Виктор Пронин - Женская логика
– Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре...
– Эта дура уверена, что я убила Балмасова, – сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.
– Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба...
– Был пистолет.
– Простите?
– Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.
– И этот пистолет...
– Нет его.
– Она его продала?
– Я его выбросила.
– То есть...
– Взяла и выбросила, – с легким раздражением повторила Юшкова, причем возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. – Выбросила, пока он не успел выстрелить.
– Так и не выстрелил?
– Не успел.
Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих, и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.
– Надя тяжело переживает смерть Балмасова? – спросила Касатонова негромко.
– Странные какие-то переживания. Она злится.
– На кого? – изумилась Касатонова.
– Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось – большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть, это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного – мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.
– Вам его не жалко?
– Балмасова? – Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. – Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.
– А на фабрике говорят – кто мог убить?
– Кто угодно, – Юшкова опять с раздражением передернула плечами. – Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, – повторила Юшкова.
Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря ни слова, взяла со стола повестку, внимательно прочла все и печатные, и прописные строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.
– Что ж ты молчишь?
– А что тебе сказать, доченька?
– На тебя вышли?
– Как видишь.
– Так, – протянула Надя и невольно, сама того не замечая, окинула комнату долгим оценивающим взглядом.
– Ничего квартирка, да? – спросила Юшкова.
– Сойдет.
– Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.
– Сколько же тебе светит?
– Сколько мне светит? – обернулась Юшкова к Касатоновой.
– Вы имеете в виду...
– Надя, что ты имеешь в виду, когда спрашиваешь, сколько мне светит?
– Да ладно уж, замнем для ясности. – И, порывисто встав с дивана, Надя удалилась в свою комнату.
– Вот так и живем, – сказала Юшкова.
– До Балмасова все было иначе?
– Совершенно иначе.
– Значит, почва оказалась подготовленной?
– Значит, почва оказалась подготовленной.
Касатонова помолчала, затянулась несколько раз и наконец набралась решительности задать вопрос, ради которого и пришла сюда с выпрошенной у Убахтина повесткой.
– Я ведь живу в том же доме, что и Балмасов, – сказала она. – Мне кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство. По-моему, уже темнело.
– Вполне возможно, – легко ответила Юшкова. – Я была у него.
– В тот самый вечер?!
– В тот самый вечер, – подтвердила Юшкова будничным голосом, как говорят о чем-то само собой разумеющемся.
– И что?
– Поговорили. Даже выпили. Назвали вещи своими именами.
– Другими словами...
– Другими словами, я послала его очень далеко.
– А он? – спросила Касатонова, боясь допустить паузу, потому что стоит ей замолчать, разговор возобновить будет уже невозможно.
– Послал меня еще дальше.
– И чем закончилось?
– Чем закончилось? – У Юшковой была странная манера отвечать на вопросы – она сначала его повторяла, а потом уже следовало дополнение в виде ответа. – А вот чем закончилось, – она подняла со стола повестку, помахала ею в воздухе и снова бросила на стол. – Да, ведь я должна ее подписать, верно? Когда мне явиться к следователю?
– Завтра.
– Он подпишет мне освобождение от работы на целый день?
– Он просто обязан это сделать! – с жаром воскликнула Касатонова, чтобы хоть чем-то отблагодарить Юшкову за откровенные слова, которых та немало наговорила в это утро.
– Ну хоть что-то, – проговорила Юшкова и тут же размашисто подписала повестку подвернувшейся шариковой ручкой. – С паршивой овцы хоть шерсти клок, – пояснила она, чем еще больше запутала Касатонову.
– У меня такое чувство, что мы с вами еще увидимся, – сказала на прощание Касатонова.
– Господи! Я просто в этом уверена!
– Да? – изумилась Касатонова. – На чем же основана эта ваша уверенность?
– Понятия не имею! – рассмеялась Юшкова. – Хотя... Могу сказать, откуда у меня такое чувство... Мне кажется, в вас есть какая-то неотвратимость. Да, это будет достаточно точно сказано – неотвратимость. Вы – как полтергейст. Шумный дух.
– Впервые о себе такое слышу, – честно призналась Касатонова.
Юшкова в ответ только развела руками – дескать, ничем не могу помочь.
– Ну что ж, – Касатонова взяла свою сумочку, задернула «молнию». – В следующий раз поговорим о полтергейсте. О шумном духе.
– С удовольствием, – заверила Юшкова.
Касатонова уходила от Юшковой в полном смятении чувств. Казалось бы, она получила все подтверждения для своих подозрений, казалось бы, они должны были окрепнуть и обрести некую доказательную силу. Но в то же время Юшкова той легкостью, с которой говорила о самых чреватых вещах, как бы смазала и обесценила касатоновские прозрения.
Оказывается, был пистолет, но она его выбросила. Естественно, не помнит куда, а если и вспомнит, то там его не окажется. Откуда пистолет? Да все от того же Балмасова.
Да, она была в тот злополучный вечер у бывшего любовника и очень круто с ним поговорила. Разговор дошел до ругани, до взаимных упреков и оскорблений, уж если, как выразилась Юшкова, они оба далеко послали друг друга.
Могла она потерять самообладание? Вполне.
Мог он потерять самообладание? Очень даже может быть.
А что касается дочки в розовых одеяниях, то та, похоже, нисколько не сомневается в том, что именно мать застрелила Балмасова. «Это сколько же тебе светит?» – спросила она, не стесняясь постороннего человека.
И все же что-то останавливало Касатонову от крайних выводов. Она никак не могла понять – откуда у нее сомнения? Да и сомнения ли это? Может, просто сочувствие этой женщине, согласие с тем решением, которое она приняла? Попытка оправдать?
«А почему бы и нет?» – спросила себя Касатонова и, кажется, даже на себя посмотрела изумленным взглядом, в котором явно просматривалось восхищение собственной дерзостью.
Что делать, что делать, все мы время от времени гордимся собой, когда что-то нарушаем, чему-то противимся, против чего-то восстаем, особенно если нарушения наши и протесты откровенно противозаконны.
Да-да-да, особенно если они противозаконны.
Так уж сложилось, что оспаривать закон, а то и насмехаться над ним, стало своеобразной доблестью. Разумеется, общегосударственным законам все должны подчиняться, но в этом есть и некая ущербность для гражданина, потому что у нас каждый глубоко уверен в своей неповторимости, а то и уникальности. И потому беспрекословно подчиняться даже всеобщим законам ему не просто нежелательно, а даже унизительно, поскольку у каждого выработались свои собственные кодексы чести. И мы следуем этим личным уголовным, процессуальным, гражданским кодексам куда более охотно и послушно, нежели кодексам общегосударственным. Это вполне естественно, объяснимо и даже разумно, учитывая, что треть населения страны имеет уголовный, криминальный или какой-то там еще противоправный опыт.
Та же Касатонова!
И у нее, да, у нее тоже были свои представления о разумности и целесообразности всеобщих законов. И конечно же, как и у каждого нормального гражданина, они входили в непримиримое противоречие с законами государства. Поэтому, когда следователь Убахтин позвонил ей домой и поздравил с провидческим успехом – отпечатки пальцев на пульте, зажатом в мертвой руке Балмасова, совпали с отпечатками Юшковой, другими словами, подтвердилось, что именно она в ту кошмарную ночь выключила телевизор, чтобы срамные изображения на экране не оскверняли смерть когда-то любимого человека, так вот, когда Убахтин поздравил ее с первым в жизни криминальным успехом, Касатонова нисколько не обрадовалась, не сверкнула горделиво праздничными своими очками, не вскрикнула от радости.
