — И вообще он на этой неделе не появлялся.
Жанка пригорюнилась и смахнула варежкой набежавшую слезу, а я посмотрела вдаль, на смрадно дымящие трубы городской ТЭЦ, и подумала, что Порфириево дело — труба. Заметет его Кошмаров. Как пить дать заметет.
На обратном пути по многочисленным Жанкиным просьбам мы снова заехали к Порфирию. Жанка опять обнюхала углы его квартиры, заглянула в диван и на антресоли, после чего мы, совершенно понурые, вернулись на службу к самому концу рабочего дня. Но быстро воспряли духом, когда узнали, что Краснопольский на совещании у губернатора и вряд ли появится раньше завтрашнего утра.
— Хоть тут повезло, — вздохнула Жанка и бедной родственницей умостилась на стуле. Поводила ручкой по листу бумаги и подняла на меня несчастные глаза. — Марин, может, мы еще раз к нему съездим?
— К Порфирию, что ли? Мы же только оттуда!
— Ну, Мариночка, ну, пожалуйста, — заскулила Жанка, — ну мы должны его хотя бы предупредить, прежде чем к нему Кошмаров заявится…
— А Краснопольский, которого ты так боишься? — напомнила я Жанке. — У нас же работы непочатый край! И потом, твоего Порфирия с собаками не сыщешь… Где его носит, спрашивается? Ведь как нарочно! Как он теперь от Маниного трупа отвертится?
— Да не он это, не он! — То ли от слез, то ли по причине банального насморка у Жанки заложило нос, и теперь она трубила, как слониха.
— А доказательства? — встала я на позиции следователя Кошмарова.
— Да какие, к черту, доказательства! — Жанка закачалась на стуле из стороны в сторону, как при зубной боли. — Я просто знаю, что он на такое не способен!
— Ну это очень убедительное алиби, — скептически отозвалась я, хотя в глубине души была солидарна с Жанкой. Порфирий, конечно, пьянь несусветная и сильно усложняет Жанкину жизнь, а заодно и мою, но впечатления городского сумасшедшего не производит. На кой, спрашивается, черт ему убивать какую-то Маню, когда он и так под подозрением? И к тому же только что выпущен из СИЗО под подписку о невыезде? Да распоследний маньяк бы как-нибудь смикитил, что сам себе могилу роет.
— Да ладно тебе, кончай реветь, — я сунула Жанке носовой платок, — так и быть, съездим мы к твоему Порфирию еще раз, только прежде ко мне ненадолго заскочим. Поесть, переодеться…
— Ага, конечно, заскочим. — Жанка перестала хныкать.
Потом мы быстро собрались и отчалили, а по дороге остановились возле гастронома и купили две пиццы, чтобы по-быстрому приготовить их в духовке.
Пока я переодевалась, Жанка орудовала на кухне, так что уже через четверть часа мы бодро перекусывали. И уже собирались закругляться, когда нашу скромную трапезу прервал резкий звонок в дверь.
Тяжко вздохнув, я вылезла из-за стола и поплелась в прихожую. Жанка, дожевывая на ходу пиццу, потащилась за мной. Она же первой осведомилась: «Кто там?» — «Откройте, пожалуйста», — попросился подозрительно вежливый мужской голос. Жанка глянула в глазок и стремительно распахнула дверь, даже не удосужившись испросить на то моего хозяйского разрешения.
Тусклая лампочка с пыльного потолка лестничной площадки скупо осветила высокую фигуру в длинном пальто. Фигура переминалась с ноги на ногу и сжимала в руках хрустящий целлофановый куль. В ноздри мне ударил сладковато-приторный запах. Так и хочется сказать тления. Я невольно отступила назад и зажала рот ладонью, чтобы не заорать от ужаса: из целлофана нагло и беспардонно торчали белые лилии!
ГЛАВА 22
Эти белые лилии так меня ошарашили, что я не сразу сообразила, что тип, который их принес, мне смутно знаком. И вел он себя как-то странно для маньяка. Во-первых, поздоровался. Во-вторых, извинился за внезапное вторжение. Одного только и не хватало, чтобы, руководствуясь гуманными соображениями, он взял на себя повышенные обязательства задушить меня быстро и безболезненно. По высшему разряду.
Не поверите, но у него хватило наглости с улыбкой протянуть мне свой жуткий букет:
— Кажется, это вам.
И скромно застыть в дверях с совершенно невинным и как бы даже смущенным видом.
После такой преамбулы я совершенно лишилась дара речи, а Жанка, судя по всему, намеревавшаяся заорать дурным голосом, вместо этого громко закашлялась и неожиданно стала синеть.
— Что это с ней? — обеспокоился смутно знакомый мне маньяк.
Я только клацнула зубами, как компостер, и издала невнятное мычание. А Жанка все синела и синела, ну точно море на картинах ее возлюбленного неудачника, и уже начала оседать на пол.
Пока я соображала, что бы это значило, проявивший невиданную прыть маньяк отбросил в сторону лилии и буквально в последнюю секунду подхватил уже готовую грохнуться навзничь Жанку. Да она подавилась пиццей, дошло наконец до меня, после чего я, не теряя ни минуты, принялась изо всех сил колошматить Жанку по спине.
Жанка слегка порозовела лишь после того, как я об нее отбила обе ладони, открыла глаза, сделала судорожный вздох и томно уставилась на сжимающего ее в своих объятиях маньяка. Я тоже пригляделась к нему повнимательнее и вспомнила. Да это же хозяин того самого «Мерседеса», которому я бампер раскурочила! Явился, значит, по мою душу. Сейчас начнет требовать возмещения ущерба, а я по сию пору не удосужилась раздобыть денег. Совсем замоталась. Ну ладно, как бы там ни было, а он имеет право на сатисфакцию, вот только при чем тут белые лилии, мне все еще невдомек.
— Надо бы ее куда-нибудь положить. — Маньяк из «Мерседеса», похоже, притомился держать обмякшую Жанку, что, впрочем, неудивительно при ее-то статях.
— Там диван, — я махнула рукой в направлении комнаты.
Тогда он поднатужился, как бурлак на Волге, и поволок Жанку к дивану. Вперед ногами, потому что развернуть ее в тесной прихожей, не разворотив при этом стен, было технически невозможно. Я шла сзади и на всякий случай поддерживала Жанкину голову. Вдруг как не донесет, уронит. Однако владелец «Мерседеса» оказался на редкость крепким парнем и доставил Жанку к месту назначения в целости и сохранности. Положил на диван и только после этого перевел дух.
— Может, ей «Скорую» вызвать?
Я присела на диван рядом с Жанкой, которая к этому моменту выглядела вполне прилично, и переадресовала этот вопрос ей.
Жанка слабым голосом отказалась. А я хотела было посоветовать ей в другой раз не болтать с набитым ртом, но сдержалась. Чтобы не задевать ее самолюбия в присутствии посторонних.
Теперь, когда Жанкиной жизни уже ничто не угрожало, можно было и с типом из «Мерседеса» разобраться. Что я и сделала.
— Ну хорошо, допустим, вам надоело ждать! — завелась я с пол-оборота. — Допустим, у вас лопнуло терпение! Но лилии-то при чем?
— Что? — Этот субчик захлопал подозрительно честными глазами. — Я не понимаю…
— А что тут понимать? — подбоченилась я. — Зачем вы притащили мне этот надгробный венок?
— Я? Притащил? — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Да ничего я не тащил! Цветы лежали на лестничной площадке, прямо под вашей дверью. Я всего лишь их поднял. И передал по назначению. То есть я так думал, что по назначению, а теперь уже и не знаю…
— Он думал… — пробурчала я. — А нечего думать! И передавать всякую гадость не надо. Вас что, мама в детстве не учила ничего не поднимать с полу?
Тип из «Мерседеса» так растерялся, что даже заикаться стал:
— Да что… Что я такого сделал? Ведь все так и было, как я говорю. Я приехал сказать, чтобы вы не беспокоились, что я заменил этот чертов бампер… А эти цветы… Я их даже не сразу увидел в полумраке. И… И наступил на них, кажется. Слышу, хрустит что-то. Наклонился — лилии. Ну и поднял, чтобы не растоптать.
— Так… Красное исподнее уже было, черные чулки тоже, теперь вот, нате вам, белые лилии… — загибала я пальцы, глядя на Жанку. — Что же, мне в следующий раз ореховый гроб под дверь поставят?
А Жанка, как будто и не умирала каких-нибудь пять минут назад, молниеносно подхватилась с дивана:
— Это не Порфирий! Голову даю на отсечение: он тут ни при чем!
— А кто? — Меня уже трясло от Жанкиной повернутости на этом жалком пачкуне. — Может, ты мне все-таки скажешь, кто?
— А ты! Ты!.. — Жанка была уже не синяя, а красная, как злополучное гипюровое бикини, подброшенное к моим дверям первым номером. — Ты совсем как Кошмаров! Только и мечтаешь Порфирия засадить! Ну что он тебе сделал, скажи, пожалуйста? Ведь безобиднейший человек, сроду муху пальцем не тронул! Что ты к нему привязалась, а? А хочешь, я скажу, в чем дело? — Жанка вскочила с дивана и пошла на меня, повиливая задницей. — У тебя сейчас сексуальный простой. А раз ты без мужика, то и я должна быть одна-одинешенька. Вот поэтому Порфирий тебе как кость в горле!
— Дура! — припечатала я Жанку. — Дубина стоеросовая! — И малодушно поискала сочувствия у невольного зачинщика всей этой смуты — типа из «Мерседеса»: — Нет, но что она плетет? Что она такое плетет?
