Ирина Градова - Чужое сердце
Я кивнула в знак подтверждения. Лицкявичус замолчал и не издавал ни звука в течение долгого времени – во всяком случае, так мне показалось. Наконец он сказал:
– Значит, нужно снова расспросить этих людей. Лучше всего поручить это тому журналисту, Олегу Гришаеву, как считаете?
Он спрашивает мое мнение – надо же, какой прогресс!
– Возможно, вы правы, – согласилась я. – Наши пострадавшие уже общались с ним и теперь вряд ли откажутся от очередной беседы.
– И нужно предупредить их всех – так, на всякий случай, о том, что похищение может повториться: хоть мы и не уверены наверняка, но Тамаре Решетиловой нужно им все рассказать. Думаю, пора нам свести всех этих людей вместе! А пока что дождемся результатов анализов Елены. Вы... вас кто-то подвозит? – неожиданно спросил Лицкявичус.
Я покачала головой. Олег еще на работе и освободится не раньше восьми вечера, поэтому я собиралась ехать на маршрутке.
– Я вас подвезу, – сказал глава ОМР. – Только заберу куртку из гардероба.
На улице неожиданно похолодало. Вот они капризы питерской погоды – не успеешь расслабиться на солнышке и размечтаться, что снова наступило лето среди осени, как холодный ветер с залива тут же возвращает тебя на землю, напоминая, что где-то совсем близко находится Гренландия. В машине я нерешительно посмотрела на Лицкявичуса. На языке у меня вертелся вопрос, но я все не знала, как бы поаккуратнее его задать.
– Ладно уж, Агния, – вздохнул мой начальник, поймав мой бегающий взгляд. – Что такое?
– Я про Ларису... Что с ней все-таки случилось?
Он неспешно закурил, и, несмотря на открытое окно, дым тут же заполнил салон автомобиля.
– У меня есть две версии, – ответил он наконец, сделав пару глубоких затяжек. – Одна – милицейская, вторая – Ларина. Ни одна из них не кажется мне достаточно правдоподобной – Лариса всегда имела склонность к вранью.
Последние слова Лицкявичус произнес с откровенной горечью.
– Я только знаю, что милиция давно за ней следила, – продолжал он. – Из-за ее сожителя.
– А кто ее сожитель?
– Они говорят – какой-то известный авторитет, крупный торговец дурью. Лара – мелкий преступник. Кажется, милиция застукала ее на чем-то – на чем именно, она говорить отказывается, – и с тех пор она подкидывала им кое-какую информацию.
– Лариса стала осведомителем? – удивилась я.
– Не от хорошей жизни, – криво усмехнулся Лицкявичус. – Моя дочь... она – не совсем та, кем кажется, Агния.
Я вспомнила ангельски хорошенькое личико молодой женщины: даже несмотря на ее состояние во время поступления, нельзя было этого не заметить.
– Что вы имеете в виду? – осторожно спросила я.
– Лариса всегда жила так, как хотела. Лет в четырнадцать она поняла, что мужчины могут дать ей то, что ей так не терпелось получить, – деньги и свободу. В смысле, свободу от опеки. Я-то, конечно, ее не опекал – чего уж там, приезжал несколько раз в году на пару недель – и все. А вот мать... Алина за нее переживала, пыталась одновременно играть роль и матери, и отца, но у нее плохо получалось.
– Никита рассказывал, что Лариса очень рано ушла из дома, – сказала я. Еще я знала о том, что после развода Алина вышла замуж за приятеля Лицкявичуса, тоже врача, и у них получилась вполне счастливая семья. Во всяком случае, так все выглядело со стороны.
– Да, – кивнул Лицкявичус. – Сначала она возвращалась. У Алины с отцом Никиты все сложилось, дети росли вроде бы в нормальной обстановке. Лариса вовсе не была заброшенным ребенком, ведь Алина прекрасная мать.
– А вы сказали ей о том, что ваша дочь в больнице? – задала я еще один вопрос.
– Нет. Лара просила этого не делать. Они с Алиной не виделись уже лет восемь, даже не созванивались.
Лицкявичус замолчал. Мы сидели в тишине, пока он докуривал свою сигарету. Я думала о том, как тяжело, должно быть, приходится матери Ларисы, ведь она вложила в дочь все, что могла, постаралась создать для нее хорошую семейную обстановку, но Лариса, похоже, этого не оценила.
– А как все же получилось, что Лариса оказалась в такой ситуации – ее ведь едва не убили! – прервала я затянувшееся молчание.
– Этот ее... сожитель порезал Лару. Она говорит, он узнал о том, что она общается с ментами, думал, заложить его хочет. Ей, прямо скажем, повезло, что соседи крики услышали и стали угрожать вызвать милицию – он сдрейфил и подался в бега, не добил Ларису.
– И что вы будете делать?
– А что тут сделаешь?
Лицкявичус щелчком пальцев швырнул сигарету в окно.
– Дело теперь за милицией. Лариса – их единственный свидетель, с ее помощью они надеются найти этого наркодилера. Она уверяет, что не имеет никакого отношения к его прибыльному занятию, но я ей не верю: как я уже говорил, моя дочь не склонна к правдивости. Наверное, Лара попытается выторговать для себя условия повыгоднее, а то ведь и ее могут упечь за компанию с этим парнем!
Видно, Лицкявичус не питал никаких иллюзий в отношении дочери. Тем не менее он оставался ее отцом – иначе его бы здесь не было, у ее постели. Что могло произойти с домашней, милой и послушной девочкой, какой Лариса, несомненно, когда-то была? Теперь отыскать ответ на этот вопрос так же сложно, как найти новый морской путь в Индию...
* * *Как я ни старалась помочь Олегу с дневником умершей старушки, у меня ничего не вышло: я только еще больше запутывалась в ее записях. Лежа на диване с включенным телевизором, я выписывала имена и фамилии из ее тетрадки в блокнот. Не знаю, зачем я этим занималась – все равно там отсутствовали адреса и номера телефонов! Чаще всего встречалось имя некоего Бориса. «Борис сказал, что начал исследования по homunculus». «Сегодня Борис получил лабораторию для своих исследований. Похоже, homunculus становится более или менее реален?» Что это значит?
На одной странице я наткнулась на странное изображение человечка. У него была большая уродливая голова, похожая на те, что рисуют у воображаемых пришельцев, тоненькие ручки и ножки и сгорбленный позвоночник – эта Арамейченко воистину обладала странноватым чувством юмора, а уж художница из нее была вообще никакая!
– Да брось ты это дело, – посоветовал Шилов, вернувшись с работы. – Не найдем мы родственников – и бог с ними, потом объявятся, как до дележа наследства очередь дойдет!
– Нет, – упрямо ответила я, – мне нужно разобраться. Конечно, получится не так быстро, как я планировала, но что-то в этой тетрадке есть... Что-то таинственное, понимаешь?
– Шерлок Холмс ты мой недоделанный, – тяжело вздохнул Олег, присаживаясь на краешек дивана.
Ничуть не обидевшись на эти слова, я спросила:
– Слушай, а можно узнать, где работала эта Прасковья Федоровна? Ну, до того, как вышла на пенсию?
Шилов пожал плечами:
– Наверное, можно... А зачем тебе?
Я и сама не понимала, почему меня так заинтересовала личность умершей пациентки мужа.
– Может, через Пенсионный фонд? – предположила я, не унимаясь. – Там же должны быть сведения: когда человек оформляет пенсию, он должен предоставить трудовую книжку...
– Слушай, вот уж не думал, когда давал тебе этот чертов дневник, что ты станешь носом землю рыть! – изумленно воскликнул Олег. – Я просто хотел, чтобы бабулю похоронили родственники...
– И она этого заслуживает! – перебила я. – Представляешь, каково это – когда всем на тебя наплевать, когда нет никого, кто пришел бы на твои похороны? Она же не бомж, не опустившийся человек, а врач, который, наверное, сделал людям немало добра – должен же быть кто-то, кому не все равно?
Олег покачал головой.
– Ты – ужасное создание, – резюмировал он нашу короткую беседу. – Однако, как ни странно, я люблю тебя именно за это – никогда не знаешь, чего от тебя ожидать!
– Сколько вы еще можете продержать Арамейченко в морге? – пропустив его слова мимо ушей, спросила я.
– Ну, думаю, пару суток она еще потерпит, если это так уж необходимо, а потом все равно придется...
– Я постараюсь управиться побыстрее, – пообещала я.
Утром я позвонила в Пенсионный фонд. Получить необходимую мне информацию оказалось не так уж и просто: чиновники обычно любят, когда приходишь к ним на прием – это придает им сознание собственной значимости, ведь «ходоки» порой проделывают долгий путь, чтобы добраться до их места работы, вынужденно отрываются от собственных занятий и так далее. Тем не менее мне повезло, и через пару бесполезных звонков мне все же удалось наткнуться на неравнодушного человека, готового выслушать меня даже по телефону. Я объяснила, что пытаюсь разыскать бывших коллег недавно умершей женщины, и дама на другом конце трубки пообещала перезвонить, как только найдет интересующие меня сведения. По правде сказать, я не очень-то поверила, что она это сделает, поэтому уже собиралась снова снять трубку, как вдруг действительно раздался звонок и все та же дама сообщила мне, что Прасковья Федоровна Арамейченко работала в Педиатрическом институте на кафедре неонатологии и медицинской генетики, одновременно практикуя в городской детской больнице номер два. Душевно поблагодарив женщину, я повесила трубку и с чистой совестью отправилась на работу. До двух часов было просто не продохнуть, а тут еще и Охлопкова вдруг решила вызвериться и потребовала, чтобы я сдала все отчеты за неделю, поэтому пришлось задержаться, лихорадочно дописывая бумажки.
